Глава 56
"Что – то как – то муторно. Вроде и не сделала ничего плохого, а противно. Дело даже и не в Стрельцове, шут с ним, пусть сам в себе копается. Самой тошно. Почему?", – поставила Лилечка перед собой вопрос. Она привыкла думать по своих родителях только с восклицательными знаками. Мама – заслуженный учитель, любима учениками и родителями, попасть в ее класс считается невероятной удачей. Для дочери – пример женственности и мягкой красоты. Большинство девчонок училась краситься по глянцевым журналам, а Лилечка смотрела, как это делает мама. Про первый взрослый, случившийся в ее жизни поцелуй, мама догадалась сама. В этот же день она рассказала о красоте интимной жизни. Именно о красоте. Ничего вроде бы не запрещая, она добилась того, что Лилечка не торопилась лечь в постель, лишь бы стать женщиной. Вспомнив, как был ошарашен Топильский, когда в первую брачную ночь понял, что он женился на девственнице, Лилечка улыбнулась. На вопрос "почему не предупредила?" Лилечка пожала плечами что, мол, и не спрашивал. А ему, оказывается, это и в голову не пришло. Просто потому, что такого сейчас не бывает. Все – таки мужики собственники! Наутро у Топилького на лице была явно написана гордость первообладателя. Он так пыжился, совершенно не скрывая своего довольства, что его родители стали недоуменно переглядываться: их довольно флегматичный сын вел себя, по меньшей мере, необычно.
Лилечка уже соскучилась по маме, которая еще на прошлой неделе улетела в Лондон, куда ее пригласили члены Русского общества.
Отца она просто любила. И никогда не сомневалась в нем. Да, он журналист. "Журналюга", как ласково называл его друг детства дядя Леша Зотов, ныне директор кабельного завода. То, что отец добывает информацию не всегда, скажем, законно, Лилечка не задумывалась. Пока не стала участницей последних событий с Дубенко. Видимо, по наследству ей передалось неуемное любопытство. Когда муж устраивал ее к Дубенко, да и потом, когда она жаловалась им на него, она не раз слышала, что тот им может пригодиться. Зачем? Сейчас она уже, конечно, поняла. Но тогда получается, что два самых для нее главных человека в жизни использовали ее. Вот от этого и противно. Да еще этот "фильм" про Трофимова! Все одно к одному.
Лилечка услышала, как в замке поворачивается ключ.
Роговцев кинул папку на тумбочку и снял ботинки. Да, разговор с Дубенко прошел совсем не так, как он рассчитывал. "Или человек уже не тот, или ты, Роговцев, на этот раз промахнулся, хотел злодея проучить, а кроме жалости тот никаких чувств не вызывает. Конечно, он дрянь человечишка, но больной и, похоже, никому не нужный. Бить лежачего – подло. Кроме того, самое главное я выяснил. Материалы на Трофимова действительно не подделка".
– Пап, есть хочешь? – Лилечка вышла в коридор.
– Нет, Кнопка, спасибо, – рассеянно ответил он, думая о своем.
– Как там мой начальник?
– Ничего хорошего. Лежит без движения. Но Антонина уверена, что поставит его на ноги.
– Но работать с ним я уже не буду.
– А он и не собирается возвращаться в Управление.
– Ты мне что-нибудь расскажешь?
– Подожди, мне надо сделать пару звонков, – Роговцев плотно закрыл за собой дверь кабинета. Через пять минут он уже входил в гостиную, где Лилечка сидела перед включенным телевизором.
– Что ты хочешь узнать?
– Он очень злится?
– На тебя? Нет. По – моему, он все понял правильно. Так что жди благодарностей.
– Не нуждаюсь! Пап, ответь честно, зачем вы с Димкой устроили меня к Дубенко?
Роговцев вздохнул. Он предупреждал Топильского, когда тот предложил через Лилю подобраться к Дубенко, что рано или поздно его неглупая дочь поймет, что ее использовали. И может не простить их.
– Хорошо. Давай я тебе вкратце все расскажу, а ты сама решишь, правильно ли мы поступили. Я случайно узнал, что якобы на дядю твоего мужа, генерала Трофимова, есть компрометирующая информация. В каком она виде и что там, мне не сказали. Известно было, что Дубенко каким – то образом достал эти материалы. Я уже давно знал, чем на самом деле занимается твой шеф. Сама понимаешь, город у нас тесный, слухи распространяются быстро.
