– Ровно, ровно держи, не бойся, – бабушка, придерживая его руку со свечкой, направила в маленькую закопченную нишу в стене, где уже полыхали жадные желтые язычки.
Затем, подхватив его на руки, подождала пока он насмотрится на огонек зажженной им свечи и отошла от ниши к столу, сев рядом с соседкой.
– Что ты думаешь, ай Салима?
Салима сидела, поджав губы, и смотрела очень внимательно куда-то в сторону, словно не слыша вопроса. Алику надоело сидеть на коленях у бабушки, и он, спрыгнув на пол, подбежал к стоящему посередине комнаты стулу. Взобравшись на него, взялся за спинку стула и стал с интересом рассматривать небольшую комнату с одним единственным окошком, в которую попал впервые. Салима задумчиво посмотрела на него, потом сказала бабушке:
– Не ты его напугала.
– А кто?
– Не знаю кто, но не ты.
Сказав это, она встала и приблизилась к Алику. Бабушка тоже проворно перебралась к нему, сев на стул и посадив его на колени. Алик вновь попытался спуститься на пол, но на этот раз бабушка крепко держала его. Быстрыми движениями, молниеносно касаясь чем-то, завернутым в черную тряпочку, Салима обожгла жгучими маленькими укусами лишь одной ей известные точки у висок, на шее, на руках и ногах Алика, который тут же зашелся плачем, перекрываемым воплями бабушки:
– Ай, Салима! Все! Все! Не надо больше, чтоб Аллах меня убил!
Схватив Алика на руки, бабушка прошла через все маленькие комнатушки Салимы и вышла в их маленький дворик. Зажмурившись от света, Алик замолчал. Когда он открыл глаза, то увидел перед собой лицо бабушки. Глаза у нее были мокрые, а одна крупная слезинка болталась на родинке. Алик потянулся к родинке, но бабушка перехватила его ручонку и прижала к глазам, затем быстро отняла и снова прижала. Алик засмеялся.
Они сели под дерево на маленькую скамеечку, слегка спугнув бегающих цыплят Салимы. Дворик соединял с улицей маленький тупик, выход в который был через массивную деревянную дверь на пружине. Несмотря на иногда доносившиеся сигналы машин с улицы, двор казался отрезанным от всего остального мира.
Неожиданно дом Салимы вновь огласился детским воплем. Алик вытянулся и, округлив глазки, прислушался к реву, доносившемуся со стороны второй двери Салимы, выходившей на проезжую часть. Вскоре все стихло, и Салима вышла к ним. Алик обиженно захныкал, как только увидел ее. Она взяла одного из цыплят и в ладони поднесла к Алику. Он сердито отвернулся. Цыпленок пищал и шевелился, потом было слышно лишь громкое кудахтанье. Любопытство перебороло обиду и боль, Алик повернул голову.
Вокруг Салимы взволнованно бегала курица, пытаясь клюнуть ее в ногу. Алик заулыбался. Салима отпустила цыпленка, сказав то ли Алику, то ли курице:
– Больше не буду.
Курица смолкла и, не обращая никакого внимания на цыпленка, из-за которого устроила весь шум, лениво прошлась по двору, поклевывая что-то и иногда посматривая, словно пересчитывая своих цыплят. Салима села перед ним на корточки. Алик на всякий случай крепко прижался спиной к бабушке. Заметив это, Салима погладила его по руке.
– Ты больше никогда и ничего не будешь бояться. Никогда, – затем, обращаясь к бабушке, добавила. – Девчушку привозили. Второй день молчит. Говорят, что собаки испугалась.
Бабушка вздохнула и провела рукой по мягким волосам Алика. Он вздрогнул. Она, переглянувшись с Салимой, повернула к себе Алика лицом, приподнялась и кое-как удерживая, опять вцепившегося в нее малыша, отнесла его на руках обратно в свой дом. Алик разрешил поставить себя на пол только тогда, когда за ними закрылась голубая дверь. Они поднялись на второй этаж и сели на бабушкин коврик. Посидели в обнимку, слегка раскачиваясь.
Потом бабушка зажгла одну свечу и поставила перед ковриком. Алик заворожено смотрел на огненный язычок свечи и опять вздрогнул, когда она коснулась его головы. Бабушка всхлипнула, затем, попеременно касаясь его макушки и пола перед свечей, забормотала вполголоса:
– Биссимиллах, Биссимиллах! Чтоб Аллах меня убил в тот момент, когда я напугала ребенка! Чтоб мои руки и язык отсохли, ноги переломались! Биссимиллах! Биссимиллах!
