- Негодный Буратино! - говорила она сердито. - Опять вы в чернильницу нос умакнули, а им только кляксы на бумагу ставить.
- На дерево тоже удобно, - пробурчал тот.
- Вот посмотрите на Пьеро - на урок со своими перьями приходит. И как следует чинеными, - продолжала она невозмутимо.
- Угу, - согласился Буратино. - Они у него вместо ножика или, на худой конец, стрелы годятся. Я как-то пробовал. Вот писать ими - одно мучение: прошлый раз утоплую муху из чернила подцепил.
- А в позапрошлый была живая мышка, такая хорошенькая, прямо черный тюльпан, - прошептал Пьеро.
- Мышь? Ай, гадкие мальчики, я сейчас упаду в обморок!
На ярко-синее небо набежали, заплясали, сталкиваясь и выбивая из себя искры. Из-за дальней кулисы выбежал лев - был он ростом с котенка, но страшен. На спине у него сидела совершенно нагая всадница, небрежно касаясь рукой его пышной гривы. Торопливо выползла черепаха Тортила - почему-то из той же чернильницы, что явно не было предусмотрено в сценарии, - зажав в беззубой пасти ключик, больше смахивающий на отмычку: с одной стороны - уйма стерженьков и выступов, с другой - традиционный ажурный трилистник.
- Вот, Буратино, - прошамкала она, - найди огонь с котлом Дагды на нем, проткни их копьем Луга, и за ними будет замочная скважина. Этим вот ключом отвори потихоньку калитку и войди в тихий сад точно тень, как говорится. Хотя что уж там будет - запамятовала по старости. Прошлый раз вроде юные пионеры присутствовали.
- Какие пионеры, Фенимора Купера? - возопил Буратино. - Спятили все!
Тут темношкурые небесные барашки, разбежавшись, с грохотом столкнулись лбами; в ацетоновом свете развесистой молнии явился сам грозный Карабас-Барнабас, имеющий полный человеческий рост, верхом на коне Зингаро, и крыса Шушара сидела у него на плече, а роскошная седая борода ниспадала до самых копыт.
- Куклы вы все, - произнес он веско, - и людьми только притворяетесь. Кукловод у вас один на троих, вот бы поискали от делать нечего, друзья. А ну, прочь отсюда!
Тут и этот сон истек и истончился. К кровати подошла Баба Анна и толкнула в бок среднего внука.
- Эшу, - громогласно прошептала она, - держи, это вечный пропуск в главный компьютерный зал, ну и в Зал Статуй, да и в Зал Кошек сразу. О нем никто не знал и не помнил - я его еще из моего Сирра привезла.
На этом все трое окончательно проснулись.
Сердце трех
По пламенному тексту городов
Скользя, как по листаемым страницам,
я чувствую везде, что не готов
теперь уже нигде остановиться.Игорь Губерман
Утром Анна сказала:
- Вот и сбылось то, ради чего я тут осталась на всю зрелую жизнь. И вовремя, а то уже начинаю просачиваться из этого мира в какую-то глубокую и узкую щель. Щелочку между Библом и Сирром. Так ведь и получается, что, живя в грубой реальности, мы умираем в вымысел, не правда ли?
Теперь необходимо было оправдать появление у Эшу спутников. Конечно, можно было всегда признаться, что это его потерянные и возвращенные Сирром брат и сестра, но к тройняшкам в Библе относились настороженно. Могла некстати вспомниться и непонятная, однако в достаточной степени неблагонамеренная сутолока, сопровождавшая появление на свет самого Эшу. Проще всего оказалось выдумать очередное посольство из Сирра; и хотя наши приятели тянули разве что на посольскую охрану, вымысел, однажды сорвавшись с губ бабы Ану, мигом сделался, как и подобает всему сиррскому, самой весомой явью. К тому же он повыбил пыль из прошлого авторитета самой бабы, что пришлось как нельзя кстати, а то забыли, сестры и братья (особенно сестры), под кем ходите.
