– В двенадцать двадцать три, – заглянула Света в свои записи. Это качество его секретарши доводило Березина до бешенства. Вроде бы ничего плохого в такой точности не было, но Березин считал, что его приемная не казарма, а девушка не должна в принципе говорить на казенном языке.
– Хорошо, спасибо.
Значит, Лялька была здесь. Он так и думал, что она зайдет, когда смылся на стройку. Специально сбежал, судя по времени, за десять минут до ее появления в приемной. Вот так он ее чувствовал. Он боялся, что она и на площадку может прийти. И тогда объяснений не избежать. А он не готов. Так до последнего и дотянет. Но она не пришла, слава Богу. А вот Галина доковыляла. Усталая, раздавленная. Опять – таки по Лялькиному поручению. Но он отказался от приглашения. Как с ней говорить, если там муж будет и другие? Этот разговор должен быть особенным. Он готовился к нему… – надцать лет!
"О, Господи! Какой же я осел! Знаю Ляльку, а сам! Не приеду сегодня к ним, не простит, факт. Буду отлучен от дома навсегда. И от нее. Переведет махом в разряд добрых приятелей: это те, с кем можно трепаться о погоде и политике. Вежливый кивок при встрече, улыбка, при которой молчат глаза и холодное, отстраненное пожатие руки. Не хочу. А как же подготовка к разговору, тому самому, решающему? Хрен с ней, с подготовкой этой!" – Березин вышел в приемную.
– Света, будь добра, закажи букет.
– Елене Владимировне? Садовые ромашки?
– Да, – коротко ответил Березин. Ему не очень нравилось, что девушка, кажется, о чем – то догадывается. Не ее это дело, его личная жизнь, ох не ее!
Глава 68
Навесив на лицо улыбочку, казавшуюся ему самому идиотской, с букетом в почему – то дрожащей, руке, он ждал, когда ему откроют дверь. Физический дискомфорт добавила новая шелковая рубашка, купленная в воскресенье в бутике "Эгоист". Березин любил свои вещи подолгу, иногда по несколько лет, донашивая джинсы до натуральных дыр, а рубашки до состояния марлевой тряпки. Новые вещи вызывали в нем страх. Зачем он сейчас облачился в эту английскую хламиду, широко нависающую над ремнем его старых брюк, он не знал.
– Березин…А мы тебя уже и не ждали, – Лялька напряженно и без улыбки вглядывалась в го лицо.
"Что – то не то. Не так она должна была меня встретить. Ругать должна, или насмешничать по обыкновению. Но не надо так на меня смотреть, пожалуйста", – попросил он глазами, а губы уже несли какую – то чертову ахинею.
– А я вот так, нежданно. Так пустишь или уходить мне уже? Могу и уйти. Или же все же пустишь?
– Березин, остановись, не болтай лишнего, – Лялька посторонилась, пропуская его в квартиру. Она по – прежнему была очень серьезной. И он вдруг понял. Докривлялся. Стыдобища. Не прокатит более шутовской тон. Не выкрутиться ему на этот раз. Ему разом стало жарко от макушки до пят. А потом отхлынуло. Букет полетел на пол. Он сделал всего пол – шага, нет, даже четверть, а Лялькина голова уже касалась его груди, в которой бешено ухало его изболевшееся по ней сердце.
– Я не могу уехать, не попрощавшись. Я умру тогда в пути. Я и там, скорее всего, долго не протяну. Ведь там – это без тебя. И остаться нет сил. Да и поздно. Все бумаги оформлены. Эйтель через неделю приедет, а потом я с ним – в Германию, – все это он говорил, легко целуя ее волосы, вдыхая на паузах ее запах, запоминая ее лицо руками, словно слепой.
– Пойдем, – Лялька мягко отстранилась, – у нас с тобой еще будет время…
Она сказала это твердо, убеждая его и, веря себе сама, – Но только не знаю где и когда, – добавила она очень тихо.
Березин этих ее последних слов даже не услышал.
Глава 69
– Галь, мы поедем к тебе или ко мне?
– Отстань, Беркутов, не решила я еще! – Галина собирала его скудные пожитки в пакеты.
