* * *
Эту фразу я вспоминаю, когда нужно заставить себя переключиться и снять напряжение. Я не сразу поняла всей глубины ее скрытого смысла, когда впервые она была произнесена.
У нас на курсе училась Медея Шенгелия, из Тбилиси. Торжество ленинской национальной политики находилось в полном расцвете - национальные кадры успешно заполняли выделенные заботливым государством проценты студенческих и аспирантских мест в лучших вузах страны.
Получение таких мест находилось в прямой зависимости от значимости отцов в иерархии партийно-советской номенклатуры. Отцом Медеи был сидевший на дефиците директор рынка, что в другие времена вполне могло соответствовать титулу герцога или графа. Вхож он был, понятное дело, в любые двери, ведь кушать хочется всем, а когда речь идет о свежих и остродефицитных продуктах почти при их полном видимом отсутствии - тем более… Короче, его должность давала ему право открыть и ту дверь, за которой распределялись заветные льготные места. Поработал он на славу - до МГИМО, правда, не дотянул, но МГУ оказался ему вполне по плечу…
Бедная девочка и по-русски изъяснялась кое-как, для прочтения же английских текстов тоже прибегала к кириллице - короче, она довольно смутно представляла себе, на каком факультете пребывает, но пребывать было велено, а обзаводиться собственным мнением по поводу выбора профессии - категорически запрещалось…
Затравленная объемом и сложностью учебной нагрузки и полнейшим отсутствием способностей с нею справиться, она примерно раз в две недели устраивала потрясающие вечеринки - настоящие грузинские застолья, приглашая на них самых симпатичных парней факультета.
Ей доставляли из дома на самолете огромные плетеные корзины с жареными до золотистой хрустящей корочки цыплятами табака, домашней выпечки лавашом, нежнейшим сулугуни, свежей зеленью, сладчайшими мандаринами и прочими дарами солнечной Грузии - ребенок получает образование и не должен питаться кое-как… Все это, при свечах, за вечер, охотно сметалось благодарной оравой вечно голодных и готовых поесть на дармовщинку студентов. От желающих насладиться неподдельным "Ахашени", "Мукузани" и "Алазанской долиной" отбоя не было…
Сама Медея, в длинном вечернем платье, закрыв глаза, отрешенно скользила в одиноком танце под привезенные иностранцами и купленные за бешеную цену кассеты с записями модных новинок зарубежной эстрады. Было видно, что ни один из зазванных на вечеринку парней ей особенно не нужен, все они служили лишь фоном, антуражем, на котором происходило действо. Погруженная в себя, прекрасная и никем не понятая, с мистическим выражением лица, она в тот момент казалась призраком, случайно залетевшим на заурядную прозаическую территорию реально жующих ртов и вполне заземленных мыслей относительно тех или иных возможностей продолжения вечеринки. Некоторые особо заучившиеся зануды или капитально определившиеся парочки, отпив и откушав, исчезали, не простившись, уступая место вновь прибывающим…
Мне довелось присутствовать на этих раутах, и однажды, не выдержав, я спросила у нее, в чем смысл этих застолий, для чего она тратит столько времени, усилий и средств, устраивая свои ассамблеи.
Вот тогда-то впервые и было произнесено - "Веселюсь для себя", показавшееся мне глуповатой фразой примитивного сознания. Но позже я поняла, что за этой бесхитростной формулировкой стояла целая философия. Это была ее защита от беспросветной монотонности жизни, способ уйти от проблем, оградить себя от постоянного внутреннего напряжения, порадовать себя. Если праздника нет - его можно придумать, и сделать это нужно самой, самой позаботиться о своем утешении хотя бы на короткое время…
Мы, по молодости и глупости, ничего этого не понимали и зубоскалили за ее спиной, а она уже тогда была мудрее всех нас, интуитивно помогала себе, как могла, как подсказывало ей воображение, традиции и воспитание, и не ее вина, что она оказалась в обстоятельствах тяжелых и ненужных… Как хорошо, что ей удалось преодолеть их, пройти через подавляющую ее действительность, не свихнуться и не решиться ни на какую крайность…
Всесильный родитель проруководил-таки перетаскиванием дочки с курса на курс - диплом она благополучно получила…
* * *
Мой нынешний вариант веселья для себя еще примитивнее - просто растительная жизнь в тиши дома… Хотелось покоя - и дорвалась. Ем, лежу, сплю, брожу по лесу, гуляю с собакой, купаюсь - все вперемешку, когда вздумаю… Родители не трогают - живут своей жизнью, дочь присмотрена… я даже не читаю - не тянет. Смотрю новости да еще абсолютно бездарные, откровенно туповатые ток-шоу по телевизору - помогает, понимаю, что до этого уровня все-таки не докатилась… Беспредельность человеческой тупости поражает воображение, заставляя думать о печальных судьбах нашей культуры - то в шорах и жестких рамках, то без руля и ветрил, на откупе у каких-то новых варваров.