В мире, где само существование которого было, по сиррскому мнению, куда более эфемерно, чем любая классная выдумка, Нарджис предлагалось сыграть роль приемной дочери славного и всем достопамятного Карабаса-Барнабаса, То, что она и в самом деле была ею, поскольку каждый верховный правитель по традиции объявлял себя приемным отцом всех сирот, истинных и, так сказать, "соломенных", ни чуточки не мешало делу. В этой оказии Гали естественно выступил в роли капитана ее личной гвардии. Ибо кому еще доверить охрану воинственной, но все-таки девы - Голубой Девы, - как не "голубому", с его тяжелым бокэном и прочными кожаными доспехами? Саму гвардию, за неимением в Библе подходящих для сей цели множительных зеркал, спешно рекрутировали из дружков и подружек Эшу, наряженных в костюмы, оставшиеся у Анны с прошлого Хэллоуина. Все вышло очень непринужденно и по-сиррски, ибо роли, исполняемые героями, легко могли прочитаться с точностью до наоборот: изысканный царевич, сопровождаемый Пантерами личной охраны шаха, грубоватыми и яростными воительницами. Эшу на фоне всего этого смотрелся как толмач, переводчик с главного сиррского наречия, хотя на самом деле, помимо библиотского, владел лишь сновидческим языком и уличным мальчишеским арго.
Восток присутствовал и в том, что Нарджис, конечно же, укуталась в свое знаменитое черно-золотое покрывало, что прибыло из Сирра прямо в сон Эшу, и оседлала одного из лучших жеребцов-трехлеток бабы Ану. От нее сильнейшим образом несло розовым маслом и лошадиным потом снаружи, чесноком - изнутри, из полускрытых розовых уст.
Ибо тонкие ее пальчики натягивали на уста край тяжелой ткани, а темное личико пряталось как бы в густой тени, что создавала широкая золотая рама: каббалистические и магические знаки, звезды, сияющие через переплетение ветвей, морозные пальмы, как на лезвии лучшего из клинков, и прочее в том же духе. Сами глаза Нарджис можно было бы сравнить со звездами, кинжалами и иными символами волшебства, если бы это не было так избито и тривиально. Словом, от Нарджис оставалось всего ничего, и это "ничего" давало несказанный простор библиотской фантазии.
О сказочная краса в темной утробе покрывала! Что ждет мир, когда ты родишься на свет?
Так пропутешествовали они от конюшенного двора до самого дома. На верхних ступенях нисходящего к нему амфитеатра массовка остановилась, а нашу героическую триаду с ликованием встретили оба директора: умерший дон Пауло Боргес и заточенный невесть куда Бенедикт. Ведь для Сирра все живые, и знает он всё обо всех.
Внутри, однако, их ожидала тяжелая местная реальность, потому что Альдина, которая и раньше норовила заместить собой директора на всех знаковых мероприятиях, встретила делегацию в зале приемов, воссев на особо торжественное кресло с прямой дубовой спинкой и белым атласным сиденьем, выполненным в форме раскрытого фолианта. Карие глаза ее светились кротостью и мудростью воистину неизреченными: то был ее звездный час. Но и звездный час Эшу, который реабилитировал себя за многие годы житья на побегушках у тех библиотечных дам и девиц, что окружили подножие трона. Но не в том заключалось его главное и тайное торжество, что ему удалось, наконец, уесть всех и вся, а в том, что он, наконец, почти что обрел искомую целокупность и завершенность и от лица сей целокупности и завершенности выступал.
Высказанной вслух целью посольства было - получить доступ к неким скрытым фондам, о которых Эшу знал твердо, что Альдина утвердилась на них так же плотно, как на своем торжественном седалище, и из-под себя нипочем не выпустит. Как говорил святой Поджо с подачи австрийца Мейера, уселась подексом на кодекс. (Сам Эшу, кстати, шутя доставал их из своего экрана.) Впрочем, Сирр так или иначе, но получает все, что хочет, кроме, разумеется, того, что изначально пребывает в виде смутных и недопеченных образов, так что искомое разрешение было всем им троим нужно, как собаке пятая конечность.
