Сигарета запрыгала в его сжатых пальцах, он не смог поднести ее к губам, помахал рукой где-то у виска и наконец раздавил окурок в пепельнице. Влада с беспокойством наблюдала за каждым его движением.
– Ты ни в чем не виноват, – тихо сказала она. – Тебя можно понять. Жанна была счастлива с тобой…
– Жанна… Жанна… – перебил он. – Я помню – сегодня два года, как ее нет с нами. Как ты думаешь, где она? Маленькая Жанна, в зеленом платье…
– Я найду ее. Я делаю все возможное, – спокойно произнесла она.
Макс вдруг вскочил, опрокидывая кресло, подбежал к ней и порывисто поднял с места, больно сжимая руки.
– Я хочу видеть Жанну! – закричал ей прямо в ухо. – Слышишь, в дверь звонят! Это она! Открой!
Он тряс ее так, что из прически выпали шпильки и волосы рассыпались по плечам. Она уже знала, что нужно переждать – это продлится секунду-две…
– Жанна? – обмяк он, пристально вглядываясь в ее лицо. – Жанна, Жанна, забери меня отсюда!.. Это – не она! – наконец он отпустил Владу, и та чуть не упала на пол. Но не растерялась. Она знала, что делать. И сделала то, что когда-то сделала наугад: поднесла к лицу больного зеркало, которое всегда держала наготове. Макс съежился, будто сразу уменьшился вдвое, закрыл лицо ладонями: Эго превращалось в Тень.
– Пошли, – сказала Влада, поправляя прическу. – Тебе уже пора спать.
Он покорно позволил взять себя за руку. Лишь на пороге комнаты тоскливо взглянул в окно, в котором висела большая полная луна. На ее фоне четко вырисовался женский силуэт – недосягаемый, неземной. Появился и исчез. Макс вздрогнул, тяжкий стон сорвался с его губ…
Влада не вошла за ним – настроение было испорчено. Она знала, что он сам найдет свой матрас. Медленно прикрыла дверь, и его стройная фигура в белой рубашке растворилась в темноте. Влада сдвинула половинки стеллажа и бессильно сползла на пол. Из опрокинутой бутылки лилось на стол вино, и на скатерти расплывалось большое красное пятно…
* * *
Она просидела так не более десяти минут. Затем быстрым движением свернула запятнанную скатерть вместе с бутылкой и фужерами, швырнула все это в плетеную мусорную корзину, вытерла стол, разложила на нем письменные принадлежности. И задумалась над листом бумаги.
Влада давно уже запланировала написать очередное письмо родителям, и если не сделать этого сейчас, потом на это не будет ни времени, ни настроения. Письмо должно было быть, как всегда, кратким. Но и те десять-двадцать строк, которые она весь день прокручивала в уме, надо было как-то вымучить из себя.
"Здравствуйте, наши дорогие! – писала Влада. – У нас все нормально. Обидно, что мы пока не можем отправить вам достаточно денег, чтобы вы смогли к нам наконец приехать. Очень скучаем по вам, ведь давно не виделись. Надеемся, что как-нибудь и сами наведаемся… Но это тоже зависит от денег и свободного времени. Ведь ни того, ни другого пока что нет в нужном количестве. Вы просили сообщать обо всем, что с нами происходит. Итак, как прилежный секретарь нашего небольшого семейства со всей ответственностью сообщаю: мы живы-здоровы (чего и вам желаем!). Жанночка работает там же – в библиотеке, я устроилась на новую работу (вы же знаете, что долго на одном месте мне удержаться трудно), Макс время от времени имеет некоторый приработок. Вообще-то живем весело, не унываем. Как ваше здоровье, настроение?.."
