- Я услышал, что вы уезжаете. И надеялся, что мы сможем поговорить.
- Хорошо, - согласился Эриксен.
- Получили предложение на родине?
- У меня нет никаких предложений. Я оставляю священническую работу.
Лукас подумал, что не стоит спрашивать, не хочет ли Эриксен поговорить об этом решении. Подобные вопросы всегда неуместны. И все же спросил:
- Почему? Не является ли ваше решение результатом работы в Галилейском Доме?
Эриксен изменился в лице, словно получил пощечину.
- Вы репортер, - сказал он.
- Ну, я пишу о событиях, происходящих в здешней религиозной жизни. И думал, вы сможете помочь мне.
- Кого вы представляете? - измученным голосом спросил Эриксен.
- Я работаю над книгой, - ответил Лукас. - О религии в Святой земле.
Обычно он такого не говорил.
- Вы еврей?
- Бывший католик, отчасти еврейского происхождения. Так что личной заинтересованности не имею.
- Что вы хотите знать о Галилейском Доме?
- Скажите, вы уезжаете с чувством, что сделали что-то полезное?
- Даже если в Доме и были честны, - ответил Эриксен, - ничего из того, что они сделали, не было полезно.
- Могу я процитировать ваши слова?
- Разумеется. Почему нет?
- Чем они действительно занимаются?
- Они огребают уйму денег. Множество христиан жертвуют им деньги. Евреи тоже. Теперь.
- Вы что-то получали?
- Да, - подтвердил Эриксен.
- На что?
- На разные вещи. В последнее время Гордон Лестрейд восстанавливал план Второго храма. Так кого, говорите, вы представляете?
- Мир, - сказал Лукас. - Восстанавливал план Храма?
- Я так и думал, что вы представляете весь мир, - рассмеялся Эриксен.
Лукас попытался засмеяться вместе с ним.
- Есть замысел восстановить храм Ирода. Попытки предпринимают как евреи, так и христиане.
- Христиане-то почему?
Эриксен взглянул на Лукаса, будто удивляясь тому, как мало тот знает об этом.
- Американские фундаменталисты проявляют большой интерес к Израилю и Храму. Восстановление Храма будет знаком.
- Знаком чего?
- О! - Эриксен мрачно улыбнулся. - Того, что будущее настало.
Лукас попытался вспомнить, что он знает об эсхатологии и учении о тысячелетнем Царстве Христовом. Но он многое уже забыл.
- Масса христиан искренне верит в подобные вещи. Но люди в Доме - Отис и Дарлетта - они просто промоутеры. Не знаю, как насчет евреев. Возможно, они тоже верят.
- Во что?
- Не знаю. Предполагаю, в пришествие Мессии. Если они построят Храм, он придет.
- Как в кино?
- Вроде того, - сказал Эриксен. - Я не знал, что они все еще снимают религиозные фильмы.
- А Лестрейд?
- Не представляю, во что верит Лестрейд. Вообще-то, он раньше был католиком, как и вы.
- И он занимается реконструкцией?
- Он водит туристов на раскопки. Но основная его работа сейчас - на Храмовой горе. Лестрейд заявляет, что может восстановить Храм на основе своих изысканий.
- Перестроить его?
- Слушайте, восстановление Храма - это главное, на чем сосредоточен Галилейский Дом. Так, во всяком случае, заявляется.
- Я думал, вы миссионеры.
- Если бы мы занимались прозелитизмом, - улыбнулся Эриксен, - раввины вышибли бы нас отсюда. Ну да они и так нас не любят. А мусульмане убили бы.
- Значит, вы никого не обращали?
- Обратили нескольких христиан в нашу разновидность христианской веры. И нажили огромные деньги.
- Вижу, у вас не осталось никаких иллюзий. Просто в Галилейском Доме разочаровались? Или утратили веру?
Эриксен безучастно посмотрел на него.
- Когда Линда и я приехали сюда, - сказал он, - мы оба страстно верили. Мы приехали, чтобы все увидеть въяве.
- Но… что-то пошло не так.
- Это место исполнено силы. Ужасной силы.
- Но, - скромно заметил Лукас, - это же хорошо, разве не так? Мы все… должно быть, верим в это.
- Должно быть, мы верим в силу зла.
- Силу зла? Вы имеете в виду силу Божию?
- Назовите как хотите. Она делает вас сильнее, пока вы думаете о ней. Она завладела Линдой. Завладела ее телом, как вещью, чтобы затрахать. Дальше она убьет меня.
- Извините, - сказал Лукас. - Позвольте мне перескочить чуть дальше. Вы говорите о Боге? О Боге иудеев?
- Тогда, на горе, я был не прав, - объяснил Эриксен. - Бог иудеев - Азазель. Всегда был. Я не понимал этого. Азазель. Бог, Иегова, зло - это все их, не наше.
