ТРЕТЬЕ
Арам умер быстро. Возможно, смерть наступила в результате сердечного приступа. Иовав же оставался в живых достаточно долго, и у него успело пропасть желание принадлежать к партии зелотов.
- Ты… ты виноват в том, что мы оказались здесь, ублюдок, - выдохнул перед смертью Арам. - Царь, да? Сын Божий? Себя спаси. И спаси нас в то же время.
- Вы спасены, - ответил Иисус, - но не так, как это происходит в мире.
Иовав сказал:
- Что ты сделал плохого? Я не могу сказать, что ты делал что-то неправильно. Не забывай про меня, позаботься обо мне. Я не такой плохой. Я работал для Царства. Некоторым образом.
- Ты будешь со мной, - ответил Иисус.
Арам издал хриплый горловой звук, и голова его безжизненно поникла.
- Скончался, - произнес Иовав. - Бедняга! Сделал все, что было в его силах.
У легионеров, которые составляли внутреннее оцепление вокруг крестов, смерть Арама особого интереса не вызвала.
- Одним стало меньше, - заметил Кварт.
Они играли в кости на цельнотканое одеяние Иисуса, которое презрительно швырнул им командир, - он ушел, чтобы приискать какую-нибудь винную лавку и подходящее место для отдыха.
- Дорогие мои детки, - заговорил Кварт нарочито дрожащим, старческим голосом, - я получил это одеяние, когда служил императору в Палестине. Оно принадлежало еврейскому царю. Очень был большой человек. Очень высокий.
Они посмотрели вверх, задрав головы. Им показалось, что Иисус глухо произнес какое-то слово.
- Ничего не понимаю, - сказал Руфон. - Бормочет что-то по-гречески. Говорит, пить хочет, или что?
- Дай ему того вина, - сказал Метелл.
- Да оно уже почти превратилось в уксус.
- Он ничего не чувствует. Обмакни что-нибудь в вино и подай ему на острие копья.
- Смочи это цельнотканое одеяние, или как там его называют.
- Ну уж нет, - не согласился Кварт. - Оно особенное. Их жрецы такие носят. Несколько монет стоит. Вещь дорогая.
- У меня есть подозрение насчет этих твоих костей, - произнес Метелл. - Я бы сказал, что они у тебя утяжеленные.
Кварт пожал плечами. Руфон вздохнул, смочил окровавленную одежду, опустив ее в кувшин с вином, затем свернул, нанизал на копье и, привстав на носки, попытался поднести сверток, с которого падали капли, ко рту Иисуса, но тот отвернулся.
- Ты уж прости, приятель, но это все, что у нас есть, - сказал Руфон.
Иисус снова что-то произнес.
- Что он говорит-то?
- Все бормочет: "Или, Или". А может, еще что. Сперва вроде на одном языке, потом на другом. Ну почему они не могут говорить на нормальной латыни, как мы?
Зара, Аггей и Аввакум, чье положение давало им доступ к месту казни, стояли рядом, поскольку умирающему еврею теоретически предоставлялось право отойти в мир иной под звуки молитвы. Они услышали слова Иисуса, но Аггей истолковал их неверно:
- Он звал Илию. Просил Илию спасти его.
- Нет, - не согласился Зара. - Он цитировал псалом. Спрашивал Бога, почему он покинул его. - Затем уже более мягко: - Писание у него всегда на устах.
- И всегда богохульство, - добавил Аввакум. Затем спросил у Иисуса: - Если ты тот, за кого себя выдаешь, да простит тебя Бог, почему ты не сойдешь с креста?
- Это неуместный вопрос, - упрекнул его Зара, потом задумчиво произнес: - Он спасал других. Сам он спастись не может.
- Так гибнут все богохульники, - подытожил Аггей.
Они услышали, как Иисус говорил что-то о своем Отце Небесном, который прощает невинных.
- Думаю, теперь это недолго продлится, - заметил Зара. - Ему тяжело дышать. Он надеется, что Бог простит его. Увы, одной надежды всегда мало. Пойдемте отсюда.
Когда Мария, мать Иисуса, с Марией Магдалиной и Саломеей попытались пройти через внутреннее оцепление, им это не удалось. Их остановил декурион:
- Прости, госпожа, вам придется посторониться. Женщины сюда не допускаются.
- Я его мать. Пропустите меня.
- Может ли это кто-нибудь подтвердить?
Именно теперь Саломея, хотя и облаченная в грязно-серую одежду, представила доказательство часто отвергаемой теории, что царская кровь обязательно себя проявит и что властность имеет природный и врожденный характер. Вспыхнув и глядя так, как может глядеть только та, в чьих жилах течет кровь Ирода Великого, она произнесла:
- Прекрати говорить чепуху! Я - дочь тетрарха Филиппа и приемная дочь царя Галилеи. Немедленно пропусти нас!
