Лилечка вновь набрала комбинацию цифр.
– Давайте.
Стрельцов протянул папку, два конверта и видеокассету.
– Это все?
– Наверное. Документы, вообще – то лежали в его столе. Вам не хочется заглянуть, что там?
– Зачем? Пусть этим интересуется милиция, – Лилечка не стала уточнять, что содержимое конвертов и папки ей давно известно.
– Лиля, ты понимаешь, что, по большому счету, стала моей соучастницей?
– Соучастницей чего, Денис Сергеевич?
– Воровство у нас считается преступлением, ты не знала? – в голосе Стрельцова слышалась издевка.
– По – моему, мы уже решили, как относиться к тому, что мы делаем.
– Ну, мое участие еще нужно доказать, а вот ты оставила свои пальчики везде, где только возможно. Так что, если что…
– То что?
– Пойдешь по статье, дура, – грубо отрезал Стрельцов, – А я помогу!
– Вы что, мне угрожаете?
– Да, угрожаю. Если твой папенька только заикнется о моей причастности к краже документов из сейфа, я расскажу Дубенко, кто на самом деле выкрал у него компромат на сильных мира сего. Представляешь, что он с тобой сделает?
Лилечка с презрением смотрела на Стрельцова. Ну бывают же такие мужики! Да и есть ли в нем что – нибудь мужское, кроме как… Стоит, сам от страха трясется, а угрожает слабой женщине. Попробовал он бы моему отцу что – нибудь подобное выдать! Вот потому и не попробовал, что трус!
– Не переживайте, Денис Сергеевич. Я все возьму на себя. Мы с отцом решим, что делать с этим. А вы спите спокойно. Но мой вам совет, увольняйтесь, пока есть возможность.
– Без твоих советов как – нибудь соображу, что мне делать!
– Вот и ладненько, – Лилечка отвернулась.
– Так я могу рассчитывать, что ты убедишь папашу меня нигде не упоминать? Ни при каких обстоятельствах!
– Идите уже, Денис Сергеевич, пишите заявление! – Лилечка махнула рукой в сторону двери.
Стрельцов напоследок зло зыркнул на нее и вышел в приемную. Еще минуту, словно в нерешительности потоптавшись около Лилечкиного стола, зачем – то постучав по нему костяшками пальцев, двинулся к выходу. Хлопнула дверь. Лилечка покачала головой. "Да!… А я ему еще и любимые кексы!", – пожалела Лилечка о своей заботе еще раз.
Лилечка позвонила отцу и предупредила, что сейчас приедет.
Роговцев встретил ее уже за накрытым столом.
– Мой руки, Кнопка, обедать пора. Я тут борщика наварил, украинского!
– Не хочу, пап, – Лилечка устало опустилась на табурет.
– Хочу, не хочу – надо, – Роговцев пододвинул дочери тарелку. Пришлось Лилечке мыть руки.
– Ну что кислая какая?
Лилечка рассказала ему о Стрельцове.
– Да, дрянь он порядочная.
– И, главное, пап! Это он подбил меня на то, чтобы сейф открыть!
– Ладно, не думай об этом, – Роговцев отодвинул от себя пустую тарелку, – Давай посмотрим, что ты принесла. Бегло пробежав глазами по фамилиям на папочках, он, задумавшись, отвернулся к окну.
– Пап, не молчи.
– Дай подумать, Кнопка. Для начала, конечно, я все просмотрю.
– Пап, а может ну ее, эту информацию?
– Не знаю, не знаю.
Лилечка чувствовала, что уговорить отца не трогать эти материалы, невозможно. Он, как говорит мама, уже "встал в стойку".
– А что мы делать будем, если Дубенко вернется в свой кабинет?
– А мы не будем дожидаться его возвращения. Вот что. Ты отдохни пока, а я займусь папками.
Роговцев взял бумаги и ушел к себе в кабинет.