Пытаясь дотянуться одной рукой до макушки бабушки, Алик, вскочив, вытянулся во вес рост и, не успевая повторять за ней все слова, начал воинственно выкрикивать:
– Ллах! Ил! Ала! Ребенка! Руки! Ли! Ноги!
С последним словом бабушки он резко опустился, чтобы как она хлопнуть ладошкой по полу. В этот момент бабушка, пытаясь коснуться ладонью его головы, промахнулась и, потеряв равновесие, смешно завалилась на один бок. Алик, взвизгнув от радости, тут же прыгнул на нее. Бабушка прижала его к себе, задыхаясь от смеха и пытаясь спрятать лицо от его пальчиков, норовящих схватиться за родинку.
* * *
Придерживая в руках миниатюрную аппаратуру с боковыми дисплеями, на которых появились проглядывающие сквозь стволы деревьев парка золоченые купола, к церкви приблизилась группа туристов. В толпе нищих произошло оживление. Застучали костыли, потянулись руки. На дисплеях картинки быстро сменяли друг друга: три золоченых купола, едва различимый колокол за железной сеткой, икона спасителя над центральным входом, горстка людей на церковных ступенях и пьяненький мужичок, кричащий в объектив "Христос воскресе!" Нищие обступили туристов и, получив милостыню, гордо позировали, а затем, узнавая себя на миниатюрных дисплеях, по-детски радовались тому, что иностранцы их "на телевизор сняли".
Туристы направились к входу в церковь. Отделившись от них, к табличке подошла невысокая женщина с ярко накрашенными губами. Пошевелив ими перед табличкой, она вошла в церковь. Выйдя через некоторое мгновение, махнула рукой. Заботливо обходя сидевших на ступенях людей, туристы вошли в церковь и застыли на какое-то мгновение перед центральным альковом. Не заметив стоявшего перед одной из икон мужчину, шумно выражая восхищение внутренним убранством, направили свою аппаратуру на иконы.
Одновременно в разных местах защелкали камеры со вспышками. Али вздрогнул, резко обернулся и, потеряв равновесие, ухватился за подставку со свечами, едва не уронив ее. Одна из свечей упала на другую. Язычки пламени, слившись воедино, вспыхнули так ярко и сильно, что Али, забыв о вошедших людях, на которых уже громко шикала вынырнувшая опять откуда-то женщина в белом платке, какое-то время просто смотрел на этот протестующий огонь обеих свечей. Затем, спохватившись, быстро попытался вернуть упавшую свечу в первоначальное положение. Со второго раза ему это удалось. Он постоял немного, наблюдая боковым зрением за вошедшими в церковь людьми, поняв по их рюкзакам и камерам, что это туристы. Притихшие и немного сконфуженные, спрятав камеры, они начали осторожно бродить по церкви.
Али отошел к скамейке и присел как раз в тот момент, когда со свечами в руках вошла ожидавшая у входа паства и, задержавшись на мгновение у входа, трепетно крестясь и кланяясь, разбрелась по церкви. Вспыхнули ярким огнем вновь зажженные свечи. Всматриваясь в прихожан, он вслушался в шепот молитв, раздающихся из разных углов церкви. Слегка помассировал опять занывшую грудь. Попытался помолиться.
Как в быстро прокручиваемой видеоленте возникли беззвучно шепчущие что-то лица, в которых он узнал бабушку, мать, отца. Всмотрелся в сухие губы матери и ее восковое белое лицо. Мгновенной вспышкой высветились и вновь пропали глаза отца. Он откинулся назад, прислонился к холодной стене, неотрывно всматриваясь в темные углы левого крыла церкви, куда не достигал скудно пробивающийся через маленькие разноцветные окошки свет. Из сплошного ничего постепенно, один за другим, сформировались скрюченные от ревматизма пальцы и, заслоняя собой полыхающие желтые язычки, вытянулись в его сторону, все ближе и ближе, а дотянувшись, схватили за плечо. Знакомый до боли в груди голос с хрипотцой, пробравшись куда-то внутрь него, выдохнул в лицо: "…натворишь еще дел, собственноручно…" Пальцы на плече ослабли, затем вновь напряглись. Его потянуло вперед, он ощутил на губах соленый привкус, вдохнул всей грудью ненавистный и в то же время родной запах отцовского терпкого табака и вслушался в его горячий шепот: "…им повод нужен был, понимаешь, любой… Не бойся, ничего не бойся… Из школы исключили, а из жизни не дам, чтобы…"
Степенно вошла бабушка и, оглядываясь на дверь, через которую ушел отец, взяла Али за руку, как маленького, и повела в свою комнату. На скамеечке появились два маленьких хрустальных стаканчика грушевидной формы, эти "армуды" [4] бабушка использовала только при особых случаях. Затем из ее чайника с летящей птицей "армуды" наполнились ароматным чаем.