На этом письмо должно было заканчиваться. Но Влада решила все же приписать "постскриптум": "Папа, я все время думаю о том странном иностранце, который приезжал к тебе четыре года назад. Не родственник ли он нам? Если это так, почему вы от него отреклись? А вдруг нас ждет какое-то наследство? Это было бы очень кстати. Пожалуйста, напиши мне. Если тебе неудобно, я сама все выясню и улажу…"
Шальная мысль о богатых иностранных родственниках не покидала ее давно – со времени того странного визита четырехлетней давности. Тогда, вспомнила Влада, красное вино так же пролилось на белую скатерть…
* * *
…Визит француза, назвавшегося Антуаном Флери, стал полной неожиданностью для семьи Олега Антоновича, отца Жанны и Влады. Ведь найти нужный дом в густонаселенном "спальном" районе для новичка (а тем более иностранца) было делом практически невозможным.
Сначала на пороге появился опрятно одетый молодой человек с казенной улыбкой на румяном лице. За его спиной маячила фигура еще одного незнакомца. Грузный, с элегантной сединой на висках, он с удивлением рассматривал размалеванные стены подъезда и время от времени утирал лоб белым шелковым платком.
– Извините, это квартира семьи Фарчук? – спросил молодой человек.
– Да, – растерянно ответила Влада.
– Господин Оливер дома?
От удивления Влада на миг замерла. Она совсем забыла, что имя отца по паспорту – Оливер, а не Олег, как его привыкли называть и на работе, и дома.
– Папа! К тебе! – крикнула Влада, не торопясь впускать гостей в прихожую: квартирка была хоть и трехкомнатная, но довольно убогая, и нежеланные гости в ней действительно были нежеланными.
Олег Антонович вышел, на ходу вытирая руки тряпкой, – он как раз чинил испорченный утюг.
– Месье Оливер Фарре? – выступил из-за спины молодого второй гость. Ему было лет шестьдесят. На его груди, как и у многих путешествующих иностранцев, висел фотоаппарат. Влада с огромным интересом наблюдала за происходящим. Поймав ее взгляд, отец молча кивнул ей на дверь комнаты. Пришлось выйти.
Но Влада все равно слышала, как парень начал объяснять отцу, что его спутник приехал из Франции, из Парижа, что находится он здесь больше недели и все это время занимался поисками "мсье Оливера Фарре".
– Совсем меня замучил, – быстро добавил переводчик. – Пришлось поднять на ноги все адресные столы… Правда, слава богу, у него были некоторые сведения о вашем деде…
"Вот оно! – торжествовала Влада. – Я так и знала – иностранные родственники!"
Но отец ответил, что его фамилия Фарчук, поэтому, видимо, произошла какая-то досадная ошибка.
В дверную щель Влада увидела, что отец побледнел. Он держал гостей на пороге и, как испуганная курица, бил себя дрожащими руками по карманам в поисках сигареты.
– Говорю вам, это ошибка! – повторял он.
Затем заквохтал иностранец.
– Дорогой друг, меня зовут Антуан Флери, – засеменил переводчик. – Я так долго вас искал. У меня есть для вас интересные предложения… Я вас умоляю – обратился он к отцу, – впустите его в квартиру, хоть чаю налейте! Если он пожалуется на меня – потеряю работу! Он действительно ученый, а не разбойник с большой дороги… Я мечтал увидеть вас всю свою жизнь, – продолжал он выполнять свою работу. – Я приехал сюда ради вас!..
Лицо "мсье Антуана" покраснело, по нему крупными каплями стекал пот.
– Ольга! – крикнул отец жене каким-то чужим, глухим от волнения голосом. – Накрывай на стол, у нас гости! – и неопределенным жестом пригласил визитеров войти.
Чаепитие со странными посетителями растянулось на весь вечер. К столу были приглашены все члены семьи.
Жанна с Максом ничего не понимали, воспринимая событие как обременительную обязанность, помешавшую им закрыться как всегда в своей маленькой комнатке. Влада чувствовала, что происходит нечто не доступное пониманию, но очень интересное, и не сводила глаз с чужестранца.
Тот с удовольствием попивал дешевенький чай, потирал потные ладони, рассказывал о Париже. Но напряженность висела в воздухе, как тяжелый утренний туман. Беседу поддерживала мать. Отец курил и вертелся на стуле, будто через него время от времени пропускали электрический ток.
– Теперь он хочет говорить о деле… – наконец перевел молодой и облизал губы, настраиваясь на долгий разговор.