Лилечка вымыла посуду и вытерла со стола крошки. Взгляд ее остановился на принесенном пакете. "Кассеты! Посмотрю, пока папа занят". Кассет было всего три. "Трофимов", – прочла она на одной. Убрав громкость телевизора на минимум, она включила видео. Через минуту ее затошнило. "Господи, какой ужас!" – то, что происходило на экране, не могло не вызвать такую реакцию. Трофимов, одетый в камуфляжную форму, пинал сапогами лежащего на земляном полу сарая человека. Тот пытался закрыть голову руками, все время выкрикивая что – то не по – русски. Вместо лица было кровавое месиво, слипшиеся от крови волосы и борода напоминали мокрую мочалку. Вдруг Трофимов остановился и сунул руку в карман. Достав оттуда пистолет, он выстрели несчастному в голову и, кивнув кому – то на мертвое тело, вышел из сарая.
Лилечка сидела в кресле, обхватив колени руками. В голове вертелась только одна мысль: этот убийца – не дядя ее мужа, просто очень похожий на него человек. Не может у ее Димки быть такого родственника! И все же это он. Только моложе на два десятка лет. Так вот почему Стрельцов так испугался! Узнай Трофимов, что тот видел эти кадры, неизвестно, что бы он с ним сделал.
– Ты чем тут занимаешься, Кнопка? Что с тобой? – Роговцев посмотрел на побледневшую Лилечку, потом на телевизор, – Так, понятно. Зачем без меня включала?
Лилечка только покачала головой и заплакала.
– Пап, ну как же дальше жить? Это ведь Димкин родной дядя?
Роговцев, еще даже не зная, что на кассете, но уже догадываясь, поскольку только что прочитал документы, обнял заплаканную дочь.
– И не придумывай себе ничего.
– Пап, это в Чечне, да?
– Нет, это Афган.
– Но ты же там был тоже. И убивал?
Роговцев молчал. Как объяснить собственному ребенку, что такое война? Почему стреляешь не думая, что лишаешь жизни чьего – то отца, брата или сына? Просто стреляешь, чтобы не быть убитым первым. И для того, чтобы увидеть своих любимых. То, что он прочел в документах, покоробило даже его. Трофимов где – то перешел тот рубеж, когда убивать становится в кайф. Это очень сложно, остаться на войне человеком. Трофимову не удалось, сорвался.
Лилечка смотрела на отца, ожидая ответа.
– Да, Кнопка, убивал. Иначе не было бы меня с вами. Да и тебя бы не было. Ты иди, выпей чаю, что ли, а я посмотрю кассеты.
Роговцев перемотал пленку на начало. Да, все еще хуже, чем он мог предположить. Знает ли генерал об этой пленке? Вряд ли! Похоже, снимали сквозь дыру в стене сарая, и очень хорошей камерой. Сказать, как к нему попала эта кассета, сможет только сам Дубенко. Или Стрельцов. Звонить этому мерзавцу не хотелось. Только бегло просмотрев полученные материалы, Роговцев понял, что к нему попала настоящая "бомба". Он был слишком опытным, чтобы просто опубликовать эту информацию. К тому же, у него были определенные договоренности со многими людьми. И еще. Есть маленький шанс, что это постановочная съемка. Роговцев сталкивался уже с такими "фильмами": актеры были действительно похожи на настоящих героев, так похожи, что их "узнавали" даже самые близкие.
– Пап, что ты решил делать с этим?
– Покажу самому Виталию.
– А потом?
– Потом решим.
– Вместе с ним?
– Лиля, это может быть постановка.
– Правда? Ну, конечно! – обрадовалась Лилечка.
– Не спеши. Я сказал "может быть". Но шансов мало. И прояснить ситуацию может только сам генерал.
– Хорошо. Я позвоню Димке, да?
– Пусть Виталий сам решает, нужно ли присутствие твоего мужа. Я ему позвоню сам, но сначала я должен поговорить с Дубенко. Он в госпитале, ты говоришь?
– Да. Но его состояние…
– Вот и узнаю, в каком он состоянии.
Роговцев открыл свою записную книжку, больше похожую на бухгалтерский гроссбух. Открыв страницу с буквой "В", он ткнул пальцем в верхнюю строчку.
– Воронина Антонина. Так, телефончик, домашний, адрес – не надо. Так, служебный.
