В тот вечер Иосиф зашел к ней, чтобы отведать зажаренной на вертеле баранины с кольцами лука и завершить обед тушеными фруктами, и Мария сказала ему, что должна навестить свою родственницу Елисавету, проживавшую в Иудее. Она объяснила Иосифу, что ей приснился сон, в котором Елисавета будто бы звала ее к себе (это было правдой, но такой сон привиделся ей несколько лет назад, и тогда она не предприняла в связи со сном никаких действий). Конечно же, сны, может быть, ничего и не предвещают, но, кажется, священные книги утверждают обратное, разве не так? - рассуждала Мария, хотя ее знакомство со священными книгами было весьма отдаленным. Впрочем, этот сон можно было истолковать и как напоминание о том, что она обязана рассказать родственнице о своем предстоящем замужестве и всем таком прочем. А заодно пригласить Елисавету и ее мужа Захарию на свадьбу. И все такое прочее.
- Я должен ехать с тобой, чтобы ты была под моей защитой, - заявил Иосиф. - По сути, я просто настаиваю на том, чтобы ехать с тобой.
Мария напомнила ему, что они пока еще не муж и жена, а потому он не имеет никакого права настаивать. Он должен оставаться в мастерской и продолжать свою работу, потому что он деревянных дел мастер как-никак (при этих словах Мария явственно увидела губы Гавриила и едва не вскрикнула), а она отправится в Иудею, в предместье Иерусалима, в сопровождении ворчуна Хецрона. Она поедет на ослице Малке, а Хецрон будет шагать рядом. Расстояние небольшое, и поедут они с караваном, который отправится из Назарета в следующий Йом Ришон, да-да, почему бы и не в следующий Йом Ришон? Очень хорошо, согласился Иосиф, но пусть тогда Мария не задерживается там слишком долго, а то он будет волноваться.
Итак, Мария отправилась в путешествие на юг, и солнечным весенним днем подъехала к дому Захарии, который не очень изменился с тех пор, как она, тогда совсем еще девочка, гостила здесь, - только деревья стали выше. Мария удивилась, когда навстречу ей вышел жующий слуга и заявил:
- Мой хозяин нездоров. Он никого не принимает.
- Это следует понимать, что я помешала твоей трапезе и ты, стало быть, недоволен, - с необычной для нее резкостью сказала Мария.
- У меня приказ. Хозяин никого не принимает.
- Передай ему, что приехала Мария, дочь Иоахима. Из города Назарета, что в Галилее. Скажи еще, что я приехала повидаться с хозяйкой.
- Она тоже никого не принимает.
- Ну все, довольно, - заявила Мария. - Впусти меня.
И с властной решительностью, которую она с великим удивлением в себе обнаружила, Мария ринулась в дом, а слуга, проглотив то, что у него было во рту, нехотя посторонился.
В гостиной никого не было, но Мария подала голос, и вскоре из-за занавески выглянула ее родственница Елисавета. При виде Марии она обрадовалась, вышла и с улыбкой протянула к ней руки. Мария увидела, что платье на ней весьма просторное.
- Я знаю, что ты носишь под этим просторным платьем, - сказала Мария. - Значит, это правда. Благословен, благословен и еще раз благословен будь Господь!
- Откуда тебе известно? - спросила Елисавета. - Кто сказал тебе?
- Божий ангел, - ответила Мария так, словно с ангелами встречалась чуть ли не ежедневно. - Он мне и о другом еще сказал. О вещи не менее чудесной.
- О вещи более чудесной, - поправила ее Елисавета.
Она сразу же поняла, что это за более чудесная вещь, и ребенок, бывший в ее чреве, казалось, тоже это понял, потому что он резко дернулся. С силой прижав руки к животу, словно опасаясь, что ребенок пробьет кожу и, вдохнув живительного воздуха, запоет аллилуйю, Елисавета сказала:
- Это самое чудесное из всех чудес. Ты будешь благословенна среди женщин. И благословен будет плод от чрева твоего. И благословенна я, потому что матери Господней понадобилось прийти ко мне. И благословенно мое дитя - тот, кто уготовит стезю Господу.
Считается, что именно в то время, когда Мария жила у Елисаветы, она сочинила песню, или молитву, или, может быть, и то и другое. Однажды утром, когда она кормила кур, к ней пришли слова: "Величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем, что призрел Он на смирение рабы Своей, ибо отныне будут ублажать Меня все роды; что сотворил Мне величие Сильный".
На этом песня или молитва заканчивалась, как если бы Марии давалось время, чтобы выучить наизусть то, что на нее снизошло свыше, а затем сообщить этот текст Захарии, который за время своей немоты сделался прилежным писателем, и тот передал бы его нам, записав на дощечке, каковая дощечка, вся в пыли, и была найдена в его доме, когда ни Захарии, ни жены его (бывших в описываемое мною время на закате дней своих) давно уже не было на этом свете.
