В такие минуты Эльзевира втыкала его в работу почти что силой. Альдина, кутаясь в свой неизменный плед, мягко выговаривала:
- Работник вы бесценный, но слишком много размышляете. Оттого и возитесь с делами больше, чем рационально, а оттого и в обедах не участвуете. (Совместная еда была мощной формой сплочения масс.) Зачем вы противопоставляете себя коллективу из-за пустяка и не делаете того, что от вас ожидают?
- Желания других принадлежат им, - вдруг сказал как-то Эшу. - Присвоить их - то же воровство. Я не могу пойти на такое. Честнее всего - иметь свои собственные желания. Разве неправда?
Дама вытаращила на него глаза, а упомянутый выше коллектив стал с тех пор считать Эшу благим дурачком, наподобие дядюшки Закарии, смертью увенчавшего свою дурость, но, однако, дурачком полезным и приятным. Склонность к пустым мечтаниям и рассуждениям перемежалась с моментами, когда Эшу приносил, как бы между прочим, конкретную пользу или угадывал опасное будущее. Сиррская кровь ему подсказывает, шептались тогда, кровь могучего чужака: ненавидимая и презираемая, предмет зависти и восхищения.
Что взять с блаженного! Зачем трогать существо, могущее дать сдачи с совершенно непредсказуемой стороны!
Таким образом, в библиотеке создавалось своего рода напряженное равновесие покоя.
Но последуем за дальнейшим развитием событий.
Итак, все женщины, по избитому, но точному наблюдению, боятся мышей, но у каждой своя, абсолютно личная причина. Одна ночевала в стогу, а мыши затеяли на ее потном теле игру в салочки. К другой даме мышь запрыгнула внутрь мясного пакета и прыгала там, как в ловушке, пока гораздо более храбрые библиотечные девицы не вытряхнули ее вместе со случайной приманкой. Через кого-то вконец обезумевшая мышка пыталась прогрызть дорогу, которую ей загородили, оцепенев со страху. А самая большая неудачница, которая вышла на дежурство по Дому на следующее утро после бурного библиотечного Рождества, узрела в немытом салатнике семь свешивающихся через край мышьих хвостов - трудолюбивые создания спешно убирали в себя недоеденное и неподчищенное людьми…
Подобных случаев было почти столько же, сколько мышей. А мышей в Библиотеке было, как уже сказано, навалом.
И вот однажды Эшу услыхал особенно истошный и тошнотворный женский визг на границе между кухней-столовой и компьютерным залом. Это для него означало, что - несмотря на полную нечленораздельность вопля - пришла нужда именно в нем и именно в его талантах знаменитого мышиного укротителя. Он поспешил на зов и тотчас же увидел самое Эльзевиру, оцепенело стоящую пороге сектора, хранившего устарелое электронное оборудование. Заглянул через ее плечо…
Увы! То оказалась не безвредная мышь из числа штатных библиотечных сотрудников. Перед экраном незнамо как включенного в сеть и ныне испускающего мертвенное свечение компьютера восседала сама непобедимая и легендарная Тихая Ужасть.
Надо сказать, что за прошедшие столетия хитроумная крыса, ни в какую не желающая стареть, сильно прибавила в росте и теперь достигала роста годовалого библского младенца. Трогательное сходство с дитятей усиливалось тем, что гладкая шерсть на округлой спинке сплелась в тонкую светлую косицу, а пальцы передних лапок, ловко перебирающие клавиатуру, были розовато-пухлыми. Иногда правая лапка, приподнявшись на запястье, отжимала механическую мышь, а многочисленные хвосты скручивались и изгибались в ритме работы. Внимания на людей она вроде бы не обращала никакого, хотя возможно, - тихо наслаждалась как их присутствием, так и их испугом.
По некоей трудно объяснимой причине Ужасть явилась хотя и в плохо освещенном месте, но всё же посреди бела дня.
- Вы хотите … хм…чтобы я указал ей на место? - тихо произнес Эшу. - Я ведь ее едва знаю!