Выдерживаю неделю такой жизни, и она приносит свои плоды - чувствую себя теперь значительно лучше, и мне уже хочется встретиться с подругами.
- Пожалуйста, хорошо обдумай, что ты им скажешь, - советует мама.
- Только правду. Может быть, формально я и отвергнутая жена, но у меня нет тяжелого ощущения брошенной женщины. Я не пыталась никого разоблачить или уличить и не считала, что хороши любые средства для того, чтобы удержать мужа, я сама приняла решение о разводе, а потом и об отъезде из Парижа. И мне не в чем себя упрекнуть - я все время пыталась склеить нашу разбитую чашку… или связать обрывающиеся нити, как тебе больше нравится, и делала это - до самого конца, пока не убедилась, что в нашем случае это занятие - бесполезное… при этом я никого не предала, не обманула и не заставила страдать…
Мать некоторое время молчит и внимательно посматривает на меня, как бы определяя, что мне известно из той истории. Но я и сама понимаю, что сказала больше, чем мне хотелось, и замолкаю. Я все еще веду тот давний внутренний спор с ней, о котором она не подозревает…
К счастью, раздается спасительный телефонный звонок, позволяющий сделать естественную паузу в нашем непростом диалоге. Она берет трубку, по-французски отвечает на приветствие, справляется о здоровье, потом прощается и передает трубку мне…
Звонит Клер - сообщает, что нашелся клиент… Я отвечаю, что сумма вполне устраивает меня, хотя она и оказывается ниже запрашиваемой. Но я на все согласна, и единственное, чего мне сейчас хочется, это поскорее все закончить, перевернуть и эту, последнюю, страницу - я ведь уже хорошо понимаю, что это был только период, мой тринадцатилетний парижский период, и он теперь - не настоящее, а вполне завершившееся прошлое…
На минуту становится трудно дышать, колет под ложечкой, изнутри обдает жаром - моя еще не зажившая рана принимается снова ныть… Ну, что ж, пора постепенно осознать и пройти через еще одну боль… Вот и наступило время для очередного этапа ожидаемого финала, он вплотную приблизился, и эти простые слова "Да, продавай, я согласна" означают гораздо большее, чем добро на торговую сделку - этими словами обрывается моя последняя связь с Парижем… Я там больше не живу.
* * *
Мои подруги принимают новость спокойно - в Москве, где столько всего происходит, удивить кого-нибудь практически невозможно.
- Все мужики - полные ничтожества, примитивные самцы, хамелеоны и эгоисты, и это - лучшие из них. О прочих и говорить нечего… Жаль, конечно, что с Парижем теперь придется завязать, - Женька, как всегда, хоть и видит проблемы других, но исходит прежде всего из своих собственных. Она первой из нас вышла замуж в двадцать лет и первой же решилась на развод через пять лет брака с талантливым художником, который начинал с рюмочки за каждый удачный мазок, а закончил беспросветным запойным алкоголизмом.
- Все в этой бренной жизни, как выясняется, приходяще и преходяще… Мне казалось, что у тебя - единственной из нас - действительно идеальный брак… Но раз вы развелись, то ясно, там тебе совершенно бессмысленно торчать. Здесь у тебя корни, родительский бизнес, ты же у нас - наследница, единственный ребеночек, да и Маришке уехать оттуда в самый раз, пора адаптироваться здесь, - поддерживает меня Ирина.