– И у тебя есть свои информаторы, так?
– Да, так. Вот один из них и наблюдал за Дубенко.
– Кто – то из наших?
– Не задавай ненужных вопросов, Кнопка! Мы с Димой решили пока ни о чем не говорить Трофимову, а попытаться достать Дубенко. Его нужно было на чем – то поймать.
– Короче, вы собирались его шантажировать?
– Пусть будет так. Честно говоря, я был за то, чтобы ты была в курсе, зачем мы тебя устроили на эту работу. Но Димка сказал, что ты и так любопытна, так что, обязательно сама что-нибудь нароешь и расскажешь ему или мне. Так и вышло.
– Использовали меня вслепую?!
– Не обижайся. Так было безопасней.
– Ну, спасибо! А что ты собирался делать с этими документами?
– Дальше мы должны были решать это вместе с твоим мужем.
– И?
– Я решил все один. Дубенко сейчас уже не интересно, как я собираюсь поступить с полученной информацией.
– Это он так сказал? И ты ему поверил!
– Да, Кнопка. Он болен. И хочет только одного – встать на ноги. Есть еще одно обстоятельство. Помнишь, он собирал материалы на Беркутова?
– Конечно. Именно с них для меня все и началось.
– Так вот. Беркутов его брат. По отцу.
– Я уже догадалась. Только почему он так его ненавидит? Видел бы ты его лицо, когда он смотрел тот репортаж о взрыве в метро!
– Возможно, я повторю – возможно и такое, что человек может что-то понять в один миг. Что-то, что изменит его. Ведь ничего хорошего про твоего начальника я не слышал ни разу. Самое мягкое, что о нем говорили, что он конченный мерзавец. А я увидел несчастного больного мужика, хотя и пытающегося по привычке всем хамить.
– Никогда не поверю. Сказка просто!
– Он хочет встретиться с братом.
– Он же его чуть не убил!
– Это не он. Точно.
– А кто?
– Не знаю. Дубенко одинокий человек, возможно встреча с братом для него единственная возможность уйти от этого одиночества.
Лилечка промолчала. То, что говорит отец – это не про ее начальника. Он ошибается.
– А что ты все – таки решил делать с кассетой?
– Уничтожу. Это как раз тот случай, Кнопка, когда я не имею права ломать человеку жизнь.
– А с другими папками что?
– Наверное, я старею. Но мне не хочется трогать это дерьмо, прости за грубость. Так что, завтра мы едем на дачу жарить шашлыки!
Лилечка согласно кивнула. Она знала, сколько важных бумажек сгорело уже в их старом мангале.
Глава 57
Она уже закрывала дверь палаты, когда больно кольнуло где – то под грудью. "Уже второй приступ за неделю. Доктор, вы больны. Ха – ха". Осторожно сделав шаг, она глубоко вздохнула. Стараясь дышать ровно, медленно двинулась вдоль коридорной стены в сторону своего кабинета. "Как все некстати! А когда болячка бывает вовремя? Вот поставить бы Дубенко на ноги, тогда и…", – она еще раз глубоко вобрала воздух в легкие. "И что тогда? Помирать пора? А Фроська с Люськой как же?", – она поймала себя на мысли, что думает о своем здоровье также, как Дубенко – "а на фиг лечиться, если все равно сдохнешь!" Его – то она убедила, что есть шанс, но кто убедит ее?
Антонина почти дошла до цели, когда острая боль перекрыла ей на миг дыхание. Ускользающее сознание зацепило белое пятно, приближающееся к ней со стороны лестничного пролета. Последнее, что она услышала, был испуганный крик молодого санитара.
Как только за Роговцевым закрылась дверь, Иван застонал почти в полный голос. Опять от бессилия. Да что ж такое! Никому нужен не был, сил было некуда девать. Теперь вот делать нужно что – то с Беркутовым, связи свои поднимать, людей нужных на уши ставить, а он лежит! Почему – то даже мысли не возникало, что без него разберутся. Это теперь его дело, личное, семейное. Егор и лежит – то рядом, в городской – три остановки на маршрутке. А не встанешь и не доедешь! И попросить некого, чтобы узнали, как состояние брата. Как он не догадался Роговцева подключить? Он бы не отказал, мужик нормальный.