– А ты решай быстрее, поди карета уже подана? – Беркутов знал, что вывезти его из больницы вызвалась Лялька.
Галина выглянула из окна. Около Лялькиного джипа маячили две фигуры: ее и Березина. "Воркуют, голуби", – подумала она без зависти. Березин выглядел бесшабашно счастливым, но по лицу Ляльки понять ничего не было возможно. Галина вернулась мыслями к Беркутову. "Действительно, куда его девать? И вообще, дальше – то что делать? Они вместе или как?" – в ней вдруг проснулись давние сомнения. Вчера Маринка, зная, что Беркутова выписывают, заявила, что не хочет мешать счастью матери и поэтому готова терпеть чужого мужика в доме. На самом деле, как решила Галина, жить придется в коммуналке Егора. Скоро вернется сын, неизвестно, как ему покажется Беркутов. Но и оставлять Маринку сейчас одну она не могла.
– Егор, я пока не могу жить с тобой. Ты согласен?
– Я тоже, – шутливо ответил он.
– Что тоже?
– Не могу с тобой жить.
Галина насторожилась. Может быть он что – то недопоняла в этом человеке?
– Галочка, ну подумай сама. У тебя я поселиться никак не могу: Маринка еще не пришла в себя, да и сын твой еще не вернулся. Ко мне ты не переедешь – Маринку побоишься оставить одну. И правильно. Значит, выход один – пока встречаться. Тут и вариант один – только моя территория. Ты в курсе: баба Лиза, соседка моя, завещание на свою комнату мне отписала? Я теперь владелец двушки.
– Да, на "престижной" Безымянке! Это же попа географии!
– Фу, ну что за выражения! – Беркутов шутливо наморщил нос.
– Во – во. Именно попа. И как я, по – твоему, должна туда добираться? Придется машину купить. Юркину мы продали год назад. Месяца два назад в салоне такую машинку видела…Красненькая, "Тойота Каролла" называется, – Галина мечтательно закатила глаза.
– Похоже, я собираюсь жить с миллионершей? – Беркутов был уверен, что Галина просто шутит.
Галина смутилась. Егор внимательно посмотрел на покрасневшую женщину.
– Галя, ты мне хочешь что – то сказать?
– Понимаешь, Егор… У меня есть деньги на такую машину. И на много чего другое тоже.
– Деньги мужа?
– Нет, мои. Так случилось, что я стала наследницей своей прабабушки. Мы стали. Я, Лялька, Леон. Это длинная история. Хотя и денег Юрки нам хватает за глаза. Лялькин муж нам выплачивает проценты с оборота фирмы, Юрка был акционером.
– Так, интересно… Что же это за судьба у меня такая, что ни женщина, то – ходячий кошелек! Что же мне никого попроще – то ангелы не подсылают? Совсем меня из мужиков выбили. Как же я тебя, родная, содержать буду на свои майорские рублики? Извиняйте, валюты зеленого цвета не имеем. И машинка у меня отечественная, да и та не на ходу. И двушка-"хрущеба" на первом этаже панелки. Невыгодный я жених получаюсь!
– Ты вот, Беркутов, сейчас кого обидеть пытаешься? Меня, Ляльку или всех, кто имеет деньги скопом? Мы что, прокаженные? Что плохого в том, что мы потомки некогда известной фамилии? Между прочим, прадед наш в Оренбурге на свои деньги больницы и школы для бедных строил. Ты знаешь, чего мне стоило богатство это? Я маму и мужа потеряла в одночасье. Ты представляешь, каково это? Или твоя толстая ментовская шкура не может это прочувствовать? А что Лялька вынесла? У них с Соколовым до сих пор лада настоящего в семье нет, столько грязи тогда наружу вылезло. А деньги… Мы и не трогали основной капитал. Никому он не нужен оказался, по большому счету. Наши все много и трудно работают. Соколов с нуля начинал, еще с Юркой. А теперь у него филиалы по стране. Он в своем офисе с восьми утра и до позднего вечера не просто штанцы просиживает. Леон мог бы и не работать, так взялся поднимать из грязи заводишко под Оренбургом, Соколов ему предложил. А сейчас этот завод прибыль приносит. Я тоже не сижу дома просто так. Со службы ушла, но ты знаешь, книжки начала писать. Вот так села и начала. Уже вторую дописываю. А просто потому, что не могу ничего не делать. Скучно так. И по тусовкам не бегаем. Не интересно. По салонам красоты тоже. Красота у нас природная, все от той же прабабушки досталась. Здоровая, русская красота. У Ляльки фонд благотворительный. Березин на наши с Соколовыми деньги больничный корпус достраивает. Плохо? Это не реклама нашей семьи, Беркутов. Это я для тебя все говорю. Ты готов унизить любимую женщину только за то, что она не бедствует. Так, Егор?