День или два спустя, когда Мария стояла, поглаживая одного из двух пасшихся за домом осликов, она вдруг неожиданно для самой себя произнесла продолжение тех слов: "Свято имя Его, и милость Его в роды родов к боящимся Его; явил силу мышцы Своей; рассеял надменных помышлениями сердца их; низложил сильных с престолов и вознес смиренных; алчущих исполнил благ, а богатящихся отпустил ни с чем".
И еще несколько дней спустя, когда Мария собирала цветы, она почувствовала, как к ней приходят последние слова этой песни или молитвы: "Воспринял Израиля, отрока Своего, воспомянув милость, как говорил отцам нашим, к Аврааму и семени его до века. Аллилуйя! Аллилуйя!"
Захария, хотя и по-прежнему оставался нем, был достаточно крепок и на аппетит не жаловался. Однажды вечером, за обедом, он стал внимательно прислушиваться к тому, о чем говорили его жена и ее родственница, при этом Захария кивал, мычал и присвистывал после каждого их высказывания, требовавшего, как он считал, его священнического подтверждения.
- Так ты думаешь, он поверит? - спросила Елисавета, проглотив кусочек жареной рыбы.
- Божий ангел явится ему.
Здесь Захария забавно изобразил на своем лице весь ужас подобного посещения.
- Всему Господне время, - произнесла Елисавета. - Но сначала он должен выдержать испытание на веру. В том и юмор Бога, что Его сын и пророк Его сына должны быть зачаты там, где это невозможно. Не после крепких объятий плотской любви, но из нетронутого чрева и из чрева давно уже бесплодного. Думаю, Захария, именно так ты и должен это записать.
Захария все кивал и кивал и, похоже, готов был уже заговорить, издав гортаный звук, но оказалось, что он всего лишь поперхнулся рыбьей костью.
Елисавета похлопала Захарию по спине, чтобы кость прошла, и спросила Марию:
- А что, не подшутил ли как-нибудь Бог над твоим Иосифом?
- Он добродетельный муж и святой человек, - ответила Мария. - Но он плотник, а не пророк и не поэт.
- Знает ли он, зачем ты здесь?
- Я сказала, что еду к тебе за благословением по случаю предстоящей свадьбы. Ты ведь все-таки моя кровная родственница. И я обещала ему, что пробуду здесь совсем недолго.
- Да, времени осталось мало, - сказала Елисавета. - Ты должна побыть здесь, пока это не произойдет. А когда ты отправишься домой, новость обгонит тебя. И тогда Иосиф будет более готов поверить в то, что ты ему расскажешь.
- Готов-то он будет, да не до конца, - заметила Мария с необычным для нее спокойствием. - Ему придется пройти через гнев и разочарование, но я молюсь, чтобы ангел Божий…
- Да, дитя мое?
- Сделал так, чтобы это продолжалось недолго.
А Захария все кивал и кивал головой.
На самом деле о том, что Елисавета в тягости, в Назарете уже было известно.
Сидя у входа в мастерскую, Иосиф шлифовал песком деревянное ярмо для быка, которое закончил совсем недавно одним погожим утром, и рассуждал об услышанном. Здесь же, с кислым выражением лица, сидел средних лет человек - пекарь по имени Иофам, всегда скептически смотревший почти на все, что его окружало, и таким же скептическим, разумеется, было его отношение к последней новости.
- Полный вздор рассказывают те, что прибыли с караваном из Аин-Карима, - заявил он. - И ты это знаешь.
- Знаю и то, что там много правды, - возразил Иосиф. - Я тебе другое скажу. Думаю, Марии это стало известно еще до ее отъезда.
- Но каким образом? - спросил еще один человек, сидевший тут же, по имени Измаил. - Ей что, приснилось это?
- А почему бы и нет? Сами знаете, в снах приходит очень многое.
- Просто безумие какое-то! - воскликнул Иофам. - Это ведь та самая Елисавета, которая замужем за… как его там? - за священником, который будто бы онемел? Так или нет?
- Точно так, - подтвердил Иосиф. - Троюродная родственница Марии.
- Господь подходит к нему с левого бока, - съязвил Иофам, - и поражает его немотой. Господь подходит к нему с правого бока - и он уже готовится стать отцом.
- Впрочем, нет никакой гарантии, что это будет именно сын, - заметил Измаил. - Небось раздуваются от гордости, что к ним сам Господь благоволит, а тут вдруг раз - и дочь!
- Господь не стал бы так беспокоиться из-за дочери, - сказал Иофам. - Но что бы там ни было, каким же образом он сообщил ей об этом? Он - я имею в виду священника, а ей - это значит своей жене. Ведь он же немой!