Поэтому никто из троих соискателей нисколечко не огорчился, когда Альдиной, посовещавшись, было решено отказать в искомом, но, выразив глубокую растроганность, все-таки допустить Нарджис и Гали в читательский зал по разовому пропуску. Таким образом, руки были развязаны, а появление в главном зале Дома (излюбленное место простонародных экскурсий) лишнего сиррского народа - оправдано.
И вот Эшу зайдя в круг, протянул перед собой трехлепестковый Ключ. Для него ключ был Копьем, для Гали - мечом, а Нарджис сама была Чашей. Тут открылась им в столбе света сияющая и переливчатая колонна, и как только Трое подошли к ней - время куда-то испарилось. Они стали невидимыми для всех, кому случилось приключиться поблизости (вернее, те наших друзей просто не замечали, будто кто-то глаза им отвел) - для всех, кроме троих священных животных, которые как раз тут и появились.
Эшу взял на руки Шушару (она хотела взобраться к нему на плечо, как, бывало, к Барнабасу, но изрядно с тех пор потяжелела). Галиен держался поближе к Козе Ностре, Нарджис обнимала за шею Козюбрика.
- Что же, начали! - сказала Крыса.
Вначале они медлили, и самым боязливым из них был Эшу. Но и самым бесстрашным, потому что по доброй воле принял на себя рану плотского рождения, преодолев стиснутость, оставленность и удушье. Он преодолел первородный страх и саму смерть, которая лежит в начале существования любого человеческого существа, окрашивая его бытие в цвет своих мрачных символов: змея, дракона, замкнутого кольца. Символы эти записывают себя внутри текста, который есть каждый и всякий человек.
Итак, Эшу, погрузив руки внутрь, стихом поэта Райнера Марии вызвал из него образ Книги-До- Неба. Бронзовые створы послушно открылись, и в тот же миг привычный вид главного компьютерного зала отодвинулся назад, в некое небытие, доказывая тем самым парадокс своего принципиального несуществования. Да и весь мир живущих отодвинулся назад, как бывало, когда Эшу двигался по виртуальным коридорам…
Свет расплылся и тут же собрался вновь. Все сохранилось, по внешности, неизменным, однако цепь, исчезающая в высях, проявилась и выделилась, и Триада скользнула по ней то ли вверх, то ли вниз.
Чем ближе к цели, тем резче был свет, тем невыносимее сила запахов. Волны отвратных ароматов схлестывались и перетекали друг через друга, их сила порой достигала такого уровня, что казалась благовонием.
- Кладбище и помойка, - сказал Галиен, морщась.
- Амбра и мускус, - поправила Нарджис. - Смотри Томаса Манна и Мелвилла, кто не понял.
- Майтрейя на плече его почитателя казался всем прочим дохлой собакой, - подхватила эрудитка Козя, - Христос похвалил зубы этой собаки, белизной превосходящие любую земную сущность.
- Мы так привыкли жить, оправдывая уродство своего бытия, что истинная красота превосходит наше понимание и причиняет боль. Слишком невыносима она для простых чувств, и они читают ее как мерзость, - подхватила Козюбрик.
Наконец, все устоялось, прояснилось и стало одинаково видимым для всех троих.
- Предупреждаю: с оружием в местное святое святых нас не пустят, - сказала Крыса.
- Так мы его и не брали, - отозвался Галиен.
Тем временем на странице Голубиной Книги выступили слова:
"Вас трое, я говорю Троим. Зверь вызывается только Зверем, победит его лишь Меч. Меч предстает лишь перед воином, вынуть его может лишь дева. Вызывает Деву лишь Совершенный человек, поднимает с ложа - чудо жаркой крови".
- Я Пантера, стало быть, зверь. Моя очередь первая, - сказал Эшу и продекламировал:
"Чужая речь мне будет оболочкой,
И много прежде, чем я смел родиться,
Я буквой был, был виноградной строчкой,
Я книгой был, которая вам снится".
Темные экраны отступили к стенам, растворились в них. На их месте появились и вышли вперед фигуры обеих Кошек. То был Храм, проступающий сквозь марево компьютерного зала, первообраз и источник Библиотеки, видимый лишь для посвященных, какой была Син, и истинная плоть книжного мироздания.