Иван в своей жизни так и не научился доверять. Никому. Но Роговцеву поверил сразу. И, что документы уничтожит, и, что осуждать не станет. Ему даже показалось, что Роговцев рад был бы ему помочь. А дочка – то у него какова! И ведь не побоялась в сейф залезть, стервочка маленькая! Иван как бы "посмотрел" на Лилечку другим, не Дубенковским, взглядом. Будь он тогда повнимательнее, заметил бы, что девчонка не так глупа, как кажется. И что бы изменилось? Добился бы ее увольнения, и что? Лежал бы здесь, или же в тюремной больничке? Скорее там. Узнай Трофимов, нашел бы за что посадить. Так что, действительно девочке "спасибо".
"Стоп! А докторица моя любимая? Не откажет, факт. В госпитале она не все время торчит. Правда, как выяснилось, мужик там дома какой – то имеется. Значит, семейная она у нас, Антонина, блин, Игнатьевна! Не иначе, как пирожки жарит своему ненаглядному, да картошечку с лучком на постном маслице", – мысль о пирогах и картошке вызвала такую волну голода, что у Ивана заскрипели зубы. А ему никто никогда ничего не жарил. Впрочем, жарила одна. Сулико звалась. Да только это было так давно, что, можно уже говорить, что и не было вовсе. И точка. А картошки хочется. И отбивной из свининки, с прожилочками сальца. И кетчупа побольше, болгарского, с мелко нарезанным сладким перчиком.
Иван нажал кнопку вызова санитара. Немного подождал. "Что же это такое делается! Опять никто не торопится! Разбаловала персонал Игнатьевна, никакой дисциплины!", – он еще раз надавил на кнопку.
В палату, запыхавшись, вбежал санитар.
– Что не торопимся, солдатик?
– Извините, товарищ подполковник, виноват. Что могу сделать?
– Позови врача.
– Антонину Игнатьевну? Извините, не могу.
– Что еще?
Николай замялся. Волновать больных было строжайше запрещено. А как объяснить, почему врач не может подойти? Только соврать.
– Она это… Ее вызвали. К главврачу, – нашелся он.
– Врешь, – сказал, как припечатал, Дубенко.
– Ей богу! То есть, так точно, вру, – Николаю вдруг захотелось задеть этого подполковника. Он терпеть не мог хамов, особенно таких, при чинах. Даже лежа пластом, этот мент умудрялся всех "построить".
– Ну!
– У Антонины Игнатьевны был приступ. Сердце. Она совсем себя не бережет, – добавил он неожиданно.
– Когда? – Ивану показалось, что у него похолодели руки.
– С полчаса назад. Сейчас она уже в палате, – Николай и не рад был уже, что проговорился. Реакция Дубенко его поразила. Видно было, что тот расстроен, растерян и ему действительно плохо от этого известия. Приписав это чистому эгоизму, как же, личный врач заболел, Коля поспешил успокоить Дубенко, – Не волнуйтесь, вами займется другой врач.
– Да пошел ты, – Дубенко отвернулся к стене. Слезы, подкатившие к глазам, были и для него самого неожиданностью, и он никак не хотел, чтобы санитар заметил его повлажневшие глаза.
– Слушаюсь.
Николай быстро вышел из палаты.