– Прости.
– Я понимаю тебя. Жизнь у генерала под крышей тебя, наверное, унижала как мужика. Но это значит только, что рядом с тобой не было близкого тебе человека.
– Почему же? Теща.
– Не юродствуй. Любила бы тебя твоя жена, ушла бы жить к тебе в коммуналку. А так, зачем лишать себя комфорта? И мамочка рядом и папины денежки и связи и статус замужней женщины!
Беркутов молчал. Ему не было стыдно. Или неловко. Он поймал себя на крамольной мысли, что даже рад, что у Галины есть свои деньги. Ему, собственно, по барабану ее материальное положение. Вот что его испугало до одури – он мог ее потерять сию минуту. Из – за этих самых денег. Не из – за отсутствия таковых, а из – за избытка, хотя и говорят, что денег много не бывает. Дурь какая – то!
– Галя, услышь меня! Мне нет дела до твоих денег. Хочешь, купи машину. Думаешь, откажусь на ней ездить? Не дождешься. А вот ты за руль у меня вряд ли сядешь, не хватало еще мне поседеть, глядючи, как ты таранишь чужие иномарки.
Галина хихикнула.
– Не серьезный ты человек, Голованова. А я серьезный. И мудрый. Поэтому слушаться меня будешь, женщина, и почитать, а иначе…
– Продолжай, продолжай, Беркутов! – Галина с насмешкой наблюдала за его попытками заранее занять "верхнюю" позицию.
– Итак, продолжаю. Иначе ничего не будет. И это тоже серьезно.
"А ведь не шутит. Точно, не шутит! Вот это я попала! Смешно, но мне – нравится. Начинаю понимать Дашку, которая за своим Бориным бела света не видит. Нет для нее света за этим Бориным, просто не существует. И не нужно ей жизни иной", – Галина сама не заметила, что в знак согласия кивает головой.
– И что, ты даже возражать не собираешься? – Беркутов недоверчиво уставился на Галину.
– Не – а.
– И права качать?
– Зачем? – она пожала плечами.
– Ты передумала со мной жить?
– Не – а.
– Тогда мы сейчас едем ко мне, – спросил Беркутов почему – то очень тихо.
– Конечно.
– Галь, ты меня пугаешь.
– Чем?
– Своей покорностью. Это как – то не твое.
– Успокойся, Егор. Просто устала я все сама решать. Так что отдаться тебе мне в удовольствие.
– Отдаться? – Беркутов мечтательно закатил глаза и, обхватив Галину за талию, притянул к себе.
– Беркутов, пошли уже. Лялька ждет.
Еще с минуту он сидел, не отпуская Галину от себя и мысленно рисуя сцену соблазнения любимой женщины. Получалось смешно. Он представил свой продавленный диван, пружины которого не просто скрипели, а при каждом движении хором издавали стонущие звуки, просвечивающие местами от старости простыни и наволочки, доносящиеся с улицы в окна первого этажа детские голоса, и весело ужаснулся. "Ну не король тебе достался, Голованова, не повезло!", – посочувствовал он мысленно Галине. Сам же, вскочив, стал ее поторапливать.
– Быстрее поехали. Хочу домой, видеть не могу этот белый потолок.
"Вот судьба! Живешь размеренно, вроде и не нужно ничего особенного. Спишь, а не живешь. Так только, чтобы с детьми все было в порядке, одеть было что и желудок набить чем. И все. И вдруг оказывается, что нужно торопиться. Не потому, что конец близок. Совсем наоборот. Начало. Он спешит, и я спешу. И от этой торопливости внутри все сладко ноет. Сразу понимаешь, еще шажок – и ты в раю", – Галина шла по коридору за Беркутовым, который тянул ее за руку прямиком к выходу.