- Указал…на место? О боги! Эту тварь вообще прикончить мало, жалко, зубы ядовитые, - дрожащей шепотной скороговоркой говорила Эльзевира. - И охвостье это жуткое, как у осьминога. Дома на лестнице на меня простая крыса напала, сосед только и вызволил кочергой…
- Ах, донья Эльвира, если и эту крысу прикончить, кто будет внушать местным зверикам нравственность и дисциплину?
- Словоблудие. Хватит! Иди и разберись.
Горемычный Эшу подобрался к невозмутимой Крысе с тыла, не заботясь, однако, о том, чтобы остаться незамеченным; не старался он и о противном, подвигаясь вперед мягко, деликатно и почти неслышимо.
- Хм. Любезная госпожа, не откажите в любезности. Я, Эшу бен Иосия…
- Конечно-конечно, - пробурчала Крыса, не отвлекаясь от малопонятной ему картинки на экране: некие схемы быстро накладывались друг на друга, росли, уменьшались, пульсировали, менялись с необычайной быстротой. - Ну, раз ты Эшу, тогда и я Крыса Лариса.
- Я вас не понимаю.
- Прелестно и лучше не придумаешь. Знатоков у вас тут предостаточно, а вот полного, добротного идиота, каким тебя представила одна зукха… Мальчик Син, говорит, моей подруги детства… Ведь ты ее сын от мужа-Пантеры, верно?
- Я…
- А я - Крыса с девятью хвостами, один простой, восемь добавочных. Вот и познакомились. Как в сказке: Алиса - это Пирог, Пирог - это Алиса, а теперь как можно кушать того, с кем познакомился?
Эшу терпеливо стоял, соблюдая должный интервал, пока длилась эта сентенция.
- Я вовсе не собирался истреблять кого бы то ни было и могу только надеяться, что и вы будете великодушны.
- Прекрасно выдано, хоть и без должного трепета. Но ведь и я не намерена заглотать священную гору Фудзи в один присест. Вот чего ради ты выпялился на экран? Невежливо в глаза-то не смотреть, когда со старшим беседуешь. Там, кстати, я не отражаюсь, даже схематически.
При этих словах центральный ее хвост плотно захлестнул коленки Эшу и притянул поближе. Вид обернувшейся к нему седоусой морды с блестящими, как агатовые пуговицы, глазками был одновременно грозный и комический.
- Ну, давай колись, ты, трутень, который так глубоко залез во всемирную паутину, что уже не боится паука. Или боится?
- Вы этого ждете?
- Больно нужно, - хихикнула Тихая Ужасть. - В течение моей долгой и беспорочной жизни я так успешно поохотилась, что кровь и плоть, страх и трепет всяких эфемерид Господа Бога Нашего успели мне до чертиков поднадоесть.
- А что вам не надоело, почтенная?
- Искать в них бесстрашие души и ума.
"Если тебе так важно, чтобы мы друг другу пред- или, скорее, подставились, назвав наши настоящие имена, - звучало внутри Эшу во время этого разговора, - имей в виду, что ни одна живая тварь такого не допустит. Ты и сам не знаешь, как тебя зовут по истине, а я, может, и знаю, да не скажу: всё равно для тебя не прозвучит как надо. Довольствуйся прозвищем".
- Так и прикажете звать вас…э…Тихой Ужастью?
- Для близких друзей, скажем, Кози с Козюброй, я Шушара.
- А я, выходит, Буратино?
- Если только не Пьеро.
Картинка на дисплее, наконец, устоялась. Была она нисколько не похожа на те, к которым он привык за время своего бесконтрольного лазанья по библиотечной сети: не белые строки латыни на синем фоне или картинки, сопровождаемые надписями, да и вообще не надписи и картинки: пустые рамки, словно от реставрируемых портретов на стенах живописной галереи.
- Я на такую операционную среду не натыкался.
За интересной беседой они запамятовали, в какой среде находятся оба.