Лукасу подумалось, что преподобный напоминает свою бывшую жену. У них были очень похожие глаза, с прозрачной радужкой, сквозь которую у него ясно различалось пламя страсти, тогда как у нее она была невидима, как Азазель.
- Мне нравятся люди, которые носят змеев, - сказал Эриксен. - Как та смуглая девушка и ее друзья у Вифезды. Вам они знакомы?
- Да. Мне они тоже нравятся.
- Знаете, почему они носят змеев?
- Наверно, нет. Объясните, пожалуйста.
- Потому что, - сказал Эриксен, - после грехопадения первого Адама явился змий, чтобы освободить нас от Азазеля. Но Азазель восстановил против него всех женщин. Христос был змий, который пришел снова. Змий, змея - наша единственная надежда. - Эриксен запустил пальцы под ворот рубашки и вытащил тонкую цепочку, на которой висел крохотный уроборос, почти такой же, какой носили Разиэль и Сония. - Видите, у меня есть. Хотите такой же?
Лукас, из которого был никудышный художник, попробовал зарисовать уроборос в своем блокноте. Потом ему пришло в голову: не исключено, что впереди у него будет много возможностей сделать это.
- Не знаю, - ответил он. - Пожалуй, еще подумаю.
20
На другой день после "обращения" Де Куффа в купальне Вифезда Януш Циммер условился встретиться с Сонией у нее в Рехавии. Большую часть времени она проводила в Мусульманском квартале, в квартире Бергера. Они с Циммером давно знали друг друга. Если бы она не связалась с Разиэлем, если бы не стала ученицей суфия Бергера, возможно, их знакомство переросло бы в нечто большее.
Сония не представляла, зачем Циммер просил о встрече. Они поговорили о местах в Африке, в которых бывали оба. О Найроби, Могадишо, Хартуме.
- Мы с тобой старые "красные", не так ли? - спросил Циммер.
Он пил израильский бренди, бутылку которого принес с собой, и впал в сентиментальность. Время было послеполуденное. Свет за окном стал ярче, тени под эвкалиптами - длиннее.
- Наверно, так, - ответила она. - Но в городе мы не единственные такие.
- В Иерусалиме нас мало, - поправил ее Циммер. - Большинство старых товарищей живут в Тель-Авиве.
- Сказать по правде, - ответила Сония, - я всегда думала, что ты просто прикидываешься. Никогда не верила, что ты действительно марксист-ленинец.
- Сказать по правде, Маркс и Ленин открыли мне глаза в юные годы. Не забывай, что, когда я был молодым, мы в Польше еще вели гражданскую войну с реакционерами. Американцы им сбрасывали на парашютах оружие. Были погромы. Так что какое-то время я называл себя марксистом-ленинцем.
- И разочаровался.
- Это очень долгая история, но если коротко - да, разочаровался. Но тебе, конечно, повезло оказаться на Кубе. Где все было замечательно.
- Пожалуйста, не наезжай на Кубу. Мне это неприятно.
- Но суть в том, что это полицейское государство, да?
Сония пожала плечами, не желая спорить.
- В итоге ты избрала суфизм и прочее.
- Ну, не столько прочее, - ответила Сония, - сколько суфизм.
- А теперь ты с этими иудеохристианами, христианоиудеями, с позволения сказать. Верно?
- Ты по дружбе спрашиваешь, Ян? Как репортер? Или ждешь от меня самокритики?
- Сделаем вид, что мы снова в партии, - сказал Циммер.
- Ян, я никогда не состояла в партии. Это мои родители были партийцами.
- Сделаем вид, что мы снова в партии, - повторил Циммер, словно прекрасно знал цену подобных возражений. - Займемся самокритикой. Зачем тебе гоняться за этими химерами?
- Мое дело, во что мне веровать, - ответила Сония. - Теперь.
- Потому что это Иерусалим? Потому что то, что происходит здесь, отличается от происходящего где-то еще? А иногда оно изменяет мир?
Она была поражена и немного задета:
- Это Крис Лукас тебе сказал, что я так говорила?
- Да. Мы с Лукасом постоянно общаемся. Но ты сказала правильную вещь, Сония. Происходящее здесь действительно изменит мир. На сей раз так и будет.
- Ты это о чем?
- Партия… партия лишилась своей души, когда лишилась нас. Я имею в виду евреев, потому что ты настолько же еврейка, насколько я. Благодаря нашей надежде, нашему страстному стремлению к тиккун-олам, нашему мужеству, нашей преданности делу коммунистическая партия была такой, какой она была когда-то. Во всяком случае, мы привнесли в нее все хорошее. Сталинисты, убийцы, были в основном неевреи. Да, были среди них и евреи. Но по существу, все они были антисемиты, можно не принимать их во внимание.