Быстро потыкав пальцами в кнопки телефонного аппарата, он стал ждать ответа.
– Антонина Игнатьевна, Роговцев беспокоит, здравствуйте. Спасибо, на здоровье не жалуюсь. Хорошо, сразу к делу. Лежит у вас такой, Дубенко Иван Иванович? Очень хорошо. Могу ли я его повидать? Поверьте, Антонина Игнатьевна, очень важно. Уже лучше? А когда мне подъехать? Хорошо, сначала переговорю с вами. Спасибо. Через сорок минут буду.
– Как он там?
– Кажется, ему уже лучше.
– Пап, а ты скажешь, что это я открыла сейф?
– Не волнуйся, Кнопка. Он еще тебе будет благодарен за то, что ты это сделала, поверь, – Роговцев улыбнулся дочери и ушел в кабинет. Он уже все продумал. И разговор с Дубенко, и свои дальнейшие действия. Ему предстояло, уже в который раз, вмешаться в судьбы людей. Матвей никогда не шел против своей совести, но и ломать чужую жизнь в погоне за сенсацией не мог. "Человеку нужно дать возможность осознать и раскаяться. А уж если не поможет, тогда и наказывать", – говорил он жене, готовя очередную публикацию.
Глава 45
Ее разбудил какой – то странный звук: как – будто у нее на груди сидела кошка и урчала. Маринка открыла глаза. "Ба! Да у меня в животе революция! Хороша мамашка – и себя забыла накормить и своего будущего ребенка голодом готова заморить", – неласково подумала она про себя. Маринка резко села на постели. Перед глазами тут же, как в калейдоскопе, закружились цветные круги и замерцали звездочки. "Красота! Не хватало еще в обморок грохнуться!", – посидев с минуту, она осторожно встала. Тошнота волной подкатилась к горлу. На миг ей стало страшно. "Ну не умираю же я! Всего лишь токсикоз!" – успокаивала она себя, медленно передвигаясь по коридору. Перед закрытой дверью кухни она остановилась. "Что – то не так. Дверь! Почему она закрыта? Мама ее плотно притворяет, если только что – то жарит. Может, она дома?" – запоздало догадалась она.
– Мам, ты уже пришла? – Маринка широко распахнула одну половинку. Первое, что ухватил ее взгляд, был кусок стола, на котором стоял поднос, уставленный тарелками. Маринка подняла глаза повыше и замерла.
– Ты?! Как ты сюда попал? – она стала осторожно отступать к двери.
– Здравствуй, любимая, – Вадим Джанаев, ласково улыбаясь, протянул руку и взял Маринку за тонкое запястье. Притянув ее к себе, он поцеловал ее в уголок глаза, потом в щеку, царапая ее отросшей на подбородке щетиной. Это отрезвило слегка обалдевшую от неожиданной встречи девушку. Она с силой оттолкнула его от себя.
– Что такое? Не вижу радости на милом личике!
Маринка вздрогнула: на нее смотрели злые, мутно серые глаза. "Обкурился, что ли?" – подумала она, вспомнив, что видела такой же взгляд у одноклассника, регулярно балующегося травкой.
– Смотрю, ты совсем не рада меня видеть!
– Я спросила, как ты попал к нам в квартиру, Вадим? Не помню, чтобы я давала тебе ключи!
Джанаев рассмеялся.
– Какое же ты все – таки дитя! Если мужчина захочет, он пройдет везде, – он достал связку ключей и позвенел ею в воздухе.
– Значит, ты лазил в мою сумку. И сделал дубликаты, – утвердительно кивнула она головой, – Ты – негодяй!
– Не надо так обо мне, девочка, – Маринка увидела, как у Вадима сжались кулаки.
"Вот это то, чего я опасалась. Он – псих. Сейчас он меня ударит, и мне мало не покажется. И что делать? Телефон в спальне. Нужно его как – то успокоить, разговорами отвлечь. Чаю выпить, что ли?" – Маринка, стараясь не показывать страха, села на диванчик.
– Налей мне чаю, пожалуйста, раз уж ты здесь хозяйничаешь.
