- Ее не следовало бы включать в число канонических новозаветных текстов. В чертовой книге нет ни капли веры, надежды или милосердия. Одна бесконечная безумная метафора за другой, но в целом вещь типичная для еврейской профетической литературы во времена Христа. И типичная для раннего еврейского христианства… Так вот, за огненными мечами, сверкающими вихрями и падающими звездами скрывается суть пророчества, столь нелепого и нелогичного, что оно не поддается истолкованию безумнейшего из безумных монахов. На деле монахи и не предпринимали таких попыток, потому что Блаженный Августин был к нему безразличен, а средневековая Церковь не желала замечать эту галиматью: ей от нее становилось дурно.
На пластинке лебедь, которого собирались поджарить, жаловался на ученом латинском на свою горькую судьбу.
- Однако в Европе эпохи Реформации каждый мужлан и деревенщина на каждом грязном перепутье читал прохвоста и балдел от глубоко личных прозрений. Не то что на вашей приемной родине.
- Соединенные Штаты для меня не приемная родина, Лестрейд. Я там родился.
- Молодец! Как бы то ни было, в истории, о которой мы с вами говорим, затем начинается время бедствий. Речь идет о тяжких бедствиях - голоде, чуме, ядерной войне. Силы добра бьются с силами зла. После чего наступает тысячелетнее царство. Злодеи повержены, святоши ликуют. Христос возвращается, наступает долгожданное второе пришествие.
- Припоминаю, - сказал Лукас.
- Только вот вопрос: когда возвращается Христос, перед великими бедствиями или после? Если верите в то, что перед, вы премилленарий. Верите во взятие живым на небо, в Вознесение. Вам знакомо такое слово?
- Мы видим его на бамперных стикерах. Людям советуют быть готовыми к этому.
- М-да, разумный совет, - сказал Лестрейд. - Но трудновыполнимый, когда тебе предрекают неведомо что.
Лукас знал несколько больше о Вознесении, чем был готов признаться. Впервые он услышал о нем в передачах ночных радиостанций, когда ехал через пустыню. Затем об этом заговорили на христианских телеканалах, были еще кассеты, и несколько он купил. Это было одновременно сенсационным и скучным. Затем, после разговора с Отисом и Дарлеттой, он занялся этим вплотную.
Насколько Лукас понял, Вознесение, когда придет час, будет чистое кино. Вернувшийся Христос соберет верующих в Него. Все произойдет буквально по написанному. В одно прекрасное утро, чтобы избежать Страшного суда, возрожденные в вере проснутся с песней, расправят крылья и полетят в небеса. Вознесутся, как космические бурундуки в когтях их спасителя, все выше и выше, прямо в объятия Предвечного. И благочестивые автомобилисты испарятся прямо из-за руля.
Поскольку возрожденные в вере тяготеют к штатам с высоким ограничением скорости, ситуация сложится неприятная. Сидит себе мистер Вайзмен, или Житейская Мудрость, на пассажирском сиденье и ведет свои циничные, невежественные речи. Как вдруг его приятель из небесного гаража, ведущий машину, христианин, один из избранных, испаряется, оставив на месте водителя лишь пару белых мокасин, клетчатые брюки для гольфа и рубашку поло из полиэфира, которые не понадобятся в грядущей жизни вечной.
Мистер Ж. М. в ужасе и замешательстве уставится на бешено вращающийся сам по себе руль, как Стюарт Грейнджер на Пьер Анджели, превратившуюся в соляной столп в фильме "Содом и Гоморра". Вскоре мистер Вайзмен-Мудрость (а может, Вейсман, или Белый Человек), без водителя, с налета врежется в стену всепожирающего пламени. И это только начало.
- Война, - продолжал Лестрейд. - Армагеддон при Мегиддо. Император Севера, бла-бла. Ну и кто-то должен "подвизаться подвигом добрым". Для премилленариев это будут евреи, действующие из Храма. Поэтому восстановление Храма есть символ того, что Вознесение неизбежно, и он станет, так сказать, ставкой главного командования в Решающей Битве. Когда война закончится, выжившие победители-евреи примут Христа. Наступит тысячелетнее царство святых.
- Как ко всему этому относятся религиозные евреи?
- Некоторые верят, что, если восстановят Храм, это ускорит пришествие Мессии. Более воинственные хотели бы снести все мечети на горе Мориа, то есть Храмовой, и начать заливать бетон.
- Значит, между теми, кого вы называете премилленариями, и евреями, желающими ускорить приход Мессии, очень хорошие отношения?