Березин и Лялька понимающе переглянулись, как только парочка буквально выскочила из больничного холла. Приветливо помахав рукой, Лялька чмокнула Березина в щеку и полезла на водительское сиденье. "Интересно, куда мы едем?" – подумала она, заводя двигатель.
– Куда изволите, господа?
– Домой! – дружно донеслось с заднего сиденья.
Глава 70
У них во всем доме не было света. И в доме напротив тоже. В старой части города это случалось часто. И перебои с водой, и прорыв отопления. И много еще других бытовых неурядиц. Старые дома сносились предприимчивыми застройщиками, коммуналки расселялись, добротные еще, некогда купеческие особняки, занимали офисы крупных компаний. Жильцам, проживавшим частенько в домах без элементарных удобств, предлагались квартиры в благоустроенных микрорайонах. Лифт, горячая вода и прочие радости должны были бы привлечь будущих новоселов. Но – чудо. Никто из жителей старого города не торопился переехать в новые хоромы. Битвы за снос ветхого по всем показателям жилья порой бывали жесткими донельзя: строптивцам угрожали, отключали дома от снабжения газом, водой, даже поджигали. Люди теряли свое имущество, которое наше доброе государство не торопилось компенсировать. Но все равно пытались драться за свои квадратные метры. "Мы все патриоты Самарского района", – говорила соседка Антонине, принеся очередные страшные новости о пожаре. Антонина соглашалась с ней, подписывала петицию властям, в душе понимая бесполезность их действий. Но Бог миловал: их дом пока оставили в покое. Зато часто стали выключать свет и воду.
Антонина вслепую пробралась на кухню. Открыла кран с холодной водой. Тоненькая струйка брызнула в подставленный чайник.
– Ваня, чай будешь? – крикнула она в глубину квартиры.
– Але, я здесь, – раздался голос Дубенко у самого уха.
– Не стой без дела, свечки зажги.
– Это канделябр твой, что ли?
– Что ли! Чем он тебе не нравится?
Внушительного вида конструкция из витых чугунных прутьев стояла прямо на полу. Когда – то свекровь Антонины пыталась водрузить ее на полочку, подвешенную справа от кухонного стола, но Искра постоянно задевала эту полку полным плечом и однажды уронила светильник себе на ногу. Пришлось ехать в травмпункт. С тех пор он пылился в углу. Антонина и сама не любила железку, но в подсвечник вставлялись три толстые свечи, которые давали вполне приличный свет.
– Так тебе чай наливать?
– Давай. И бутерброд какой – нибудь, – Иван, поставив канделябр на стол, опустился на табурет. Антонина полезла в холодильник.
Они жили вместе уже неделю. После удачной операции, Иван уже полностью окреп и даже забросил палку, с которой по – первоначалу передвигался по квартире. Антонина взяла отпуск, из – за глупого женского страха боясь, что с ним в ее отсутствие может что – то случиться. "Ты же врач, должна понимать, что все плохое уже позади", – говорил ей профессор Фролов, подписывая заявление. Она только упрямо качала головой. А Дубенко был рад. Такую щенячью радость он не испытывал никогда. Она боялась за него! Он часто ловил себя на мысли, что больше не хочет работать. Черт возьми, денег, лежащих в банке им с Тоней должно хватить на всю оставшуюся жизнь. Найдя в домашней библиотеке старинную поваренную книгу, начинавшуюся словами "если к вам неожиданно пришли гости, пошлите человека в погреб…", он неожиданно для себя начал с увлечением готовить русские кушанья, выискивая на Троицком рынке пряные травы, соленые арбузы и моченые яблоки. Поросенка с клюквой они с Антониной ели три дня, отрезав по доброму куску всем соседям по лестничной площадке. Вот такую он выбрал себе судьбу.