- Хорошо, госпожа…
- Принцесса, ты хотел сказать. Посторонись!
Однако другой младший командир заметил издали Марию Магдалину и, подойдя, закричал на нее:
- Эй, ты, прочь отсюда! Я тебя знаю. Ты она из этих еврейских продажных девок, которые приезжают сюда на Писху. Проваливай отсюда!
- Как ты смеешь?! - вскипела принцесса. - Как ты смеешь?! Она моя сестра!
- Оставь, Деций, - сказал другой легионер. - К чему нам лишние неприятности? Это принцесса из, из…
- Прости нас, госпожа! Бывает, случаются ошибки… Сейчас я вижу, что она не… Проходите, пожалуйста!
Три женщины, беспомощные и рыдающие, подошли к подножию креста. Иисус посмотрел на них, но сказать ничего не смог. Он задыхался.
Только два его ученика рискнули выйти из какого-то тайного убежища. Это были Иаков-меньший с Иоанном. По счастью, у подножия холма они встретили того самого центуриона, слугу которого когда-то исцелил Иисус. Поначалу центурион не узнал их, но, когда они, сдвинув капюшоны, открыли свои лица, офицер сразу вспомнил могучего борца. Он стал оправдываться:
- Поверьте, я не имею никакого отношения к… Мне очень стыдно. Я человек подневольный. Думаю, завтра моя служба закончится.
- Можно нам подойти к нему? - спросил Иоанн.
Теперь у креста находился человек, достаточно смелый, чтобы обнять рыдающую мать Иисуса и утешить ее. Иисус, задыхаясь, произнес:
- Мама… твой сын…
Потом, будто внутри у него что-то оборвалось, он издал мучительный крик. Это, казалось, был знак, которого ждали небеса. Пошел дождь, и над отдаленными холмами загрохотал гром.
- Итак, начинается, - пробормотал Иовав и умер.
Дождь лил сплошным потоком. В агонии Иисус напряг свои прибитые запястья, и послышался легкий скрип отщепляемого дерева. Он не смог полностью освободить руки и с трудом произнес:
- Отец, в Твои руки… передаю свою душу. Все кончено.
Затем голова его безжизненно опустилась, и стало ясно, что он мертв.
Среди множества преданий, относящихся к этому моменту, немного найдется таких, в которые разумный человек захотел бы поверить. Как бы то ни было, дождь, раскаты грома и сверкание молний усиливались, окончание долгой засухи наступило в должное время, и это было всего лишь неким драматичным совпадением, на которое, к сожалению, способна природа: смерть человека и омовение благодарной земли слились воедино, став пустяковым примером причинно-следственной связи. Не было ни землетрясений, ни крушения построек, но завеса в Храме разорвалась - это несомненно. Как утверждают, один старый священник, пораженный явлением ангела, лишился дара речи и, почувствовав неизбежную слабость и пытаясь найти опору, ухватился за завесу, отделявшую место для прихожан от Святая святых. Падая, он разорвал ее. Позднее, когда священник был в состоянии говорить, он рассказал, будто ему явился архангел Гавриил, передавший, что престарелая жена священника родит сына, который должен стать светильником Израиля. Свидетельств того, что это пророчество исполнилось, не обнаружено.
Предание, которое я стесняюсь записывать (хотя в некотором смысле я уже предвосхитил его содержание), касается Марии, матери Иисуса, и его любимого ученика, Иоанна. Говорят, горе матери было столь велико, что Иоанн настоял на том, чтобы отвести ее в безлюдный Гефсиманский сад, где утешал Марию всю ночь (которая была душной, несмотря на прошедший ливень) в летнем домике под журчание фонтана, в котором тогда снова появилась вода. Историю эту распространили ненавистники веры, но все же горько сознавать, что правдивость ее не подвергают сомнению и многие верующие.
И наконец, в этом отчете о том, что было после смерти Иисуса, я должен истолковать, принимая ее за вероятную, странную легенду о том, как во время распятия ему будто бы пронзили копьем грудную клетку и из раны потекли кровь и вода. Я полагаю, что это был туманный и робкий - неявный, так сказать, - способ через символ копья описать эрекцию фаллоса того, кто только что испустил дух, и в двух истекавших жидкостях таилась загадка третьей. Он был не только Сыном Бога, но и Сыном Человеческим, как сам часто повторял.
ЧЕТВЕРТОЕ
Пилат смотрел на дождь, когда вошедший секретарь сказал, что с ним хочет встретиться первосвященник Каиафа, дожидающийся его в приемной.