- На первый взгляд да, теплые и дружеские. Прежде всего потому, что премилленарии зашибают большие деньги, втюхивая это дерьмо в Штатах.
- Ваши работодатели?
- Кроме них, существует еще множество религиозных еврейских предпринимателей. Но главным образом еврейские экстремисты расширяют свою политическую клиентуру в Штатах. Пока не подключится метафизика, они могут работать вместе. Добывать средства. Создавать базу.
- Очень любопытно, - сказал Лукас. - Могу я написать об этом?
- Отчего не написать, пишите. Конечно, об этом уже писали, но, похоже, толку никакого. Все знают о еврейских экстремистах и американских христианских фундаменталистах. Никто не принимает их всерьез.
Лестрейд поставил первую пластинку Götterdämmerung.
- И правда, Лукаш, напишите. Это история как раз для американцев. Они же все американцы. Премилленарии, большинство строителей еврейского Храма. Англосаксы, как любит называть их израильская пресса.
Лицо его горело, то ли от выпитого, то ли от злости, то ли от удовольствия.
- Кто-то когда-то сказал, - заметил Лукас, допивая свою граппу, - что здесь нет древностей. Нет прошлого. Одно настоящее или будущее. - (Лестрейд снова налил себе.) - Так что, полагаю, это просто еще одна глава в современной повести о городе.
- Часть повести происходит сейчас. С тех пор, как вы появились здесь.
Кого он имеет в виду, американцев? Или евреев? А может, его, Лукаса?
- Мы, Гордон? Кто это "мы"? - на всякий случай переспросил Лукас.
- Нравится граппа? - поинтересовался Лестрейд.
- Превосходная. Так вы имеете в виду американцев или евреев? Евреи всегда были здесь.
- А, да сами знаете, - ответил Лестрейд. - Это непрерывный континуум. Буквально одно и то же, если вы меня понимаете.
- Не совсем.
Лестрейд посмотрел на него сквозь итальянскую дымчатость напитка:
- О черт! Не можете без этой вашей поганой американской политкорректности. - Похоже, он на удивление разъярился. - Изображаете судейскую гниду.
- Кто, я?
- Да, вы, приятель. Единственная форма разговора для вас - это нравоучение. Вот почему среди вашего народа так много ханжей. О присутствующих не говорим.
- Моего народа? - переспросил Лукас. - Может, перестанете причислять меня то к тем, то к этим? Надоело уже. Я сам по себе.
- Да, конечно, - надменно сказал Лестрейд. - Извините. Между прочим, кто те люди, которые живут в бывшей квартире Бергера? Пожилой еврей и его последователи? И хорошенькая чичи, которая вам нравится? Соседи думают, что она прежняя жена Бергера.
- Нет, она не замужем. Все они своего рода еврейские суфии. - Лукас позволил Лестрейду наполнить свой стакан. - Что значит "чичи"?
- А они не ультрасионисты, которым лишь бы захапать чужой территории? Качники, пытающиеся основать иешиву в Мусульманском квартале?
Лукас задался вопросом: интересуется ли Лестрейд этим просто из любопытства, или по заданию мусульманской стороны?
- Они люди невинные. Думаю, они последователи шейха Бергера аль-Тарика. В основном американцы.
Лестрейд приложил руку к груди:
- "Отель разбитых сердец". Опять эта американская невинность.
- Считайте их кем-то вроде адептов "Нью-эйдж".
- Очаровательно, - сказал Лестрейд. - Они мне уже нравятся.
В "Гибели богов" звучала ария Зигфрида. Она всегда производила сильное впечатление на Лукаса. Обещанием человеческой трансцендентности, великого будущего.
- Нравятся они вам или нет, они имеют право находиться здесь.
- Разумеется. И целая армия защищает их. Целых две армии. - Он еще плеснул граппы. - Только почему они не могут заниматься этим в Калифорнии?
- Они евреи, - ответил Лукас. - И здесь Иудея.
- Психология поселенцев. Выдавливать коренное население, верно?
Лукас напомнил себе, что его задача - разузнать об исследованиях, которые Лестрейд проводит на Храмовой горе. Но этот человек его безумно раздражал.
- Они не поселенцы, - сказал он археологу. - Кстати, что вы имели в виду под "непрерывным континуумом"?
Лестрейд, похоже, уже забыл те свои слова.
- Вы сказали "непрерывный континуум", - повторил Лукас. - И… "что те, что другие. Американцы и евреи".
- Ах да. Рационалистический континуум. Ну, это долгая история. У меня на этот счет целая, можно сказать, теория есть.
- Расскажите, - попросил Лукас. - Я поразмышляю над ней по дороге домой.