- Еще бы, - снова фыркнула Крыса. - Так бы и помер без понятия, если б не я. Какие у вас здесь машины? Цифровые?
Эшу выразительно пожал плечами.
- Сомневаешься, что ли? И верно, что сомневаешься. Самый главный компьютер, с которым они соединены модемами, - аналоговый. Скрытно аналоговый, я бы сказала. Работает на литературных ассоциациях: метафоры там, тропы, стопы и прочее. Дон Павел о нем еще слыхал, а вот остальные - ни ухом, ни рылом. И проявляется его действие на обратной стороне твоего личного рабочего стола. Не на дневной, а на ночной.
- Сиррской.
- Угм. Это о тебе сказано: непаханое поле, зато плодородное, - кивнула Крыса. - Сирр ведь только для вас - палящее солнце, знак жесткой очевидности; на деле это скорее мягкий сумрак. Библ есть разум и цифра и все понимает логичным и оцифрованным; а Сирр - неопределенность и неопределимость, та гибкость, которая подходит ко всему на свете, оттого и подходить к нему самому надо со всем возможным хитроумием и изощренностью чувств. И говорить не прозой, но стихами.
- В хорошей прозе много есть и от стихов.
- Но свести к цифре можно лишь ту, что заурядна. Впрочем, Коран - это книга, взятая по счету, да и в Библии отыскивают числа зверя и человека…
- Наверное, там и цифирь иная.
- Именно. Сам принцип…
- Эшу, мальчик, - донесся до них сладкий альт пожилой Альдины. - Если там все в порядке, то ты можешь и поработать, не правда ли?
- Ох, мне идти надо, - проговорил Эшу. - Вы хотели бы договорить?
- Пожалуй что да.
- Ночью, во время одного из моих дежурств?
- Подходяще.
Тихая ужасть 2, или Учение Премудрой Крысы
- Как острят люди, нельзя соединять мышь, крысу и батон в одном семантическом гнезде, - говорила Крыса следующей ночью, - кто-нибудь кого-нибудь ненароком возьмет и сожрет. - Я вон только и умею, что батон жать.
- Клавиатуру? Так ведь и мышь называют.
- Арготизм устарел. Батон теперь - кнопка, а их совокупность - Клава, - уточнила Козя, что также здесь присутствовала вместе со своей подругой.
- В общем, выйти на изнанку рабочего поля у меня еще выходит, - объяснила Крыса, - прочесть иконки и уловить их смысл - тоже. А щелкнуть курсором на ввод - тут не наши, а твои руки нужны, человеческие.
- Куда и что вводить, в эти обводы? - Эшу нагнулся над Крысой, удобно засевшей в вертячем ортопедическом кресле, и пошарил мышью по сияющей пустоте, целясь в одну из рамок. - Я верно делаю?
- По крайней мере похоже, иначе бы нас отсюда напрочь выперло.
- Ага, получилось. Мы обрамились. Дальше что?
- А дальше сядь на мое место, - Крыса подвинулась, уступая ему часть сиденья, потом взгромоздилась ему на колени тяжелым теплым задиком. - Дело не совсем, понимаешь, в наших с тобой пальчиках. Стихи надо туда вводить, а я никаким не обучена.
- Какие стихи?
- Если бы Он был цифровой, тогда какие-то заранее оговоренные, а так - любые. Напиши и еще раз щелкай. Ты много их знаешь?
- Ну… Что значит - любые?
- Лишь бы хорошие и подходили к настроению, так говорят. А комп тебе ужо выдаст в приблизительном соответствии с ними.
- А чего мы хотим, Крыса?
- Того, о чем ты всегда думаешь. Мне-то всё равно, на интерес работаю. Ну?
- Я хотел найти главную Книгу, - решительно сказал Эшу.
- Ого, по мелочам мы не играем. Разве Иосия и дон Пабло не выучили тебя, что это тщета и суета и никогда не приведет тебя ни к чему доброму?
- Может быть, нужно вспомнить все стихи о книгах, которые я когда-либо читал.