Тогда отец поднялся и, вопреки правилам этикета и гостеприимства, жестом приказал экзальтированному туристу идти за ним на кухню. Тот охотно вскочил. На этом чаепитие закончилось. Жанна и Макс, воспользовавшись моментом, тихо исчезли из-за стола, мать продолжала разговор с переводчиком. Лишь Влада не теряла бдительности и направилась в ванную комнату, которая граничила с кухней…
Она прижала стеклянную банку для зубных щеток донышком к стене и припала к ней ухом. То, что она услышала, поразило ее до глубины души. Сначала что-то говорил гость. Влада, конечно же не понимала ни слова, кроме этой странной фамилии Фарре. Потом… А потом самодельный подслушивающий аппарат чуть не выпал из ее рук: медленно подбирая слова, заговорил Олег Антонович. Это был французский! Единственное, что смогла уловить Влада из его довольно ученической тирады, было слово "Non, non, поп!". Больше она ничего не поняла и выскользнула из ванной. С пылающим лицом вошла в комнату молодоженов.
Жанна и Макс как раз куда-то собирались.
– Что я вам сейчас расскажу… – загадочно начала Влада, устраиваясь на старенькой скрипучей тахте. – Наш папа прекрасно говорит по-французски!
– Я тоже прекрасно говорю по-английски, – улыбнулась Жанна, подкрашивая ресницы. – Могу рассказать о себе, о нашем городе… Что там мы еще проходили?
– Откуда он может знать французский? Даже если он учил его в школе – это же было давно, – добавил Максим. – Наверное, разговор был на уровне "да" – "нет". И вообще, что это за чудак, я не понимаю…
– Вы зануды! – обиделась Влада. – А вдруг во всем этом есть какая-то тайна?
– Ну, вот ты ее и разгадывай! – сказала Жанна. – Я готова! – обернулась она к мужу.
Они вышли из квартиры, а Влада присоединилась к матери, которая как раз расспрашивала переводчика о его работе, об иностранцах, о Париже.
Наконец отец с гостем вышли из кухни. Влада заметила, что оба они раздражены. Антуан Флери дернул со стула свой пиджак, задел ним бутылку, которая стояла на столе. Мать бросилась сворачивать скатерть, переводчик тоже быстро поднялся и выскочил за своим подопечным в коридор, отец отправился в свою комнату, хлопнув дверью. Все это произошло молниеносно, как в ускоренном кино. Дверь за гостями пришлось закрывать Владе.
Уже стоя на пороге, французский гость забормотал что-то, гневно тыча пальцем в ободранные обои прихожей. Переводчик покраснел.
– Он говорит, что у вас могло бы быть все иначе… Если бы…Что? – обратился он к мсье Флери, но тот только сердито махнул рукой и вышел на лестницу. – Извините, до свидания! – успел крикнуть переводчик и побежал вниз за своим суровым хозяином.
– Ты что-нибудь поняла? – спросила Влада у матери, которая все еще возилась с испорченной скатертью.
– Разве ты не знаешь отца? – ответила та. – Из него слова не вытянешь… Цыганская душа!
Но теперь Влада знала наверняка: легенда о "цыганском происхождении" отцовского имени – вымысел, а причина его нелюдимости – в чем-то другом. Через год после этого случая родители собрались переезжать. Оба были уже на пенсии, в селе осталась пустая бабушкина хата, да и детям, считали они, надо освободить жилплощадь. Но Влада подозревала, что переезд так или иначе связан с тем странным визитом. Когда она прямо спросила об этом у отца, тот коротко ответил, что она мелет чепуху. И больше Влада на объяснениях не настаивала. А имела ли она вообще на это право? Этот вопрос всегда волновал ее…
* * *
Влада не знала, кто ее настоящие родители. Приемные мама с папой удочерили ее в неполных десять месяцев.