- Люди склонны заниматься пустяками. Поверхностно относиться к серьезным вещам. Склонны к интеллектуальному обезьянничанью. Ну, не важно.
Лукас подошел к проигрывателю и выключил его.
- Продолжайте. Мне интересно, я же пишу книгу.
- Существует, - сказал Лестрейд, - определенная страшная энергия. Определенный инстинкт доброжелательного навязывания, который, без сомнения, рассматривается как полезный. Желание помочь другим освободиться от груза иллюзий. Даже если это иллюзии тысячелетние и породили много прекрасного. Даже если они являются проявлением творческой мощи народа. - Он слегка поморщился, допив остаток граппы. - Полагаю, это все для распространения?
- Полагаю, что да.
- Ну, - сказал Лестрейд, - тогда мне лучше быть поосторожней. Употребить мою пресловутую тактичность.
- Несомненно.
- Определенное презрительное отношение к выдающимся качествам другого народа. Желание унизить его культуру и его лидеров. Шумное, агрессивное хвастовство, которое без всякого снисхождения можно назвать вульгарным. Я, конечно, понимаю, что вы, как американец, не идентифицируете вульгарность. И в определенный момент это порождает глубокую… глубокую неприязнь.
- Просто чтобы не было недомолвок, - сказал Лукас, - о ком мы говорим в данный конкретный момент?
- Об американцах и евреях. Двух народах, которые то ли существуют, то ли не существуют. Приходится верить им на слово. Всё болтают о традиции, традиции, традиции. В действительности имеющей неглубокие корни. Морализаторы, свет мира для неевреев, город на вершине горы. Два народа, близкие по духу… Но что они не могут терпеть, так это общественный строй иного народа. Иное человеческое единство, иную веру, иную кровь - это они ненавидят. Они каждого хотят освободить. Все усовершенствовать. Оказать помощь - слава благодетелям! Идеалисты, оптимисты… Так что эта храбрая маленькая колония здесь не случайно, этот далеко выдвинувшийся аванпост, который вы воздвигли совместными усилиями. Разумеется, я не имею в виду вас лично.
- О, не знаю, как другие. Но я вот он, перед вами.
- И во всем мире растет неприязнь, - продолжал Лестрейд. - Враждебность к вашему непрерывному континууму, чего вы, вероятно, не способны понять. Например, есть песня - я однажды слышал ее в Никарагуа - о янки, врагах человечества. Ужасно несправедливо, но ничего не поделаешь. И по весьма реальным причинам.
- А что в Никарагуа поют о евреях?
- Иронизируете, Лукаш. Ну-ну. Так я вам скажу, что они поют! Они поют о La Compañía. И в виду имеют не орден иезуитов. А "Юнайтед фрут компани". Дядю Сэма, любителя бананов. - Он прикусил губу, сдерживая злость. - Я хочу сказать, что это чересчур активное сотрудничество многими людьми на глубинном уровне воспринимается как враждебное. Широким кругом народов, не обладающих привилегией принадлежать к просвещенным американцам или евреям.
- Может, мой вопрос покажется наивным, - сказал Лукас, - но не так ли полагал и Гитлер?
- Рад, что вы спросили об этом. Вы читали "Майн кампф"?
Лукас помотал головой:
- Нет.
- Не читали. А розенберговский "Миф двадцатого века"?
Лукас снова помотал головой.
- А я, видите ли, читал обе. И не подпишусь под проповедующимися в них теориями. Не поддерживаю я и убийство, и сам я не убийца. Так что небольшое разумное противодействие американскому юдофильскому Джаггернауту не делает человека нацистом. Ни тем, кто осуществляет геноцид. Ни так называемым антиамериканцем. Сильный, жалеющий себя, - это просто курам на смех.
Лукас задумался, прежде чем ответить.
- Не следует называть людей "чичи", - сказал он после паузы. - Независимо от того, что вы о них думаете. И уж конечно перед их друзьями.
- Виноват. Старое выражение, привязавшееся в колониальные времена. В нем нет ничего оскорбительного.
- Принимаю извинения.
Лукас взглянул на часы: было почти час ночи. До Яффских ворот предстояло идти длинной темной улицей.
- Пойду-ка я домой, - сказал он.
- Выпейте напоследок. Я провожу вас до ворот, если хотите.
- Нет, спасибо.
Будь он проклят, подумал Лукас, если позволит себя провожать. Но выпить выпил для бодрости перед дорогой в одиночестве. Граппа была отличная, мягкая для такого крепкого напитка, небо и земля по сравнению с той дрянью, которую ему доводилось пить. Все-таки Лестрейд понимал толк в таких вещах.