Вадим молча пододвинул ей чашку с дымящейся жидкостью и стал переставлять тарелки с нарезанной колбасой и сыром с подноса на стол.
Маринка отхлебнула и зажмурилась: в чашке оказал очень горячий кофе.
– Я не пью кофе.
– А раньше пила! – Вадим удивленно посмотрел на Маринку: он всегда варил ей этот ароматный напиток.
– А сейчас мне нельзя.
– Почему?
"Вот сейчас я ему скажу, и пусть он делает с этим, что хочет! А я устала. Убийца он, или нет, я не могу больше молчать. А потом что? Вдруг он обрадуется, тогда я что буду делать? Если он убивал этих девушек, то получается, что мой ребенок будет иметь отца – уголовника и психа? Нет! Как я не подумала, психические заболевания ведь наследуются! Тогда – аборт. Пока не поздно", – приняла она решение молчать о своей беременности.
– С сердцем что – то в последнее время неладно. Мама хочет меня на обследование положить, – соврала она.
– А! Конечно, нужно лечиться. Моим детям нужна здоровая мать! А мне – здоровая жена! – Вадим выплеснул кофе в раковину.
Маринка тихонько охнула. "Вот! По сути, это – предложение. Не подавать виду, что поняла? Не прокатит: вон как замер, ждет ответа".
– Я не буду тебе женой, – она старалась говорить убедительно и спокойно.
– Будешь! Это не обсуждается! – Вадим рассмеялся. Он и не ждал, что она согласится сразу. Сейчас он все ей расскажет, и она поймет, что сопротивляться ему нельзя. Будет, как он сказал. Те девочки – это была репетиция. Он должен был увидеть этот животный страх на их лицах. И запомнить его. Первая, Катенька, очень уж похожая на Маринку, когда поняла, что он действительно сделает с ней то, что обещал, сразу согласилась. А ему она и не нужна была, как женщина. Просто нужно было знать, под страхом чего она даст согласие. Оказалось, только смерть пугает. Тогда он еще не был до конца уверен, нужны ли такие угрозы. Но и вторая испугалась только тогда, когда он ее душить уже начал. И третья. Смелые девочки, только глупенькие. А Маринка умница. Она "старше" их душой. Она равна ему. Но это не значит, что она может решать за него, за мужчину! Значит, должна бояться. Не хочет добром любить, будет бояться и любить".
Вадим посмотрел на Маринку. "Конечно, сейчас она ничего не поняла. Ну, ладно, посмотрим". Он взял табуретку и поставил ее напротив кухонного диванчика. Взял ее руки в свои широкие ладони, он посмотрел ей в глаза.
– Ты понимаешь, что мне нельзя говорить "нет"?
Маринка молчала. Липкий страх опять обволакивал ее уже плохо соображавшую от волнения голову.
– Слушай меня внимательно. Все я делал только ради тебя. Ты поймешь, я знаю. И не будешь больше говорить мне глупости. Мы будем жить вместе, ты родишь ребенка, потом еще одного.
"О чем это он? Что он сделал?" – Маринка уже с трудом понимала его.
– Те девочки были очень похожи на тебя. Особенно первая, Катя. И они показали мне, как вы можете бояться. Теперь я знаю. Не пытайся строить из себя храброго зайца! Я же вижу, что ты вся дрожишь!
Маринку действительно колотила крупная дрожь. Вдруг она услышала, как поворачивается ключ в двери. "Мама пришла, наверное. А вдруг он тоже услышит?" – Маринка потянула на себя тарелку и, как бы нечаянно, столкнула ее на пол. Раздался звон разбитого фарфора.
– Осторожнее!
Она встала с диванчика и, обойдя сидящего на табурете Вадима, сделала шаг к двери. Он тут же схватил ее за руку.
– Ты куда?
– Веник и совок в туалете, пойду принесу.
– Сиди, я сам, – Вадим поднялся и, отодвинув ее в сторону, открыл кухонную дверь.
– Стоять! Лицом к стене! Руки! Ноги шире! – раздался звук защелкнувшихся наручников и в кухню вошел Борин.
Маринка сидела и тупо смотрела на растекшуюся на полу лужицу. Ее съежившейся фигурка вызвала в Борине такое острое чувство жалости, что он растерялся.