- Ян, ты меня обрабатываешь? Подкатываешься? Просишь помочь возродить партию, или говоришь, что я плохая еврейка и надо быть лучше, или просишь о свидании или что?
- Я тебе говорю, Сония, вот что. В этой стране есть организации, которые ставят своей задачей сделать так, чтобы она стала лучше.
- У всех есть свои идеи насчет этого.
- У нас, возможно, близкие взгляды. Ты можешь помочь нам. В свое время была "Красная капелла", у нас сейчас есть "Еврейская капелла" - сеть, организованная наподобие сети Сопротивления в Европе против немецких оккупантов или здесь против британских. Я хочу, чтобы ты присоединилась к нам или, по крайней мере, помогала. Считаю, что обязан тебе это предложить.
Сония в изумлении посмотрела на него:
- Так ты не оставил идеи совершенного мира?
- Нет, - сказал Циммер. - И не оставлю. Но он не придет из Москвы. Может быть, мы сумеем построить его здесь.
- Что предлагаешь мне делать?
- Если примешь решение участвовать, узнаешь больше. Тебе, конечно, известен принцип. Знать будешь только то, что тебе необходимо.
- Думаю, я еврейка, - сказала Сония. - Моя мать была еврейкой. Она всегда говорила, что не обязательно родиться еврейкой, чтобы быть еврейкой. Что множество людей, которые не родились евреями, были ими, это касалось и ее. Так что, думаю, я как она. Моя страна, безусловно, здесь, но моя страна еще и в сердце. Я не верю в совершенный мир, но верю в лучший.
- Бедная девочка, - сказал Циммер. - Ты стала либералкой.
- Слушай, Ян. Ты знаешь, я цветная. И поддерживаю израильских палестинцев, которые здесь презираемое меньшинство… наверно, это просто мой способ быть хорошей еврейкой. Поэтому, если еврейское подполье означает то, что я думаю, мой ответ будет: спасибо, нет.
- Позволь напоследок дать тебе добрый совет. Держись подальше от сектора Газа.
- Боже! Ты с ума сошел, да? Я работала там, Ян. И может, буду работать там снова.
- Быть по сему.
- Вот что я тебе скажу. Ничего не было… нашего разговора не было. Я не стану упоминать об этом. Тогда мы сможем остаться друзьями.
- Это было бы тактично с твоей стороны. И конечно, я надеюсь, мы сможем остаться друзьями. Хотя не уверен.
- Знаешь, говорят, что правда одна для всех.
- Так ли это? - спросил Циммер. - Твоя правда или моя?
21
Несколько недель, в дни, когда он достаточно хорошо чувствовал себя, когда дух поддерживал его слабое тело, Де Куфф ходил к купальне Вифезда. Много лет Вифезда была местом, где собирались пестрые толпы пилигримов и искателей. Всякий, проходя мимо в утренние часы, видел множество иностранцев, расположившихся на площади группами и поодиночке, охваченных некими муками или вдохновением, наблюдающих, бормочущих молитвы. Кто обращен лицом к средневековой церкви, где идет утренняя служба, и преклоняет колена в момент освящения Святых Даров. Кто читает Библию, или про себя, или небольшой группке соседей. Большинство просто сидят или в позе лотоса, подняв ладони, слушают провозглашение Аллаха единым, милостивым и милосердным, доносящееся от Храмовой горы.
Люди, которые надзирают за этим местом, живут тут или работают, привыкли к подобным утренним и вечерним сборищам. Едва с первыми лучами солнца появлялся Де Куфф, провозглашая истины мироздания, внимание религиозных странников фокусировалось на нем. Также увеличивалось их количество. Выросшие толпы и появление новой, сияющей, нескладной фигуры привлекли внимание различных сил этого города, находящегося в шатком равновесии.
Шейхи с соседней Храмовой горы, священники близлежащих церквей, греческих и католических, - все с тревогой осознали перемены, происшедшие вокруг Вифезды. Иногда по Виа Долороза взглянуть на Де Куффа спускались вооруженные члены небольших воинственных еврейских организаций, отстаивавших святость города как целого. Полиция взяла ситуацию на заметку, но не вмешивалась, поскольку Де Куфф и его слушатели не заходили на Виа Долороза. Для того чтобы пресечь его проповеди, разные религиозные общины, владевшие частями внутреннего двора купальни, должны были обратиться в полицию с коллективной жалобой. Коллективный же иск был сложным делом для разобщенных сект.
Де Куфф становился все более привычной фигурой у купальни, и некоторые эксцентричные паломники стали тут завсегдатаями и каждое утро поджидали его появления.