- Знаете, - сказал Лестрейд, когда они стояли на ступеньках крыльца, вдыхая пряный ночной воздух, - ваши друзья, еврейские суфии, что-то замышляют вместе с Отисом и Дарлеттой из Галилейского Дома. Я видел там по крайней мере одного из них.
- Правда? - удивился Лукас. - Интересно, что именно? Он не знал, верить ли Лестрейду. И решил порасспросить Сонию.
- Просто предупреждение вам, - сказал Лестрейд. - Жест доброй воли.
- Благодарю. В следующий раз вы должны будете побольше рассказать о Храме.
Лестрейд похлопал себя по высокому лбу:
- Обязательно. Могу я проводить вас до ворот?
- Спасибо, нет, - ответил Лукас.
Они распрощались, и Лукас зашагал по длинной, мощенной булыжником улице. Единственная голая лампочка освещала верх каменной стены, утыканной острыми глиняными черепками. Там, куда не достигал ее свет, царила средневековая тьма, в которой он едва различал контуры домов. Из черноты арок несло мочой и опасностью. Из одной донесся приглушенный нездоровый смех и запах гашиша. Небо было так же черно, как улицы.
Лукас шагал, дрожа от ярости и стиснув зубы. Хотя он многие годы писал о войне и беспорядках, он чувствовал себя неуютно, когда сам попадал в конфликтную ситуацию. Злость не его стихия.
Он испытал некоторое облегчение, дойдя до галерей улицы Эль-Вад, которые освещались редкими тусклыми лампами. Посмотрев на север, он увидел, что до самых Дамасских ворот в домах квартала сквозь ставни пробивается свет.
Ступив на узкую улочку, ведущую к Хан-аль-Зейт, он заметил лавку, торгующую соком, куда заходил несколько недель назад и где хозяину помогал его молодой заторможенный сын. Металлические ставни лавки были опущены, улица пустынна, и конец ее тонул в темноте. Из тени впереди вышли двое. Сердце Лукаса учащенно забилось. Чувство опасности затруднило шаг. Что-то в этом месте и этих людях предвещало скверный оборот.
Тем не менее он продолжал тяжело шагать, следя за ними небрежно-равнодушным взглядом, которому научился, несколько раз попав в напряженную ситуацию, - взглядом, одновременно выражающим уверенность и избегающим зрительного контакта. Конечно, в темноте он не видел их глаз. Но отметил, что это были палестинцы, что один был в костюме, другой в рубашке без пиджака. Они прошли мимо, и на минуту он вздохнул с облегчением: пронесло. Неожиданно он услышал шаги позади. Рано он успокоился.
- Сэ-эр, - прозвучал фальшивый, вкрадчивый голос с угрозой, смягченной сарказмом.
Лукас решил не оборачиваться.
- Добро пожаловать, сэр! - раздалось за спиной.
На сей раз он остановился и повернулся к преследователям. Это был тот, что в рубашке. Лукас чувствовал, что они уже встречались раньше, но не был уверен из-за темноты. Второй человек стоял подальше, у входа в аркаду.
- Привет, - сказал Лукас.
- Привет, сэр, - ответил палестинец. - Добро пожаловать в наш квартал.
Лукас скорее представлял, чем видел его наглую улыбку. Протянул в ответ руку, и большой и указательный пальцы незнакомца легко обхватили его запястье.
- Что ищете, сэр, так поздно?
- Ничего. Просто иду домой.
- Вы здесь живете? Откуда вы?
- Я здесь живу, - повторил Лукас.
- Где именно, назовите, пожалуйста.
- В Аль-Кудсе. - То есть в Святом городе. Чтобы не называть его другое имя - Иерусалим.
- И откуда вы приехали?
- Я американский журналист. Возвращаюсь домой от друга. От доктора Лестрейда.
- Добро пожаловать, сэр! - сказал палестинец, не отпуская его руку.
- Спасибо, - ответил Лукас, собираясь продолжать свой путь.
- Вы что, пили?
Так ему сказали, что от него пахнет Лестрейдовой граппой.
- Спасибо, - повторил Лукас. - Доброй ночи!
- Добро пожаловать, сэр! - снова сказал палестинец. - Добро пожаловать в Аль-Кудс! Все места, где можно выпить, закрыты.
- Понятно.
Когда Лукас пошел дальше, палестинец увязался за ним:
- Добро пожаловать в Аль-Кудс!
- Еще раз спасибо.
- Зачем приезжать сюда и пить алкоголь? - вопросил палестинец. Его тон, смесь елея и презрения, не менялся.