"Вот она расплата. И что же ты хотел, Дубенко? Нельзя безнаказанно так долго не любить никого. Что ты готов взять с собой туда, в мир иной? К гробу багажник не приделаешь! Кто тебя любил, убогого? Никто. Сулико, будь она неладна, и то пользовала. Деньги на счетах для кого лежат? На сотни шикарных похорон хватит! Кому они еще нужны, деньги – то твои? Да, есть брат. Егор. Живет в коммуналке, наверняка на одну зарплату. А ты уверен, что он возьмет у тебя хоть копейку? Нет, ты как раз не уверен в этом. Отца, этого урода, ты обеспечил до конца его дней. Только не оценит он этого, ума давно лишился, Бог его и так наказал. Или наоборот, милостью одарил: осознавать свое бессилие – вот истинное наказание. Только ты за жизнь зацепился, она же, Антонина, тебя к свету потащила, словно на аркане! И тут – бац! Получите – с братом черте что происходит, Антонине плохо! Выходит, ты тоже руку приложил, чтобы ее угробить. А как жить без нее будешь, подумал? Ведь давно же понял – твоя это женщина, твоя! Потому и злишься. Здоровым – то ради нее захотелось стать, факт. Как это она тогда его спросила? Хочет ли он стать мужчиной? Хочет, еще как хочет! И, чтобы она, Антонина, блин, Игнатьевна, в этом становлении принимала самое непосредственное участие! И, чтобы от вида ее обтянутого халатиком тела не только голову туманило, а и… Но встать нужно сначала хотя бы на ноги. Да чтоб руки слушались. А как без нее у него получится? Да никак! Что делать – то теперь?" – Иван устало прикрыл глаза. Не было ни злости, ни отчаяния. Тупо било в висках, и слезились глаза. Мерзкий солено – кислый комок стоял в горле. Не было сил ни сглотнуть его, ни убрать усилием воли. Иван понимал, что этот ком состоит из стыда и страха. Стыда за себя, и страха за нее. "Если я все это чувствую, значит ли это, что я жив?", – задал он себе вопрос. "Жив – жив – жив…", – играла у него в голове вконец заезженная пластинка.
Глава 58
Валентина Прокофьевна вертела в руках именной пистолет мужа и силилась припомнить, когда в последний раз его видела. И не могла. Ей казалось, что он лежал на своем месте всегда, и вчера, когда она вытирала пыль. Стоп! Внутрь ящика она не заглядывала. Залежи в ящиках она разбирала только месяц назад. Она вынула коробку, выбросила кучу мелких бумажек, протерла внутри ящика влажной тряпкой и положила коробку на место. Но коробку не открывала! Зачем Лерке отцовское оружие? Она и стрелять – то толком не умеет. Романов, правда, пытался ее водить в армейский тир, но сам же потом со смехом рассказывал, как она визжала при каждом выстреле! Что она задумала? Или уже?… У Валентины Прокофьевны от страха екнуло в груди. "Надо звонить Егору. Петр может приехать и не сегодня, а нужно что – то делать", – мысль о зяте придала ей сил. Она протянула руку к телефону и хотела уже снять трубку, как он зазвонил сам.
– Егор? Слава, Богу, – она и сама не могла себе объяснить, почему сразу поняла, что звонит бывший зять, – У нас беда. Ты можешь приехать? Как в больнице? Ранен? Хорошо Егорушка, я сейчас соберусь, приеду к тебе сама. Кузьмин подъедет за мной? Да, я жду. До свидания Егорушка.
Все страшное уже произошло. Ее дочь сошла с ума. Конечно, это она стреляла в бывшего мужа. Но почему? В последние годы Лера совсем перестала обращать на него внимание. Развод, как думала Валентина Прокофьевна, Лера пережила безболезненно. Уж она – то следила за дочерью, боясь срыва. Но нет. Месяц, другой – и Лера перестала даже упоминать его имя. Почему сейчас, когда прошло больше полугода, она вдруг решилась на такое? Что ее подтолкнуло? Могла узнать, что у Егора появилась женщина. И что? Он никогда не скрывал, что погуливает. И Валентина Прокофьевна ни разу не упрекнула его за это. А Лерке и вовсе было все равно. Так что же произошло?
Валентина Прокофьевна переоделась в платье и взяла из спальни сумочку. В кухне она положила в пакет пирожков и налила в бутылку деревенского молока. Когда раздался звонок в дверь, она была уже практически готова к выходу.
Глава 59
– Галь, ну как там Маришка? – Беркутов неловко повернулся в кровати, пытаясь сесть.
– Уже нормально. Знаешь, она такая…взрослая. И сильная! – Галина вспомнила, как проплакавшись, Маринка совершенно спокойно сказала: "Ну, и Бог с ним. Только давай, мамочка, больше о нем не говорить, ладно?"
Алевтина, стоя со шприцем в руках около Маришкиной кровати, только покачала головой. Укол не понадобился, Маринка опять заснула.