- А еще проще - твои стихи. Чтобы представиться.
- Это получится нескромно. Что машина знает обо мне?
- О тебе? В нее загружены все стихи в мире и возможность любых стихов, даже твоих. В виде тончайших настроений, - хмыкнула Ужасть. - И каждая строка, которая чего-нибудь стОит и на чем бы то ни было стоИт, открывает тот путь, что на нее похож. Есть стихи о выборе, есть - о Пантере, о чтении и, конечно, о книгах.
- Я знаю одни такие. Не мои, конечно.
И Эшу торопливо набрал в одной из рамок, которая послушно изменила свои пределы:
"Строем золоченых свай
Вбиты в полку томы;
То ведет в небесный рай
Мостик, нам знакомый".
- Браво! А теперь щелкай мышью, авось железо не рванет!
И тут перед ними открылось подобие живой картины: поле, через колышущуюся траву были видны извилистые дороги. Ветер был нетороплив, жарок и мощен, как хороший конь. Небо было цвета земли, земля - цвета неба. Внутри живого изумруда легкий туман стелился над озерной водой, мелкие розоватые цветы облачками отражались в вечерней заре.
"Что будет со мной там, снаружи, пока я брожу в виртуальности? - подумал Эшу. - Как притвориться - просто спать или делать вид, что я бодрствую среди вечных рецептурных распечаток, дамской болтовни и сплетен, книжной пыли и мышиных запахов? Ладно, если не думать, то та моя сторона сама за себя постоит".
- Правильно мыслишь. Ведь что делает твое тело в твоих особенных снах? - спросила Крыса, наклонясь над его правым ухом. Почему-то она, слегка уменьшившись, сидела у него на плече, как ангелок или ручное животное Карабаса. - Само о себе заботится. Так что давай действуй!
И он пошел по той тропе, что первая легла ему под ноги.
Эшу наслаждался живым воздухом поля. Тропа привела его к воротам высотой почти до неба, к которым вело широкое, как паперть, крыльцо из плоских известняковых плит. Ступени были по виду природные: так выветрилась порода. Ворота, которым они вели, выкованы были из звенящей бронзы, которая отзывалась на любой порыв ветра. Две птицы, по одной на каждом створе, смотрели на внешнего зрителя и друг на друга: лица были человеческие, у одной грустное, у другой - слегка улыбающееся, но нельзя было с точностью определить, кто из них печалится, а кто смеется над человеческим неразумием.
- Во сне я видел такие врата, - сказал Эшу, - только вокруг ничего не было.
- Не такие, а именно эти, - поправила Крыса.
- Голубиная Книга, - продолжал он зачарованно. - Птицы Сирин и Алконост.
"Лишь далеко, на океане-море,
На белом камне, посредине вод,
Сияет книга в золотом уборе,
Лучами опираясь в небосвод".
- Обложка, всего-навсего, - Крыса положила свою лапку на его длиннопалую кисть. - Заболоцкий это знал. Щелкни-ка вдругорядь.
Тут он заметил, что механическая мышь, какая-то странная, без хвоста и со светящимся брюшком, так и осталась в его правой руке. И щелчком открыл створки, которые подались с мелодичным колокольным звоном. Оттуда хлынул свет - это был тот световой колодец, что и в зале Дома, но как бы более проницаемый и склонный к превращениям.
- Свет есть очаг, книга есть дверь за очагом. Всегдашний ключ - стихи, - забормотала Крыса. - Вспоминай же!
- Стихи тоже вводить надо. А ни иконок, ни пустых рамок я никаких не вижу. Если прямо по столбу щелкнуть? Кто-то говорил, что в нем сокрыты все книги и все книжные истины, так пусть сам выбирает, что ему надо.
- Отчего ж не попробовать, - вздохнула Крыса. - Хотя, с другой стороны, самый короткий путь к смерти - не всегда самый увлекательный. Может быть, еще что-нибудь выдумаешь?