Они сели на пол, покрытый разноцветным паласом, облокотившись на ее массивный сундук, скрывавший от чужих взоров одно праздничное платье, пару накидок и старые фотографии. Это нехитрое "приданое", как называла бабушка свои вещи, и саму бабушку отец Али перевез к себе незадолго до увольнения.
Решение о сносе бабушкиного дома давно лежало в управдоме. Раз в месяц с этой бумагой в руках управдом аккуратно заходил к бабушке, пил чай из ее "армуды", с достоинством прятал в карман появляющийся на столе конвертик с деньгами и исчезал опять ровно на месяц. Потом он стал все чаще наведываться к бабушке, каждый раз презрительно оглядывая содержимое конвертика и со скучающим видом ставя его обратно рядом с "армуды" на блюдце. После этого конвертик исчезал и, становясь объемистее, вновь появлялся рядом с блюдцем. Управдом вновь оглядывал его содержимое и только затем с достоинством прятал конвертик в свой нагрудный карман. Али, случайно ставший свидетелем этой немой сцены, рассказал все отцу. На следующий же день бабушка переехала к ним.
Ей отдали комнату Али, а он перебрался в гостиную. Бабушкин дом не снесли, управдом продал его другим жильцам.
– Опять дом наш снился, – поделилась бабушка.
Али молча погладил ее по морщинистой руке.
– Как Салима умерла, все время вижу во сне… то ее дом, то наш. А сегодня приснилось, что хожу по дому. Он такой чистенький, новенький…
Али опять погладил ее по руке. Бабушка зашептала, поглядывая на дверь:
– Чылдак нам всем нужен, чылдак. Запугали они нас, запугали.
Али прерывисто вздохнул.
– Нет, нэнэ, твой чылдак уже не поможет.
– Почему не поможет? – заторопилась она. – Вы думаете, что я безграмотная глупая старушка, да?
– Нэнэ, ай нэнэ, что ты такое говоришь? – Али попытался поймать ее руки, большими красивыми птицами жестикулирующие у его лица.
– Чылдак – это та же самая иглотерапия, – не унималась бабушка, – там иголкой, а тут…
– Раскаленным углем, – перебил ее Али и добавил. – Я твой чылдак с детства…
Он запнулся, подбирая слова. Ему не хотелось обижать бабушку. Так и не найдя подходящего слова, он поднял на нее глаза и невольно рассмеялся от одного ее воинственного вида. Готовая дать отпор любым нападкам на действенность "чылдака", бабушка сидела подбоченившись и казалась даже чуть моложе. Али сразу сделал серьезное лицо. Упираясь одной рукой в его плечо, она постаралась приподняться. Он помог ей встать, а сам опустился опять на пол и стал наблюдать за ней. Бабушка неторопливо прошла к низенькой тумбочке и вытянула вперед деревянный ящичек. Затем выложила все его содержимое наверх. Увидев медный поднос и свечи, Али усмехнулся.
– Опять свечки будешь ставить?
Не обращая никакого внимания на его слова, бабушка шептала что-то себе под нос.
– Спалишь однажды квартиру, огнепоклонница ты наша, – сам не понимая почему, попытался остановить ее Али.
Бабушка уже зажигала одну за другой свечи, продолжая шептать. Али прислушался.
– Пусть идут прямой дорогой в ад со своей школой. Вон сколько людей после восьмого класса работать пошли. Считай, что год потерял. А в институт ты все равно поступишь, я знаю… Все знаю, вот только когда и где помру не знаю, а так все знаю… Вот эта свечка для тебя, эти две для отца с матерью, эта для меня старой, чтоб не померла и хлопот лишних не доставила. А эта… на дорожку… вам всем… на дорожку…
Она степенно подошла и опустилась рядом с ним. Они помолчали, глядя на огненные язычки.