- Он не побоялся осквернить себя?
- Наоборот, господин. Он, кажется, горит желанием поговорить с тобой.
- Проводи его ко мне.
Кивком головы секретарь пригласил Каиафу. Пилат небрежно кивнул ему. Каиафа поклонился подчеркнуто почтительно.
- О великий, - начал Каиафа, усаживаясь на предложенный стул, - я пришел, чтобы передать тебе благодарность от Синедриона. Благодарность за твое… сотрудничество.
- Я не сотрудничал, святой отец. Я смыл, в буквальном смысле, все это дело со своих рук. Теперь мне жаль, что я не проявил меньшей рассудительности и большего мужества.
Каиафа с пристальным вниманием выслушал слова Пилата, сказанные на невыразительном арамейском, затем ответил на какой-то изощренной латыни, уснащая свою речь излишествами вроде "несколько", "понемножку", "чуть-чуть", "слегка" и тому подобными оборотами.
- Ты говоришь с прямотой, достойной одобрения, - сказал Каиафа. - Но тебе, как и мне, известно, что обязанности мирского правителя несколько отличны от обязанностей первосвященника. Мы не допущены в ту сферу, где требуется препятствовать скрытым и незаметным или внезапным и потрясающим попыткам подрыва существующего порядка. Вся моя жизнь - благоразумие и осторожность. Мужество? Это поощрение хаоса. Я оставляю мужество людям, подобным этому распятому.
- Скажи мне, - спросил Пилат, - этого человека ты осудил или это было всего лишь проявлением твоего благоразумия, когда ты столкнулся с ненавистью и фанатизмом?
- Этот вопрос кажется мне несколько прямолинейным. Другие священники признали - и, полагаю, абсолютно справедливо, - что существует угроза общепринятой вере. Мое мнение всегда в той или иной степени заключалось в том, что, если ортодоксальная вера достаточно крепка, не нужно опасаться еретика, который пытается оказать влияние на народ. Но… мирская сторона существующего положения, которая…
- Ты имеешь в виду, что Рим мог бы устранить тебя и других священников и оказать покровительство религии, которая не кричит все время: "Услышь, о Израиль!"?
- Это можно и так истолковать, - согласился Каиафа. - Что касается осуждения его, то здесь я признаю свою ответственность. Но у меня был иной мотив, нежели у других священников.
- Каким бы ни был мотив, царь Израиля мертв.
- Относительно его царского происхождения - это правда. Он был из дома Давидова и по отцовской, и по материнской линиям. Мы можем теперь впасть в легкое преувеличение и говорить о жертвенном царе. Достойно, чтобы какой-то человек был принесен в жертву за грехи народа. И чем выше он по своему происхождению, тем более жертва угодна Богу.
Два-три раза вздохнув, Пилат произнес:
- Я принадлежу к грубой расе. Мы можем хорошо строить дороги и организовывать армии, но наши духовные достижения не столь велики. Философию мы оставляем рабам-грекам. Мы должны признать, что в религиозной сфере находимся далеко позади вас, евреев. Поэтому объясни мне кое-что, святой отец. Каково точное значение этого словосочетания - "Сын Божий"?
- Сын Божий, сыны Божьи… - начал Каиафа. - Поскольку всемогущий Бог - наш отец, то все мы - сыны Божьи. Но один-единственный Сын Божий… Это означало бы, что Бог - дух, абсолютный дух, породил дитя мужского пола. Это чрезвычайно искаженное представление.
- Однако вы учите, что для вашего бога нет ничего невозможного. Разве абсолютно немыслимо, что божество, которое есть дух, являет себя миру в телесной форме?
- Сиятельный, - слабо улыбнулся Каиафа, - вы, римляне, воспитаны на представлении о богах, которые спускаются на землю, принимая временные физические формы - быка, лебедя, павлина, золотого дождя…
- Ну, это уже принижение моих умственных способностей…
- Позволь мне сказать только, что если бы Бог действительно решил принять новый облик, заключив всю свою духовную сущность в теле человеческого существа, то это было бы сделано с единственной целью: чтобы Он мог принести себя в жертву самому себе, достигая таким образом абсолютного искупления человеческих грехов. Но тогда в глазах Бога человеческий грех должен быть чем-то гораздо более страшным, нежели грешник способен себе представить.
- Но что есть человеческий грех?