- Вроде есть подходящие стихи. Только я не у самого поэта прочел, а в сказке моей любимой. Не к случаю, наверное.
- Все равно валяй.
- Как? Клавиатуры нет.
- А ты голосом.
- Ладно, авось не рванет, как вы говорите.
И начал:
"Созидающий башню сорвется,
Будет страшен стремительный лет,
И на дне мирового колодца
Он безумье свое проклянет.Разрушающий будет раздавлен,
Опрокинут обломками плит,
И, Всевидящим Богом оставлен,
Он о муке своей возопит.А ушедший в ночные пещеры
Или к заводям тихой реки
Повстречает свирепой пантеры
Наводящие ужас зрачки.Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право -
Самому выбирать свою смерть".
- Вот это и в самом деле алгоритм! - воскликнула Пресвятая Крыса, услышав четырехчастное стихотворение пророка, который, не любя символы, то есть иконы и заместители реальности, свято верил в мощь первозданного Слова. - Ты смотри, все куда-то пошло-поехало.
В самом деле, курсор оптической мыши пробежал по изнанке переплета солнечным зайцем и как бы сам лег на световую колонну белым лунным серпом. К удивлению обоих, раздался тихий аккорд, и на экране появились три значка: копье с едва видным навершием, прямой тонкий меч и плоская чаша. Фигуры не стояли на месте, танцевали, накладываясь друг на друга: копье пронзало чашу, чаша становилась гардой клинка, шпага скрещиваясь, сливалась с копьем.
"Когда соединятся вдруг
Копье, и меч, и чаша в круг…"
- произнесла Крыса ведомые ей стихи Закарии.
- Удивительные знаки, - говорила тем временем Крыса. - Копье бога Луга, майский шест с колесом наверху и лентами, атрибут дня Бельтану и Вальпургиевой ночи - тонкий, узкий и гибкий. Меч бога Нуаду, то же меч, взятый из хвоста дракона, от корней дерева, деревянный меч - прекраснейшее орудие для того, чтобы учиться неубиению. Его обладатель не любит пускать его в ход, но при случае тем вернее дарит смерть. Чаша Дагды, древний рог изобилия, Грааль, кашкуль дервиша, этого добронравного и возвышенного пьянчужки, наполняемый пищей для души и вином благодати.
- Рассказывали тебе, мой дружок Эшу, о твоем рождении? - продолжала Крыса. - Тебя ведь было трое. Ты трижды вызревал - в лоне матери, в ларце и в сырой земле у корней старой яблони. Трижды рождался: из плоти, как человек, из древесины, как книга, из земли, как семя. Ты только треть целого, как это ни поразит тебя.
- И что мне делать с этим чудом? - спросил Эшу.
- Может быть, попытаться найти недостачу? - предположила она, вильнув своим хвостом.
О Дом! Широкогорлая баклажка в ажурном каменном плетении амфитеатров и балюстрад, променадов и галерей! Пузатая бутыль, наполненная лучшим в мире вином! Он довлел над равниной Библа с весомостью кулака, выброшенного на смятую скатерть в качестве последнего аргумента.
Однако внутри него столб света, как и прежде, поглощался экранами и рассеивался, мало не доходя до пола, хотя отдаленные книги невидимо наполнялись им, как окутанные паутиной бутылки в винном погребе - духом материнской бочки, чье содержимое некогда уже было разлито по ним.
И снова Эшу сидел за экраном, но уже вчетвером: Крыса на коленях, исполняя вместе с ним этюд на клавиатуре в четыре руки, Кракозябра за левым плечом, овца по кличке Козя - у правого, а в то же самое время или в иное - неважно. Благодаря выдающемуся четырехтактному стиху он получил относительную свободу передвижений и теперь пользовался ею привычно и с некоторой скукой. Значки были ясны, пути проходимы, хотя то и дело спутывались, как плохо смотанная пряжа, или вели в разные места, но файлы либо вовсе не хотели открываться, либо разворачивались в какую-то невнятицу.
- Козюбра, это ты фокусы устраиваешь?