- Она умеет читать, - заметил Иосиф. - Уверен, что умеет. Всего и нужно-то было - взять и написать это. Там связей хватает, я имею в виду ее семью. К тому же люди состоятельные, что тоже неплохо. И еще родство - дальнее, правда, но все же родство - с царским, можно сказать, семейством. С самим царским домом.
- Не надо рекомендаций, - прервал его Иофам, а затем спросил: - Когда же мы получим приглашения на свадьбу?
- Времени еще много, - ответил Иосиф. - Мы только-только подписали договор.
- Иосиф обрученный! - торжественно произнес Иофам. - А его возлюбленная уже покинула его.
- Полегче, Иофам, - предупредил Иосиф, поднимая отполированное ярмо. - Полегче. Есть ведь какие-то пределы.
Здесь Измаил, который был старым и тщедушным, закашлялся. Иофам изрек:
- Напоминание о бренности: "Помни, о человек, когда ты кашляешь, что это скрежет пилы, впивающейся в ствол древа твоей жизни".
- Что-то я не припомню этого текста, - сказал Измаил, закончив кашлять.
- Я только что его придумал. Слово пророка Иофама. - И он направился через улицу к своим печам.
ШЕСТОЕ
Когда Елисавете пришло время рожать, повивальных бабок явилось намного больше, чем было нужно. Все эти бабки, на много миль вокруг, очень хотели помочь или хотя бы просто быть свидетельницами чудесного рождения, о котором весь их прошлый опыт говорил, что такое невозможно, несбыточно или, во всяком случае, маловероятно. Правда, где-нибудь в книгах могло быть написано о чем-либо подобном, случавшемся с другими женщинами спустя много времени после того, как у них в известном возрасте прекращались месячные, но поскольку о книгах повивальным бабкам ничего известно не было, то они по этому поводу и не волновались. Вот священник Захария, человек в книгах сведущий, - тот ожидал прихода чуда, но он был нем и к тому же, как знали все повивальные бабки, недавно впал в детство. А у Елисаветы все признаки уже были налицо: она обливалась по́том, тужилась, и вздувшийся живот конечно же был порожден не силой воли, хотя такое тоже иногда случалось, да и родовые муки выглядели естественно, как у всех прочих рожениц, которых повивальным бабкам довелось видеть прежде.
Затем, довольно легко, Елисавета разрешилась от бремени младенцем. Это оказался мальчик, здоровый и крепкий, и, когда его отделили от пуповины и шлепнули, он закричал на белый свет громко и с великой страстью. Большой младенец! Один из самых больших, каких им доводилось видеть!
Здесь, я полагаю, необходимо все же сказать, что, вопреки легендам, появившимся уже после смерти этого человека, младенец вовсе не был гигантом. Все мы слышали рассказы об отрезанной голове, хранившейся в огромном сосуде для вина, о том, что она была размером с бычью, и всякие прочие байки; говорили также, что она была очень тяжелой (эту сказку распространил некий галл) и что будто бы, дабы поднять ее, требовались усилия двух или трех мужчин, однако никому не известно, где эта голова находится теперь.
Новорожденный был просто большим ребенком, а затем он вырос и стал мужчиной, рост и телосложение которого были необычны для израильтян, народа низкорослого, однако этого мужчину нельзя уподобить ни Голиафу, ни даже Самсону, если уж говорить о людях, в реальном существовании которых можно не сомневаться. О гигантизме Иисуса Наггара (или Марангоса), который конечно же был кровным родственником этого младенца, рассказывают очень похожие истории, и в них, полагаю, есть доля правды, но только тогда, когда речь идет о взрослом человеке. Однако позвольте мне не предвосхищать событий. Пусть о новорожденном будет сказано только то, что был он крепким и громогласным. Когда наступил день его обрезания, он, несчастный, истошно ревел над потерей своей крайней плоти так, будто это была самая драгоценная вещь на свете. Священник, совершавший обряд, произнес:
- Дитя отдает Богу Авраама эту плоть от тела своего, отсутствие которой тело чувствовать не будет, и эту кровь, которая лишь слегка пятнает края чаши, ее принимающей. И будет он наречен именем отца своего - Захария.
При этих словах Захария очень разволновался, но за него сказала его жена:
- Нет. Его имя - Иоанн.
Вся компания, собравшаяся на обряде, была изрядно удивлена, а священник не просто выразил свое удивление - несмотря на то что Захария, старший по сану, стоял рядом, бурбуркая и трясясь всем телом, он был готов сделать Елисавете выговор.
- Иоанн? - переспросил священник. - Никто из твоей семьи или семьи его отца не носил такого имени. Это против обычая.
- В Храме, когда моего мужа посетило видение и он услышал пророчество, младенцу было дано имя, - возразила Елисавета. - И это имя Иоанн.