Выпрямившийся во весь рост Самец был черным, полулежащая Самка - темно-серой, но на фоне их шкуры виднелись чуть более светлые пятна, похожие на муаровую игру агата или рисунок колышущихся ветвей сикоморы на воде. Пятна, изредка слагались в Знак Зверя, символизирующий мудрость тварного мира. Радужки глаз Мужа были почти белыми, Жены - темными. Из широко раскрытых зрачков полыхали четыре - два и два - пучка ало-зеленого света, скрещиваясь внутри светового колодца, который казался шире и блистательней того, что помнил Эшу из своих снов и рассказов матери.
- Свет, кажется, живой, - пробормотала боязливая Козя.
При этих словах в столбе вычленились и завертелись тугие струи пламенного золота, в мелькании цветных сполохов проступили сверкающие изумрудом глаза, пурпурная грива, алмазные когти и рога. То был Древний Змей, Вечный Дракон: был он более прекрасен, чем гневен, но устрашал более, чем очаровывал.
Внезапно из палящего света выступила когтистая лапа. Эшу чуть отступил назад, Нарджис оттолкнула за спину свою четвероногую спутницу. Галиен тщетно нашаривал клинок на своем поясе.
- Вместо Книги-Голубя - Книга-Змей или Зверь-Книга, - с завидным хладнокровием резюмировала Крыса, отступив за спины Троих. - Кто-то из вас, людишки, Генри Лайона Олди начитался больно шибко.
- Нет, это Дракон, что стережет корни мирового Древа, - пробормотал Гали. - А победить его может лишь тот меч, что у него в хвосте - или у корней Древа. Отступаем!
Время на этих словах остановилось. И снова Эшу прочел:
"Я приходил туда, как в заповедный лес:
Тринадцать старых ламп, железных и овальных,
Там проливали блеск мерцаний погребальных
На вековую пыль забвенья и чудес,Тревоги тайные мой бедный ум гвоздили,
Казалось, целый мир заснул иль опустел;
Там стали креслами тринадцать мертвых тел,
Тринадцать желтых лиц со стен за мной следили.Оттуда, помню, раз в оконный переплет
Я видел лешего причудливый полет,
Он извивался весь в усильях бесполезных:И содрогнулась мысль, почуяв тяжкий плен, -
И пробили часы тринадцать раз железных
Средь запустения проклятых этих стен".
- Впечатляет, однако чувствуются неоправданные длинноты, - пробормотала Козюбра.
На последней строфе им всем открылась новая декорация, изображающая высоченный зал мрачного вида и цвета. По стенам здесь до самого потолка высились глянцевитые корешки, светились благородным металлом тисненые надписи и гербы. На полу вдоль всех стенок стояли коренастые скамьи, к которым были прикованы на цепях и приторочены веревками фолианты, кипсеки и так называемые подносные издания - огромные, почти в рост человека, переплетенные в чеканный металл, телячьи шкуры и свиную кожу со стершейся позолотой. Страницы благородно коробились на обрезе. Текст, который эти книги иногда приоткрывали со скрытым тщеславием, был начертан на таких же кожах, отмытых и отскобленных добела, или выгравирован на тонких пластинках из слоновой кости.
- Каролингский минускул, - бормотала Тихая Ужасть, - на заставках и буквицах - кельтский звериный стиль. Унциальное письмо. Насталик. А туточки - славянский устав вокруг византийско-фаюмских миниатюр. Впечатляет, однако. Кажется, что здесь собрались благородные узники, только вот гордыню свою они выставили с пафосом того же рода, который иных работников питания компостировать вилки-ложки и привязывать бечевкой к общественному столу. Хотя и то заметим, что цена каждой такой книженции вовсе нехилая: целое стадо бычков, годных для корриды.
- А ножи здесь выдают исключительно по индивидуальной просьбе трудящихся, - съябедничала Козюбра. - Помнишь, Крыса, как мы с тобой при здешней Домовой обжорке работали?