– Нэнэ.
– Джан нэнэ.
– А ты с нами не поедешь?
– Нет, балам, я здесь родилась, здесь и помру. Ибрагима, деда твоего, могилку на кого оставлю? Куда я поеду? Меня не тронут, мне и так немного осталось.
– Ата сказал, что ты с нами поедешь.
– Мал еще твой ата, мной командовать.
Бабушка рассердилась не на шутку, но только плотно сжала губы, словно решив больше ничего не говорить. Али прибег к испытанному приему и, обхватив запястье ее левой руки, потянул в свою сторону, затем, наклонив голову, ее рукой дал себе пару подзатыльников. Бабушка хмыкнула. Али ослабил пальцы. Высвободив руку, она взъерошила ему волосы и проворчала:
– Умеешь подлизываться. Весь в отца.
Али свернулся калачиком и лег, положив голову ей на колени.
– Нэнэ.
– Джан нэнэ, – шершавой ладошкой она убрала непослушные пряди с его лба.
– Помнишь нашу сказку про разноцветных котят?
– Конечно помню, балам.
– А как она заканчивается?
Бабушка помолчала, решая что-то про себя, потом, запустив пальцы в его волосы, смущенно пробормотала:
– Никак… Понимаешь, нет у нее конца.
– Ай! Ой!
Али вздрогнул, как в детстве. Маленькая девчушка с толстыми косичками, держа в одной руке свечку, другой отбивалась от пытавшейся взять ее за руку молодой женщины. Кроме него никто не отреагировал на закапризничавшего ребенка. К обеим поспешно подошла седовласая женщина. Девчушка тут же замолчала, обиженно выпятив губки. Али отвернулся от них и огляделся.
Туристы уже выходили из церкви, шепотом переговариваясь друг с другом и почтительно обходя иконы, перед которыми молились и ставили свечки прихожане. В противоположном углу на такой же деревянной скамейке без спинки, на которой сидел Али, примостились две старушки и тоненько пели, держа дрожащими руками кусок прыгающей бумаги. Скудно просачивающийся сквозь церковные окошки, многократно преломленный красными, голубыми и желтыми стеклышками, солнечный свет рассеивался, не успев коснуться их, словно не желая соперничать с отсветом многочисленных язычков пламени, полыхающих перед всеми иконами в несколько рядов.
Он загляделся на живые, переговаривающиеся огоньки, которые кивая, наклоняясь, почти касались огненными головками друг друга. С полыхающих язычков пламени задумчиво перевел взгляд вниз и опять увидел девчушку с толстыми косичками. Открыв рот, она стояла одна прямо перед Али и смотрела на что-то рядом с ним. Он повернул голову и поискал глазами то, что так заинтересовало ее, пока не увидел лежащую на скамейке третью свечу, о которой уже позабыл. Взяв свечу, подмигнул девчушке и привстал. Она, забеспокоившись, тут же скривила лицо с тем, чтобы разреветься, но была вовремя подхвачена подошедшими женщинами.
Али постоял немного, решая куда поставить третью свечу, и направился обратно к иконе, где все еще горели поставленные им две свечи, едва не столкнувшись с невысокой квадратной фигуры женщиной, держащей под мышкой черную лакированную сумку и несшей свечки в сцепленных на животе пальцах. Деловито опередив бережно поддерживающую друг друга пожилую чету, она встала за спиной одетой во все черное молодой женщины, пытающейся неловкими, дрожащими пальцами поставить свечку.
Али замедлил шаги, наблюдая образовавшуюся небольшую очередь. Женщина с квадратной фигурой нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Почувствовав на себе взгляд, оглянулась и, встретившись глазами с Али, вновь отвернулась. Переложив свечки в правую руку, расцепила пальцы, и поправила торчащую из-под мышки сумку, затем нервно поднесла часы к глазам и недовольно замерла. Али проводил глазами женщину в черном и вновь перевел взгляд на квадратную женщину, как раз в тот момент, когда она выдернула его еще не до конца догоревшие свечи. Задув, она бросила их в прислоненную к стене картонную коробку с огарками. Поставив на их место свои, также деловито перекрестилась и направилась к выходу.