- Мы должны услышать мнение отца непосредственно из его уст, - сказал священник, - но пока эти уста молчат.
Захария патетически замычал и показал жестами, что ему нужны восковая дощечка и стилус, и тогда сама Елисавета принесла их ему. Однако никак нельзя доверять тому добавлению к этой замечательной истории, что младенец, когда Елисавета несла принадлежности для письма, будто бы начал выкрикивать свое имя. Богу не было никакого смысла заставлять его так кричать, поскольку почти тотчас же, едва начав писать, Захария обнаружил, что после девяти месяцев молчания он снова обрел способность говорить. Твердо и спокойно Захария произнес:
- Его имя - Иоанн.
Все были так изумлены, что некоторые из присутствующих опустились на колени. Захария же, словно чтобы восполнить свое долгое вынужденное молчание, стал многословен и заговорил, как пророк. Сын громко кричал, отцу приходилось кричать еще громче. Захария говорил очень отчетливо, и произносимые им фразы были красиво составлены. Можно не сомневаться, что на разучивание слов, которые теперь лились из Захарии, он потратил много времени, хотя и в молчании.
- Благословен Господь Бог Израилев, что посетил народ Свой, - говорил Захария, - и сотворил избавление ему, и воздвиг рог спасения нам в дому Давида, отрока Своего…
Иоанн кричал так оглушительно, что похоже было, будто он дует в какой-то другой рог. Мать, пытаясь успокоить младенца, укачивала его, но он ревел еще громче.
Захария продолжал:
- Как возвестил устами бывших от века святых пророков Своих, что спасет нас от врагов наших и от руки всех ненавидящих нас, сотворит милость с отцами нашими и помянет святый завет Свой, клятву, которою клялся Он Аврааму, отцу нашему, дать нам, небоязненно, по избавлении от руки врагов наших, служить Ему в святости и правде пред Ним во все дни жизни нашей…
Многим казалось, что Захария говорит уже очень долго, но единственным протестующим голосом был громкий голос ребенка, и Захария теперь уже не просто кричал - он почти ревел:
- И ты, младенец мой, чей голос уже силен и будет еще сильнее на службе у Господа… - Многие при этом улыбнулись, но только не Захария. - Ты наречешься пророком Всевышнего, ибо предыдешь пред лицем Господа - приготовить пути Ему, дать уразуметь народу Его спасение в прощении грехов их, по благоутробному милосердию Бога нашего…
Некоторые говорят, что последние слова Захарии по поводу этого святого и поистине чудесного события были произнесены красивым священническим голосом, нараспев, и действительно, было что-то от песни в этих словах:
- …Которым посетил нас Восток свыше, просветить сидящих во тьме и тени смертной, направить ноги наши на путь мира.
Закрыв глаза, он склонил голову и стал тихо молиться. Младенец по имени Иоанн сосал материнскую грудь.
Возвращаясь с караваном в Назарет, Мария по дороге все время слышала эти слова - "Восток свыше", которые звенели в ее голове, подобно колокольчикам, что висят на шеях верблюдов. Она была спокойна и уверена в себе, но оставаться такой ей помогали именно эти слова. "Восток свыше". В ней, Марии, как и было обещано, займется заря, но кто в это поверит? Лучше бы уж теперь, во время путешествия, подвергнуться насилию со стороны злодеев, или разбойников с большой дороги, или солдат, шагающих по дороге из Дамаска, а то и откуда-нибудь еще. Вот в это наверняка поверят. И Иосиф поверит. Насилие же со стороны Бога - богохульная выдумка.
Вернувшись домой, она тихо сидела и слушала то, что говорил Иосиф. На коленях у нее сидел Кацаф, Мария поглаживала его шейку двумя пальцами, и кот громко мурлыкал.
- Хитрость, все хитрость! - восклицал Иосиф. - У твоей матери этой хитрости хватало, и она знала, кого можно надуть! Знала, что я самый доверчивый и самый большой дурак во всем Назарете!
Словно отпечатывая каждый свой шаг, он все ходил и ходил вокруг стола, когда-то сделанного им самим, и со стонами потрясал слабыми кулаками. Спокойно, пытаясь склонить его к доверию, Мария сказала:
- То, что случилось с моей родственницей, правда. Ты можешь поехать туда и увидеть все своими глазами.
- Не сомневаюсь, что правда, - выкрикнул Иосиф, - но я говорю не об этом. Я говорю о твоем лукавстве… Рассказываешь мне о втором чуде в твоем семействе, чтобы скрыть свое… свое… свое… Однако я не имею права кричать на тебя. Я просто рад, что вовремя все узнал. Завтра же утром первым делом иду к рабби Гомеру и все отменяю, отменяю, все отменяю, все! Слава Богу, что я узнал об этом.