В двенадцать лет она уже знала, что они не родные. Родители решили не делать из этого тайны: постепенно, год за годом, они готовили девочку к неприятному известию, ведь лучше узнать это в собственной семье, чем из уст злобных доброжелателей. И Влада не очень расстроилась. Ей захотелось быть для родителей самой лучшей, самой послушной девочкой в мире. Тем более что почти сразу после долгой эпопеи с удочерением мать, давно потерявшая надежду иметь собственного ребенка, неожиданно забеременела. Врач объяснила это очень просто: нередко бывает так, что женщина, которая прошла все мыслимые и немыслимые курсы лечения, потеряв последнюю надежду, расслабляется, прекращает этот бесполезный марафон в погоне за хотя бы одной здоровой яйцеклеткой и… беременеет. Так случилось и с мамой. Влада понимала, что родители могли бы преспокойно отдать ее обратно, но мать сказала: "Этот ребенок принес нам надежду. Он – наш!" И это была правда. Владу и Жанну родители любили одинаково. Владе даже казалось, что они к ней внимательнее. То, за что Жанну ругали, ей легко сходило с рук. И Влада жалела сестру. Она никогда не считала себя красивой. Точнее – не осмеливалась так считать. Особенно после того, как, увидев девочек во дворе, соседка сказала маме: "И в кого удалась Владка? Вот увидите, будет у Жанки всех кавалеров отбивать!" И Влада просто не могла себе позволить быть красивее сестры. Всегда туго стягивала волосы на затылке, не красила их и не делала макияжа. Правда, Жанна тоже не любила всех этих дамских штучек. Вкусы и взгляды у них были почти одинаковые.
И когда девятнадцатилетняя Жанна впервые привела домой Макса, у Влады перехватило дыхание: этот худощавый юноша с длинными пальцами и утонченными чертами нервного лица мог бы придать смысл ее жизни. Но в тот же миг она так же четко осознала и то, что этого не произойдет никогда. Что ее предназначение – быть ему сестрой. А когда родители решили переехать в деревню, возложила на себя миссию домохозяйки.
Она любила их обоих, более того – со временем она смирилась и стала любить саму их любовь. Эта вторая любовь оказалась сильнее, чем чувство к каждому из этой пары – в отдельности. И теперь, когда случилось несчастье, Влада чувствовала, что для полноценности этой любви не хватает ее второго участника – Жанны. Ее любовь утратила одно крыло…
…Дописав письмо родителям и старательно заклеив конверт, Влада задумалась. Что она на самом деле сделала, чтобы найти сестру – живой или мертвой? Дала себе клятву? Постоянно подгоняла следователя? Все это так, а что сделала сама? Было уже поздно. Влада прилегла на диван, укуталась в плед и почувствовала под своим локтем жесткую пачку бумаги. Очередное творение Макса! Она о нем забыла… Преодолевая сон, Влада включила бра над головой. Надо почитать. Хотя бы ради того, чтобы знать, прогрессирует ли болезнь.
Она с грустью вспомнила недавние времена, когда на Макса неожиданно свалился успех – его начали печатать, приглашать на телепередачи и подкарауливать, чтобы взять интервью или сфотографировать в приватной обстановке.
В одной из газет даже появилась непристойная заметка о том, что молодой гений живет сразу с двумя женщинами. Но это была оборотная сторона признания.
Влада находилась тогда на вершине блаженства. Она не могла понять, почему Макс отказывается принимать журналистов, почему избегает общения с коллегами-писателями и все чаще закрывается в своем кабинете (тогда квартира еще не была студией).
Жанна объяснила: Макс пишет новый роман, но то, что он дал ей почитать, не похоже на первые вещи. "Я даже боюсь… – сказала Жанна, – не надо его сейчас трогать". И новый роман Макса стал для Влады ребенком, которого она помогала рожать как могла: беспокоилась о здоровье "отца", о порядке в доме и калорийности пищи. И тогда, два года назад, когда все пошло кувырком, у Влады было такое чувство, будто этого несчастного ребенка отдали в детский дом, а возможно, еще хуже – в руки извращенца-педофила.
"Нет, я не могу об этом вспоминать! – запретила себе грустные мысли Влада. – Лучше почитаю".