- Какие ножи. Ты имеешь в виду фонды ограниченного доступа? - откликнулась та. - Или в прямом смысле понимать прикажешь?
- В обоих смыслах, - пробормотала ее собеседница, делая ударение на букву А.
- Это Проклятая Библиотека, - проговорил Эшу. - Я о ней слышал. Та суть нашего великого Хранилища, которая качает жизнь из окружающей среды и не может никак ею насытиться.
- Темновато здесь, - пожаловалась Козя.
- Ничего, сейчас проявим.
"У меня не живут цветы,
Красотой их на миг я обманут,
Постоят день, другой и завянут,
У меня не живут цветы.Да и птицы здесь не живут,
Только хохлятся скорбно и глухо,
А наутро - комочек из пуха…
Даже птицы здесь не живут.Только книги в восемь рядов,
Молчаливые, грузные томы,
Сторожат вековые истомы,
Словно зубы в восемь рядов.Мне продавший их букинист,
Помню, был и горбатым, и нищим…
…Торговал за проклятым кладбищем
Мне продавший их букинист".
Действительно, от высказанных вслух строф в мутном воздухе чуть прояснело; показались другие персонажи. Прикрепленный к стульям народец, застывший и бледный, точно куклы из папье-маше в отсутствие своих кукловодов, сидел за перехваченной шнуром плюшевой занавеской вокруг огромного стола. Лица светились в полутьме, точно часовые циферблаты без стрелок, груды полуоткрытых книг перед ними желтели, как старая кость в грудинке. Огромные бронзовые шандалы, покрытые благородной зеленой плесенью, были той породы, которую издревле полагалось запускать в физиономию плутоватым карточным игрокам. По стенам помещались клетки с чучелами заводных птиц, на пыльных жардиньерках стояли горшки с цветами, скрученными из шелковой бумаги. На стене висели портреты отцов-основателей или видных благотворителей, числом тоже тринадцать; один - уж очень странный. Персона, чье туловище составляли пачки книг, руку составляла пара корешков, поставленных углом, нос тоже был корешком закрытого тома, волосы - книга, раскрытая на прямой пробор; даже пальцы, странным образом выгнутые, напоминали книжные закладки.
- Небось, покровитель здешний, - предположила Козя.
- Да нет, просто он так долго занимался начетничеством, что сделался подобным своему возлюбленному предмету, - вразумила ее Тихая Ужасть. - Библиотекарь стандартного покроя и местного разлива.
- А в целом - интерьер Библиотеки после того, как она возомнила о себе, - добавила Козюбра.
Эшу как будто невзначай померился взглядом с хозяином места: в ответ человек с иконы посмотрел на него с суровой грустью на лице, как хозяин на шкодливого щенка, и это было тем удивительнее, что лица у него не было как такового.
- Только не смейтесь, друзья мои, - ответил Эшу. - По-моему, они не безнадежны. Захватчикам и пленникам в равной степени нужен герой-освободитель, причем позарез. В самом деле: так ли нужно им было качать отовсюду жизнь, если бы они не были живыми сами?
- Это все магия тринадцатого числа, - говорила Крыса. - И все-таки Тринадцать - это Христос и апостолы, Артур с его паладинами. Так что ты прав, мальчик, дело не вовсе швах.
- Да, но нам нужно найти отсюда выход назад в Храм.
- По методу Честертона: фальшивые названия скрывают ложную полку, которая и есть дверь.
Они всмотрелись.
- Вот, смотрите, - воскликнула Нарджис. - "Полное и правдивое известие о разразившейся в прошлую пятницу битве древних книг в Сент-Джеймсской библиотеке".
- Такая книга была в самом деле, - отозвалась ученая Крыса. - Некто Свифт написал. Однако сам он был не совсем нормальный экземпляр человечества, что обнадеживает.
- Нет, вы дальше посмотрите, - воскликнул Гала. - "Летят перелетные куры", "Порт для моей мыши", "Хренология как точная наука".
В самом деле, подобными названиями была заполнена огромная сводчатая ниша.