– Сильная? Да уж, есть в кого! Помню, на даче…
– Беркутов! Ну что ты за человек?! Ты мне эту дачу теперь всю жизнь припоминать будешь?
– А ты, женщина, выдержишь со мной всю жизнь? Я теперь собираюсь жить долго.
– Да и живи себе на здоровье! Напугал!
– Галь, сейчас моя бывшая теща приедет. Мне поговорить с ней нужно.
– Мне уйти?
– Нет! Она нормальный человек. Да что там – разводился, только и жалел, что с ней расстаюсь. Можно было бы – с собой забрал, ей – Богу!
– Ну и предложил бы!
– Да ты что! Эти двое, Лерка и Романов, без нее часа не протянут. "Уселись" к ней на плечи живым весом в два центнера, и гоношат, как могут, – в голосе Беркутова звучала откровенная злость.
– А ты что?
– И я тоже не лучше. А пельмешки она делает, с баранинкой!… – Беркутов сглотнул слюну, – Вот увидишь, сейчас принесет что – нибудь вкусненькое.
– Ага, а тебе нельзя! Кефирчику не хотите ли, барин? Али кашки какой?
– Недобрый вы человек, Галина Михайловна, – протянул раненый осуждающе.
В дверь постучали. Первой вошла Валентина Прокофьевна. Беркутов обомлел. Он видел ее месяц назад. Выглядела она на свои шестьдесят пять, но была полна здоровой энергии. Сейчас его бывшую тещу можно было смело назвать старушкой. Дело было даже не в морщинах или сгорбленной спине. В ней не было жизни.
Она улыбнулась, и Егору и вовсе стало не по себе. Эта была улыбка смертельно больного человека, который сам все про себя знает и ему от этого как – будто неловко и стыдно. Валентина Прокофьевна приветливо кивнула Галине, как давно знакомому человеку. Галина же во все глаза смотрела на Валентину Прокофьевну. Ее просто поразило сходство этой незнакомой женщины с ее погибшей матерью. Конечно, внешне они не похожи, но все остальное? А как называется это остальное? "Породу не прикроешь рваниной", – сказал однажды ее муж, когда они из окна машины увидели роющуюся в мусорных контейнерах очень старую женщину. Потрепанное, но чистое и заштопанное пальтецо с плюшевым воротником облегало ее стройную фигуру, скромная шляпка из такого же плюша была приколота к седым волосам настоящей шляпной булавкой. Спина была прямой, а ноги! Ноги "стояли" в третьей позиции, совершенно естественно, без особого напряга. Она вынимала пустые бутылки из железных ящиков с такой грацией и изяществом, протирая их чистой тряпочкой и складывая в пластиковый мешок, что Галина, сидевшая за рулем, засмотрелась на нее и выключила двигатель машины. Глаза заволокло слезами. "Что же это за страна такая, если такие женщины вынуждены выживать за счет мусорных бачков?" – процедила тогда сквозь слезы Галина. Она уже стала вытаскивать из сумки кошелек, когда муж остановил ее. "Не унижай, не нужно. Она не возьмет у тебя ничего. Она не…попрошайка. Породу не прикроешь рваниной". Позже она узнала, что Юрка с Соколовым добыли адрес этой женщины. Она оказалась бывшей балериной оперного театра, одинокой, доживающей в коммуналке с соседом – алкашом. Как – то они добились для нее приличной пенсии. Галина тогда подумала, что несчастная женщина, наверное, до самой смерти благодарила справедливое государство за добавленные в старости рубли.
Галина пододвинула Валентине Прокофьевне стул, а сама отошла к окну.
– Здравствуй, Егорушка.
– Здравствуйте, Валентина Прокофьевна.
– Ты прости меня, – Валентина Прокофьевна отвела взгляд.
– Ну что вы себе навыдумывали, мама, – Егор так называл тещу крайне редко, в минуты особого душевного настроя, а Валентина Прокофьевна всегда так искренне радовалась этому!
Галина, поневоле участвуя в этой сцене, ничего не поняла. Она решила, что все – таки должна выйти из палаты. Но, сделав движение в сторону двери, она вдруг поймала умоляющий взгляд пожилой женщины.
– Егор, я нашла пистолет у Леры под кроватью, – Валентина Прокофьевна.