У нее самой все давно висит на волоске, но она по прежнему умеет вникнуть в чужую историю и точно знает, как стоит поступать другим - всем, кроме нее самой - своя собственная, давно надоевшая и зависшая тема до сих пор остается незавершенной…
Евгения продолжает в своем репертуаре, заявляя, что завидует мне - тринадцать лет назад это было потому, что я уезжала в Париж, а сейчас потому, что у меня есть возможность изменить свою жизнь, уехав из Парижа.
- Мне давно все осточертело в моей поганой жизни - старая квартира, работа, инфантильные мужики, даже собственный сын приносит одни огорчения - прогуливает занятия, начал курить, пошли сплошные тройки…
- Началось, - с иронией говорит Ирина.
- Родители все время пилят, что пора, наконец, решиться и снова выйти замуж. А я не то что на замужество, я даже на ремонт не могу решиться…
- Перестань ныть, - говорю я, вспомнив слова Виктора. - Посмотри на себя - молодая, независимая женщина, выглядишь девчонкой, а уже такой взрослый сын…
- Хоть я уже и привыкла к стилю Евгении Борисовны, но считаю, что еще не пришла пора создавать клуб под названием "Непонятые и усталые"… У меня созрел тост, девчонки, - Ирина поднимает бокал. - Хорошо, что ты снова с нами, Белка. Ты всегда была нашим организующим началом. Давайте теперь, как раньше, чаще встречаться, а не зарываться в семью, работу, проблемы. Хорошо, когда есть настоящие подруги, которым можно излить душу. Давайте дадим слово - говорить друг дружке только правду, без всякого стеба, без желания продемонстрировать свою состоятельность на фоне проблем других. И еще - помогать друг другу, когда трудно. Короче - за новый виток в развитии дружбы зрелых дам!
Мы с энтузиазмом сдвигаем бокалы шампанского.
* * *
Да, это то, в чем я нуждалась. Эта поездка дала мне больше, чем передышку и отдых. Теперь я точно знаю, что приняла правильное решение. Раньше я думала, что всякие "дымы отечества" - просто пафосная фраза, а сейчас прочувствовала это на себе… Мне действительно хорошо в Москве, здесь я у себя дома, да, именно так - у себя дома, а не просто в доме, ведь дом - это не только стены, крыша и удобства, меблировка, они пусть важные, но закостенелые декорации, которые без внутреннего наполнения не слишком много значат…
Дом - это прежде всего родные и близкие по духу люди и неистребимое чувство связи со всем, что напоминает о прошлом, а здесь этого так много… Дом - это также и целительная атмосфера дружеского участия, и бесконечные разговоры на родном языке, где наконец-то можно высказаться со всей откровенностью, с нюансами и оттенками, и быть понятой, и услышать в ответ такую же откровенную исповедь… Это и мой факультет, и ботанический сад, безмолвный свидетель раздумий и слез, и с детства знакомые улицы, по которым просто ходишь слушаешь их, - они тоже говорят абсолютно понятным, пусть порой и не изысканным, но родным языком…
И какое мне дело, если кому-то вздумалось считать это неумением организоваться и нытьем, ведь искренность, жалость, сопереживание и слезы сочувствия - это наша родимая стихия, наше национальное достояние…
Все это оказалось мне необходимым и подействовало на меня лучше всяких самовнушений и призывов, поддержало мой дух, дало новый прилив сил…
И, слава Богу, больше не придется напрягаться, пытаясь понять очередную, небрежно кем-то произнесенную реплику, появившуюся новую надпись или неожиданное объявление, не нужно ни с кем вступать в речевое взаимодействие и производить акты речевой коммуникации - можно просто раз-го-ва-ри-вать… А то и молчать - на одном языке, среди своих… И такое молчание совсем другого рода, чем тишина одиночества среди чужих… Стоило приехать, чтобы сделать такое открытие, осознать его и оценить….
Дочери здесь тоже нравится, и это - главное. Все остальное - вопрос времени, денег и некоторых усилий. И вообще, как говорится, что нам Париж, когда мы и сами - Москва!
КАЛЕРИЯ АРКАДЬЕВНА
Мечтаем мы, воздушные замки строим… а Бог возьмет, да в одну минуту все наше высокоумие в ничто обратит.