Он осторожно поместил все еще державшую в руке свечу рядом с конвертом. Опять вспомнил про кейс в номере. Мысленно пообещал впредь не рассовывать все по карманам и, твердо зная, что не сдержит обещания, тоже направился к выходу из церкви, слегка замедляя шаги под лучами преломленного разноцветными окошками света, зацепившись глазами за еще одну табличку, предупреждающую о необходимости при уборки в церкви иметь при себе "пылевытирающие" тряпки.
Яркий солнечный свет ослепил на мгновение. Али задержался на церковных ступенях, разрешая солнечным лучам залезать ему в глаза, нос и уши. С этого небольшого возвышения ему хорошо была видна вся площадка, примыкающая к церкви.
К вышедшей перед ним квадратной женщине тут же пристали попрошайки. Али спустился по лестнице вниз, нашарил рукой мобильный телефон, но прежде чем он успел отыскать в памятке номер Паолы, раздалось пиликание. Он направился к ближайшей скамейке, ощутив опять тянущую боль в груди. Рядом остановилась женщина с ребенком и терпеливо замерла. Не выпуская трубки, уже привычным жестом другую руку Али опустил в карман, нащупал там конверт, наткнулся на свечу и осторожно вытянул руку обратно. Похлопал себя по нагрудным карманам и извлек несколько монеток. Женщина ушла. Али высвободил из кожаного чехла деревянную коробочку.
– Ал, они оба уже очнулись от наркоза! Ты слышишь, Ал? – возбужденно переспрашивала Паола.
– Да, да.
– Матиас – такой умница! Все организовал. Оказывается, хирург…
Слушая Паолу, он свободной рукой попытался открыть свою походную аптечку. Ему это не удалось. Тогда, положив на колени свой мобильный телефон, он быстро открыл нужный миниатюрный отсек, поспешно заглотал гомеопатические шарики и снова осторожно взял трубку.
– Ал, ты посмотри только, – умилялась Паола, – они словно понимают, что я с тобой разговариваю.
– Да, да, – поспешно подтвердил Али.
– Где ты сейчас, Ал?
– Выхожу из парка, теперь поеду в мечеть.
– В ту самую?
– Да, в ту самую. Все, как они хотели, только слишком поздно…
– Ал!
– Да, Паола.
– Я забыла тебе самое главное рассказать…
Он медленно встал и, слушая Паолу, временами переходящую на французский язык, оглядел еще раз тот самый парк, куда он в последний раз пришел, перед тем как насовсем уехать из этого города и этой страны. Затем, придерживая телефон у уха, медленно направился к выходу. Голос Паолы звучал в ушах, складываясь в слова и предложения, смысл которых Али почему-то не мог уловить. Он пытался поймать этот запрятанный, как ему казалось, на грани двух языков смысл, пока не понял, что Паола одновременно говорит с ним и еще с какими-то находящимися рядом людьми.
– Ал, дорогой… Да, это мои мальчики, – она кокетливо засмеялась.
Не отстраняясь от трубки, Паола объясняла то, что он уже знал:
– Детей у нас нет… Ал, они такие молодцы… Вот мы их и называем "наши мальчики".
Снова рассмеявшись в ответ на чью-то реплику, она опять обратилась к Али:
– Я их сегодня же заберу домой.
– …
– Ал!
– Да, да, Паола, – ответил Али, словно очнувшись от глубокого сна, – конечно.
Паола громко поблагодарила кого-то, затем, понизив голос, сказала Али:
– Ал, здесь такой ужасный сервис.
– Правда? – автоматически переспросил Али.
– Да, я тебе потом… Так все дорого, а бедные маль… Секунду, Ал, – оборвав себя на полуслове, она громко и отчетливо пояснила уже, видимо, кому-то из персонала. – Да, да, это мои мальчики, то есть коты. Да, обоих уже прооперировали, то есть кастрировали…
Голос Паолы стал постепенно отдаляться, перейдя в какой-то шумовой фон.
Где-то внутри себя Али ощутил тепло, почувствовал ладонь на макушке, а потом услышал голос, который никогда бы не спутал с другим.
– А у желтого котенка была желтая кроватка, желтое одеяльце и желтая подушка…
Примечания
1
ata (азерб.) – отец
2
balam (азерб.) – сыночек мой (здесь)
3
nənə (азерб.) – бабушка
4
от armud (азерб.) – груша