На протяжении лета толпы, привлекаемые Де Куффом, продолжали расти. Однажды утром он решил сообщить своим слушателям о третьем принципе мироздания. О двух первых он уже проповедовал. В толпе находились и Сония с Лукасом. Разиэль остался в бергеровской квартире, играл двору на кларнете.
- Почему скорее есть нечто, чем нет ничего? - вопросил Де Куфф, обращаясь к толпе, затихшей при этих словах. - То, что в центре мироздания, произносит слова, - объявил он. - Ветер подхватывает слова и разносит их. Они принимают миллионы миллионов форм, как снежинки. Но важнейшие остаются независимо от бесконечности их внешних смыслов в слепом мире.
- Мне нравится этот новоорлеанский выговор, - шепнул Лукас Сонии. - Вот так, наверно, говорил Сидни Ланир, как думаешь?
Но Сония ошеломленно слушала Де Куффа. А тот заявил:
- Если я скажу, что все есть Тора, я скажу, что жизнь имеет мириады форм, но только одну сущность. Ее сущность начертана в огне вечном. И вот буквы, слова, они кружатся, как листья. Но под множеством обманчивых форм, - он торжествующе улыбнулся, - скрывается одна сущность, одна истина.
Лукасу показалось, что при словах "одна истина" толпа плотнее обступила Де Куффа. Словно утро было холодное, словно все замерзли и он, его слова согревали их. Особенно слова "одна истина".
Де Куфф напомнил им и о втором принципе:
- Разнообразие и тайны мира будут теперь раскрыты. Изначально вечные слова вновь станут вечными. Конец света, век грядущий - близки. В веке грядущем в конечном счете змея сбросит свою кожу, шерсть отделится от льна. Больше никаких теней на стене пещеры. "Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадатель но… - озорным тоном сказал он, - тогда же…"
Он сделал паузу, ожидая, чтобы кто-нибудь закончил стих, и в толпе раздалось: "…лицем к лицу".
- Лицем к лицу! - с восторгом закричал Де Куфф. - Когда все есть Тора. И приходит Мессия. Возвращается Иисус. Махди. И все знают. Все участвуют. И больше нет теней.
- Слишком мудрено, - заметил Лукас.
- Нет, все просто, - не согласилась Сония.
- Может, и просто, если веришь в диалектику, - сказал Лукас.
Она снова была для него потеряна.
А Де Куфф тем временем говорил, что есть еще другие вещи, которые каждый должен знать. Что время созрело, "пришла полнота времени". Уже начались схватки, в которых родится новый мир.
Возбуждение толпы росло.
- Господи! - выдохнул Лукас.
Мало того, Де Куфф продолжил проповедь историей об Агари в пустыне. Когда Агарь в пустыне прозрела сущность мироздания, она не могла поверить, что не умрет.
- Могу ли я увидеть Бога Всевидящего, El Roi, и остаться жив? - вопросил Де Куфф, как Агарь.
Затем он заговорил о Поцелуе смерти. А так как новый мир рожден, так как определенные вещи нельзя увидеть, понять, свидетельствовать без некоего рода смерти, каждый человек должен принять Поцелуй смерти. Через него каждый умрет для мира. Должно пройти через эту смерть прижизненную. Это смерть, но это и жизнь более полная. Жизнь ради чего-то еще.
- В начале, - проговорил Де Куфф, - конец. В конце - начало и конец. В начале…
Лукас заметил, что Сония трогает уроборос у себя на шее.
- Он совсем без сил, - сказала она. - Но никак не угомонится.
И в самом деле, Де Куфф с лицом, горящим безумным восторгом и осунувшимся от усталости, побрел, пошатываясь, по двору. Кое-кто из наиболее страстных его постоянных почитателей последовали было за ним: старуха в черном, несколько русских в слезах и молодых прихиппованных европейцев. Лукасу показалось, что он заметил немца-меджнуна, которого видел на Пасху. Де Куфф внезапно остановился.
- Пророки умерли Поцелуем смерти, - заявил он. - И я умру. Я умру для мира и всех, кто следует за мной. И там, где я был, старый мир исчезнет и все станет Словом Бога воплощенного. Это мы имеем в виду, когда говорим, что мир станет Торой.
Разношерстная толпа принялась славить Господа. Но у ворот, ведущих со двора купальни на улицу, пожилой, хорошо одетый палестинец, красный от ярости, боролся с другими стариками, которые старались сдержать его. С верхнего этажа рядом стоящего дома неслись вопли на иврите. Кто-то швырнул камень. Де Куфф подошел к Сонии:
- Помнишь песню, Сония?
- "Yo no digo esta canción, sino a quen conmigo va", - сказала она. Посмотрела на Лукаса, заметно взволнованного, хотя глаза его и были сухи, и перевела ему: - "Если хочешь слушать песню мою, ты должен пойти со мной".