М. Салтыков-Щедрин
ГЛАВА 1
Перед ней лежали фотографии, принесенные спившимся безработным журналистом, которого она знала в лучшие времена - теперь, благодарный за неожиданно свалившийся на него фарт, он был готов рвать подметки… Он хоть и слыл заурядным пьянчужкой, но, находясь на сдельной оплате, свой интерес понимал и потому работал быстро и четко. Информация, добытая им, еще нуждалась в дополнениях и соответствующих комментариях, а вот снимки не нуждались ни в чем, с ними все было предельно ясно - совсем свежие, сделанные в течение последней недели, все они являлись неоспоримыми и омерзительными доказательствами мужниного предательства…
Но винить некого, кроме себя самой, своего вечного стремления быть на гребне волны и не упускать интересных возможностей, вот и снова влезла в новый проект - киносценарий для Гаркуша - и слишком приспустила вожжи.
Сначала она ничего не поняла в его выкрутасах, но участившиеся - пусть и под благовидными предлогами - отлучки из дома стали в конце концов подозрительными. Дважды она попыталась проследить его маршрут и незаметно, с небольшим отрывом, какое-то время вполне справлялась с ролью гонщика, преследуя его, но в обоих случаях упустила его машину из виду тотчас после выезда на шоссе. Это лишний раз доказывало - здесь, как и во всем прочем, требуется профессионализм, и ей самой с этим не справиться, а значит, ничего и не выяснить - оба раза он, демонстрируя полное нетерпение, пускался с места в карьер и гнал на предельной скорости.
Ему, очевидно, казалось, что она не замечает ни его блаженной улыбки, ни нового блеска в глазах, ни необычного настроения. У него вдруг явилось желание отложить все, пусть малоинтересные, но приносящие значительные доходы поездки, а заодно отказаться на время даже от постоянно поступающих заманчивых предложений продирижировать блистательными оркестрами, - сократил список до минимума - лишь трех - пяти в год, и все якобы для того, чтобы не распыляться, а сосредоточиться на опере "Дворцовый переворот", либретто которой она написала еще прошлой осенью.
Зная его любовь к заграничным гастролям и шикарным приемам, уже по одной этой детали можно было бы заподозрить неладное, но тогда она решила, что дело просто в усталости, ведь прошлый год у него был действительно урожайным - четыре его оперы прошли в десяти европейских городах и он продирижировал рекордным количеством оркестров - девяносто три выступления! В итоге - космические заработки и почти восемь месяцев жизни за рубежом…
И эти, и все прочие его успехи, конечно же, - ее заслуга. Где бы он был, со всеми своими талантами, без ее связей и умения мгновенно сориентироваться, навести мосты, перехитрить, подмазать, подсунуть, рискнуть, наконец? Да прогастролируй он еще хоть сто лет, ничего бы у него не выгорело даже с теми импресарио, на которых она выходила на свой страх и риск, доверяя чутью, еще в самом начале их гастрольных поездок. Все эти люди, руководившие ими на той стороне, мгновенно понимали, с кем имеют дело… От них зависело многое, они владели уймой уловок и лазеек, о которых другие и не подозревали. С ней они делились своими знаниями и делали все, чтобы он сразу начал зарабатывать по Божеским, а не по обирающим минкультовским и госконцертовским меркам. Все они сразу стали их верными союзниками и остаются ими по сей день…
А чего стоит одна четко выстроенная ею и постоянно действующая система общения с призванными пестовать культуру родимыми инстанциями! Эта табель о рангах, в зависимости от количества и качества проделанной работы и степени важности услуг, - просто поэма, настоящий перл в ее коллекции историй о человеческой наглости и жадности…
Да, он привык парить в своих заоблачных высотах, не опускаясь на грешную землю, - и вот до чего допарился!
Но значимость приближающегося события перекрывала все соображения, включая и эмоциональные, и финансовые, поэтому она, хотя и не без сожаления, отказывалась от выгодных предложений, лишь для интереса мысленно подсчитывая отвергнутые доходы, которые и на этот раз выглядели довольно внушительно.
Как обычно, ей пришлось и в этом случае одной замышлять новый мощный план. Она всегда все брала на себя, ведь любое новое дело пугало его изначально, а если речь заходила о закулисной возне или что-то не сразу получалось, то он и вовсе впадал в минор, опускал лапки, он этого просто не выносил, и на его помощь безнадежно было рассчитывать.