- О, это вовсе не нарушение законов в отношении еды или прелюбодеяние и воровство, - произнес Каиафа с некоторой горячностью. - Это некое невыразимое, возможно, даже абсолютно невольное затмение человеком блеска и великолепия Создателя. Если попытаться здесь провести слабую и несколько нелепую аналогию, это подобно тому, как если бы человек срыгнул на только что выпавший, сияющий чистотой снег, и снег бы закричал от невыносимой боли. Это, я знаю, кажется нелепым, но нелепость всегда бывает одной из сторон тайны. И здесь следует упомянуть еще об одной тайне. Если то, что я сказал, правда, тогда Бог должен любить человека любовью столь невыносимой, столь мучительной для самого Бога…
- Я всего лишь простой римлянин, - остановил его Пилат, почти зарычав.
Пока он слушал, его всего коробило от того, как Каиафа перегружал и деформировал простой и ясный язык римлян, что едва ли было бы терпимо, даже если бы исходило из уст какого-нибудь александрийского поэта из новых, - действительно, quasi nix clamet. Будучи человеком Запада, он испытывал чувство разумного недоверия к витиеватой восточной манере выражать мысли.
- Если все это так или, возможно, было так, мы можем сказать, что жертва эта принесена, а о тебе можно говорить как о посреднике при ее принесении.
- Это не так, - возразил Каиафа, - и Писание не дает мне права строить догадки относительно того, что я представил тебе как умозрительное, всего лишь умозрительное понятие. Мессия еврейского народа… Это совсем иное понятие. И время Мессии еще не пришло.
- Но идолопоклонник, не еврей, или…
- Язычник?
- Но вправе ли язычник считать, что это понятие немыслимое?
- Язычник может считать так, как пожелает. Я уже отнял у тебя слишком много времени, сиятельный. Я пришел с простой просьбой. Сегодня у нас Пятница, или dies Veneris, - день любви, волнующий день, а после захода солнца начинается день отдохновения. В праздник Пасхи Суббота считается особо знаменательным и святым днем. Членам Совета кажется несколько неуместным и непристойным то, что тела этих трех евреев на холме будут продолжать омрачать святые для нас дни. Мы просим разрешения убрать тела.
- Ты можешь поговорить с моим помощником, когда будешь уходить. Он уладит это дело. А как поступят с телами?
- Зелотов похоронят зелоты. А что касается третьего, то имеется новый участок для захоронения чужеземцев. Там уже лежит какой-то безымянный самоубийца. К нему присоединится самоубийца, имя которого известно.
- Самоубийца? Ты считаешь Иисуса самоубийцей?
- Может быть, я употребил это слово с некоей легкомысленной безответственностью. Но он ведь сам выбрал смерть, не так ли?
Пилат оставил вопрос без ответа, потом сказал:
- Для другого могила уже приготовлена. Ко мне приходил один выдающийся представитель вашей расы и веры - приходил не к тебе, заметь, - который был очень озабочен тем, чтобы телом царя иудеев распорядились подобающим образом. Он приходил ко мне. И тем показал свое мужество… или проницательность.
- Кто это был?
- О, он пожелал, чтобы имя его осталось неизвестным. Я, римлянин, защищаю еврея от его единоверцев! Это трещина, обещание раскола! Если бы я был на твоем месте, я бы несколько опасался за свое будущее.
- Я просто хотел узнать место, где находится могила. Были разговоры, сиятельный, будто бы этот Иисус восстанет из могилы. Он утверждал, что разрушит Храм, а затем восстановит его за три дня. Некоторые подумали, что это может оказаться лишь простой аллегорией. Теперь предсказание подобного рода для людей суеверных может стать весьма убедительным. Существует общее опасение, что его последователи могут тайно перенести и спрятать тело, утверждая затем, что видели, как он воскрес. Можно ли сделать так, чтобы могила охранялась?
- Нет ничего, что мешало бы вам охранять ее.
- Нам нужна незаинтересованная охрана. Если охрана будет состоять из наших людей, ученики этого Иисуса будут утверждать, что он действительно воскрес и что враги его отрицают это. Поэтому я был бы очень признателен…
- Хорошо. Будет выставлена римская охрана. - Голос Пилата стал хриплым. - При всем к тебе уважении, святой отец, позволь спросить: что вы за народ такой? Сначала, перед его смертью, вы потираете от удовольствия руки, а теперь свидетельство его смерти оскорбляет вашу болезненную чувств…
За несколько минут до этого вошел секретарь с донесением, написанным на восковой табличке. Во время разговора Пилат прочел его. Теперь он посмотрел на Каиафу с мрачной усмешкой.
- Иисус Варавва, преступник, освобожденный мною из милосердия. Он не замедлил возобновить свою преступную деятельность и уже успел убить римского центуриона. Теперь его ожидает распятие. Прощай, святой отец.
Каиафа несколько неловко поклонился и вышел.