– Мариш, все кончилось. Он в наручниках.
– Спасибо, дядя Леня, – она говорила тихо и равнодушно. Таким же равнодушным взглядом она осмотрела стол, и ее взгляд остановился на приготовленных Вадимом бутербродах. Неожиданно она жадно схватила кусок, намазанный маслом и торопливо, словно боясь, что у нее могут отнять эту еду, откусила почти половину. У нее так дрожали руки, что Борин, с ужасом наблюдавший эту сцену, перепугался окончательно. Выйдя из кухни, он заорал дурным голосом:
– Врача, живо! – он уже догадался, что у Маринки сильнейший шок и, что если не вывести ее из этого состояния в ближайшее время, последствия могут быть самые плачевные. Тем более, учитывая ее положение.
– Лень, ты что кричишь? Что с Маринкой? – Лялька и его жена Даша хором набросились на Борина с вопросами.
– Займитесь Маринкой, у нее шок.
Лялька первая вошла в кухню и остановилась, наткнувшись на лихорадочно – веселые глаза племянницы. Маринка, повязав фартук, ловко резала хлеб. Куски у нее получались ровные и тонкие. Коротко пискнул электрический чайник. Маринка залила кипяток в чашки с заваркой и сделала приглашающий жест рукой.
– Вот, чай готов. Очень хочется есть, садитесь, теть Ляль. О, тетя Даша! Как хорошо, что вы пришли! Давайте чай пить! – Маринка суетилась около стола, пододвигая оторопевшим теткам блюдо с красиво уложенными нарезками. Сама она то и дело откусывала от бутербродов, складывая остатки на тарелку. Там уже горкой лежали понадкусанные колбаса, сыр и булки. Ляля и Даша тревожно переглянулись.
– Вот и мамусик пришла! – Маринка весело чмокнула мать в щеку. Галина побледнела. Что только она не передумала, пока ехала в такси из больницы домой! После звонка Ляльки она чуть не сошла с ума, переполошив при этом не только Беркутова, но и привычного ко всему Березина. Мысленно моля Бога о том, чтобы с Маринкой ничего не случилось, она настраивала себя на то, что может увидеть ее и без сознания, и бьющуюся в истерике и даже раненую этим уродом. Сжимая кулаки от ненависти к совсем незнакомому мужику, который посмел тронуть ее дочь, она кляла его самыми последними словами. Она была готова ко всему. Но только не к такому. Ее дочь, веселая, с порозовевшим личиком, играла роль гостеприимной хозяйки. Галине на миг даже показалось, что ничего страшного и не произошло. И, что она не видела этот полный злобы взгляд пойманного волка у того кавказца, которого у нее на глазах молодые опера сажали в милицейский УАЗик. И Борин не испугал ее до потери пульса своим торопливым рассказом, при этом бестолково стараясь подготовить ее к встрече с дочерью. Только посмотрев на Ляльку и слишком серьезно насупленную Дашу, Галина поняла, что дело совсем плохо. И испугалась по – настоящему.
Вдруг Маринка схватилась за живот, и резко согнувшись пополам, с громким криком присела на корточки. Все трое кинулись к ней. В этот момент в кухню вошла женщина в белом халате, а за ней – молодой парень с чемоданчиком в руках. Решительно вытолкав из кухни Ляльку и Дашу, врач подняла с пола уже тихо постанывающую Маринку. Все лицо девушки было покрыто бисеринками пота.
– Она в положение, доктор.
Врач обернулась к санитару.
– Сергей, носилки, быстро!
Врач набрала номер на сотовом телефоне и коротко бросив "готовьте операционную", повернулась к Галине.
– Вы мама? Поедете с нами?
– Да. Да, конечно. Что нужно взять?
– Документы. Остальное потом подвезете. Будем госпитализировать.
Галина молча кинулась в комнату. Уже в машине, держа ослабевшую от боли дочь за руку, она повторяла про себя, как молитву: "Господи, не дай моей дочери страданий. Если ей будет плохо из – за этого ребенка, пусть он не родится, я очень прошу, Господи!"