Он все о ней знал. С мужской ревнивой настойчивостью выспросив мельчайшие подробности ее личной жизни, он успокоился, поняв, что у нее еще ничего настоящего не было. В постели она была девочкой. Он был поражен ее непритворным стыдом, когда, изголодавшись от ожиданий, рывком распахнул на ней халат. И еще больше поражен ее слезами радости после первой их ночи любви. Они спали до полудня, обессиленные, запутавшись во влажных простынях. Проснулся он от тихих всхлипов и долго не мог понять, что он сделал не так. Оказалось, все так. Завтрак пришлось прервать в середине, так как Антонина "забыла одеться поприличней", накинув на голое тело его рубашку. Сам он в семейных трусах и майке выглядел не столь возбуждающе. Они одновременно положили надкусанные бутерброды на тарелку и, глотнув напоследок кофейку для бодрости, дружно встали из – за стола и гуськом двинулись в спальню по узкому коридору. "Продолжение следует!" – рыкнул он, повалив ее на расхристанную постель. А вечером были пельмени из полупустого холодильника.
Зато теперь на ужин он подает каждый раз новое блюдо.
– Тонь, ты узнала про Беркутова?
– Да, Ваня. Я разговаривала с Березиным. Это главврач Городской больницы. Беркутова уже давно выписали. А зачем тебе этот человек?
– Он мой брат.
Антонина удивленно посмотрела на Дубенко. Как мало она о нем знает! Спрашивать о его жизни до нее ей казалось неправильным – захочет, сам расскажет. А он молчал.
– Родной?
– У нас один отец. Когда – то он бросил мою мать беременной. Мама у меня грузинка. Ей удалось сбежать из своего села, иначе из – за позора ее могли убить братья. Она приехала на Гуцульщину. Там я родился. Мама вышла замуж за Ивана Дубенко, который и усыновил меня. Когда мне было шесть лет, мама умерла, потом погиб и отчим. Меня отдали в детский дом. У мамы была фотография, где она со Щегловым, моим отцом. Я долго не хотел его искать. Но потом все же решил найти и наказать.
– Нашел?
– Нашел. В богадельне. Безумный старик, писающий в штаны.
– И что ты сделал?
– Что – что! Оплатил ему уход до самой смерти. Пусть хоть помрет по человечески, если жизнь прожил последней сволочью.
– А как ты нашел брата? И как ты понял, что он твой брат, если у него фамилия не Щеглов?
– Помнишь, в середине лета был взрыв в метро?
– Да, конечно.
– Показывали репортаж. Ты не поверишь, когда я увидел глаза мужика, который нес на руках девушку, я сразу понял, что он мой брат. У нас абсолютно одинаковые глаза. Отцовские. Да, что там…Он – почти моя копия, только моложе! Я думал, что он прожил жизнь счастливее меня: при родных родителях, в любви и заботе. Каюсь, хотел ему больно сделать, раз уж папашу не достал. Стал справки собирать, фамилию узнал – Беркутов. Сомневаться начал, брат ли? Брат… А семья у него оказалась приемной. Егора усыновили младенцем. Повезло, конечно. Только и он тоже, выходит, брошенным нашим папашей оказался. Да еще его мать от него в роддоме отказалась. Я хотя бы первые шесть лет с родной мамой прожил.
– Как звали твою маму, Иван?
– Сулико.
– Ты хочешь встретиться с братом?
– Да. Но боюсь. Нужно ли это ему? Он рос в хорошей семье, у него есть сестра. Хочет ли он знать, кто его настоящий отец? Да и знает ли он, что его усыновили?
– Он уже не мальчик, Ваня. А знать должен. А потом это его право решать, признать тебя или нет. Чего ты боишься? Уж явно не того, что Егор может узнать правду о своем рождении и расстроиться. Боишься ты его равнодушия к тебе. Ты уже прикипел к нему, это видно. Знаешь о нем почти все. Вон как волнуешься из – за его ранения! А ты для него лицо неизвестное. Захочет ли он с тобой общаться? Вот, что тебя задевает, так?
Дубенко кивнул.
– А ты не бойся. Ты старший. Тебе решать. Потом, я уверена – страхи твои напрасны. Ты сам себе их надумал. Потому, что всю жизнь один. И никого никогда не любил. Даже и слов – то таких не знал, так ведь?
– Так.