Она взяла листок, и сердце сжалось при виде круглого неразборчивого детского почерка, такого непохожего на прежний четкий, почти каллиграфический, почерк Макса.
"Белые нитки" – прочитала заголовок Влада и, закурив, углубилась в манускрипт:
"…Они шьют белыми нитками. Все видят, что ОНИ шьют белыми нитками. Но не решаются сказать об этом вслух. Ведь и сами – шьют белыми нитками. Цвет непорочности! Мы все шьем белыми нитками. Это похоже на громадный швейный цех. Вот – белые нитки (горы белых ниток!) – только бери. И шей. И шьем. Пришиваемся друг к другу. Стоит только зазеваться, как видишь – к тебе в троллейбусе уже пришился дядя с сумкой – слева, справа – старушка в клетчатом платке, спереди – спиной – какая-то блондинка с острым зонтиком…
Отложим в сторону иглу. И поедем в горы. На плече такие неаккуратные рваные рубцы… Но если не пришиваться, а вот так осторожно поглаживать – они исчезают. Едем в горы уже восемнадцать часов – шестнадцать из них целуемся. Но рекорд некому зафиксировать.
На мохнатых горах растут ягоды. Загорелые дети собирают их в банки, выскакивают на шоссе практически под колеса и продают – по две гривны за огромную банку. Куча новых лиц за стеклом машины сливается для них в одно довольное, потное, краснощекое лицо благополучия.
А ты кажешься себе хуже всех, потому что у тебя – всё на языке: и мед, и горчица, и яд, и правда, и ложь. И всё – одновременно. (Ты так сладко и тепло целуешь сейчас, что через закрытые веки я вижу звезды, несколько лун, потом – красные зигзаги, потом – острые осколки хрустальной вазы, которую разбил в детстве, а потом снова – тоннель из лун и звезд…)
Вот они (напомню: те, кто шьют белыми нитками!) сидят, молчат, прижимаясь горячими коленями к чужим женщинам. А ты что за чудо-юдо? А ты МОЕ чудо-юдо. С первого взгляда. Без примерки. Ужас!
Ты ничего никогда не примеряла. ("Терпеть этого не могу! Дайте, что под руку попадется. Да, пожалуйста, заверните в бумагу".) Те, что шьют белыми нитками, всегда выбирают: тычут носом в свежую курицу на базаре: "А она действительно свежая?","А это действительно курица?", будто случайно заглядывают в комнату: "А это что – видик?", "И машина есть?"…
Нитки беленькие, стежки кривые. Но по правилам игры их не станут замечать.
Мы будем говорить долго. Долго и… молча. Расскажи мне что-нибудь. Грустное или веселое? Веселое. Ноу меня всё – о грустном. Тогда закрывай глазки. Спи. Ты будешь спать, а я думать о чем-то веселом. Ты все равно меня услышишь.
Игла Берлиоза не выходит из сердца. Ты летишь ко мне. Серебряный пилот собрал какое-то количество желающих улететь, раздал всем по паре крыльев, приказал ухватиться за веревку и махать руками. Вот и полетели: раз-два, раз-два… Снизу так красиво смотрится!
…Человек произошел от человека. Когда об этом хорошенько забыли, появился тот, кто должен был проверить, так ли все сделано и не нужна ли какая-нибудь помощь? Оказалось – нужна. Оказалось, что не все так хорошо, как планировалось. То ли климат не подошел, то ли атмосфера слишком разреженная, но мозг сузился, конечности вытянулись, зубы потускнели и заострились. Убили посланника. Научно доказали свое происхождение от обезьяны. А какой с обезьяны спрос?..
Когда начнется Всемирный потоп, зеркала перевернутся и примут нас. Примут ли остальных – не знаю. Нас – примут! Потому что мы знаем, что человек произошел от человека. Они, те, что шьют белыми нитками, орут: "Мы – от обезьяны!" И все пытаются пролезть с черного хода. (Я так тебя люблю, что не представляю себе, как можно так вот запросто сказать: "Где ты шляешься?" Возможно, это тоже нужно – как доказательство самой большой близости, ведь посторонней так не скажешь?..)