Люди сомкнуты в единую болевую цепь: сколько раз ударишь ты, столько ударят и тебя. Поэтому никогда не нужно суетиться, чтобы отдать или получить свое. Сейчас я открою тебе самую большую тайну. Когда ТАМ идет дождь, здесь, на моей груди – под твоей рукой слева, – тоже идет дождь. Во сне ты сжимаешь пальцы, и они вздрагивают от того, что чувствуют, как глубоко под ними идет дождь.
Они, твои пальцы, не могут видеть звезды, но они умеют всё чувствовать. Они умнее тебя. Всё у нас -умнее головы. Хотя нам кажется, что – наоборот. Голова – только химическая лаборатория слов и событий, в ней происходят реактивные реакции. А так – пространство между твоими пальцами совпадает с одним моим пальцем. И наоборот. Все твои промежутки совпадают с моими непромежутками. И когда буквально все промежутки совпадают со всеми непромежутками, голове совсем нечего переваривать. Все становится несущественным. В ней вращается космос.
За все приходится платить. А таким, как мы, – вдвойне. И именно поэтому так трудно по своей воле отрывать промежутки от непромежутков.
Люблю – значит: иди куда вздумается, делай что хочешь. Не люблю: иди туда, принеси то-то и то-то, завтра будет вот так, в следующем году – иначе. Люблю – значит: завтра я умру. Слушай же, как шумит дождь под твоей ладонью!
"Я скоро приду", – сказала ты. Когда – скоро? "Ну, очень быстро. Вот эта ночь пройдет, вот вторая пройдет, а после будет длинный-длинный день. Будем собирать в лесу грибы, покупать кукол у цыган и чернику в стеклянных банках. Только бы хватило сил переждать все ночи, с их люминесцентными лунами…"
Ты говоришь со мной лучше, когда тебя нет. Люди вообще говорят друг с другом лучше, когда молчат.
…Ты так странно уходила от меня сегодня. Ты сказала: "Обними меня, пока я еще теплая. А потом не обнимай больше – меня здесь не будет". А где ты будешь? "О, это лишнее, не переживай! Я буду еще лучше, когда уйду. Ты же меня совсем не знаешь! А я – не такой уж большой подарок. Когда ты снова найдешь меня, ты почувствуешь, что ТАМ, где ты меня потерял, – пусто. Просто я буду стоять рядом с тобой. Это так просто. Нужно только не бояться, не думать о страхе. И когда – сейчас или лет через пятьдесят – прохладные руки опустятся тебе на плечи, не визжать, как обезьяна. Ты будешь любить меня сильнее еще и потому, что захочешь быть со мной все время – других желаний у тебя не будет. Как это случалось со мной, когда я видела россыпи звезд и лун…"
Чтобы тебе было спокойнее, я не скажу, что знаю о тебе все. Ты можешь чуточку хитрить, если хочешь. Ты можешь говорить красивые, одной тебе понятные слова. Я не буду спорить. Твои луны сполна смешались с моими – в них не было болезненных непромежутков. Получилось одно золотое море. И ты стояла на берегу, беленькая, как ангел. И дыхание было легким. И сон был белый. И ты стояла рядом – беленькая, как ангел…"
"Вот оно что, – подумала Влада, выключая бра и плотнее укутываясь в теплый плед. – Значит, она всегда там, с ним… Что ж, пусть будет так…"
А еще она поняла, что болезнь не отступает и не отступит, пока не соединит эти две половинки в одно целое.
За окном уже светало. Влада накрыла голову пледом – она всегда любила спать так – и наконец заснула.
* * *
– Кажется, Макс влип в какую-то авантюру! – говорила Владе за два года до событий, о которых идет речь, Жанна. Они сидели на кухне, пили чай и по очереди подходили к плите, чтобы во второй или в десятый раз разогреть ужин для Максима – котлеты с жареной картошкой.
– Ложись спать, – сказала Жанна. – Я дождусь сама. Макс, наверное, не будет ужинать… – И она решительно выключила огонь под сковородой.
Ее немного раздражало, что на кухне их двое. Если бы Влады не было, у нее было бы совсем другое настроение, не такое миролюбивое.
– Эти котлеты уже превратились в угли! – улыбнулась Влада. – Неужели нельзя откуда-нибудь позвонить и предупредить, чтобы мы не волновались!
– А чего тебе волноваться? – хмыкнула Жанна. – Я вообще считаю, что ты должна подумать о своей личной жизни, а не нянчиться с нами.
Влада обиженно засопела, картинно вздохнула:
– Хорошо, встречай своего Дон Кихота сама… – и покорно отправилась в свою комнату.
Жанна только того и ждала – убрала со стола тарелки, выставила сковороду на балкон и пошла в ванную. Она не считала нужным торчать на кухне и выглядывать в окно мужа, но такой порядок ввела заботливая Влада. И Жанна не могла уйти спать, зная, что сестра будет сидеть на кухне хоть до утра. Знала она и то, что Макса возмущают такие полуночные дежурства, особенно, если их устраивает ее сестра. Но сказать об этом Владе она не решалась, знала, что та обидится. А еще хуже – может съехать с квартиры, чтобы "не мешать молодым", а съезжать Владе было некуда.
Жанна вышла из ванной и сразу услышала скрежет ключа во входной двери. Наконец! Жанна заметила, что за дверью Владиной комнаты скрипнул диван, наверное, сестра оторвала голову от подушки, прислушиваясь к звукам в прихожей.
– Привет! – Макс поцеловал Жанну в нос и тут же повел ее за руку на кухню, тихонько прикрывая за собой дверь. Он бросил плащ на стул и достал из своей сумки бутылку вина.
– Сейчас что-то расскажу, – шепотом сказал он и прижал палец к губам, взглядом указывая в направлении спальни Влады.
Жанна села напротив и смотрела, как он разливает вино в смешные пузатые кружки.
– Это очень хорошее вино, – сказал Макс.
Они тихонько чокнулись и одновременно, не сговариваясь, прижали пальцы к губам. Это их рассмешило, они залились беззвучным смехом и снова сделали один и тот же жест – строго показали друг другу сжатый кулак. Это вызвало новую волну смеха, они просто задыхались, стараясь не выпустить этот смех наружу.
– Мы идиоты! – сказала Жанна, вытирая слезы.
– Ш-ш-ш… А то придет фрекен Бок!
– Ты несправедлив, – серьезно сказала Жанна. – Влада столько нам помогает… Просто у нее никого нет. Вот выйдет замуж – еще вспомнишь ее котлеты…
Здесь она вспомнила, во что превратились котлеты, которые они, опережая друг друга, подогревали весь вечер, и ей снова стало смешно.
– Господи, а я так хотел серьезно с тобой поговорить! – с деланым разочарованием сказал Макс.
– Я тебя внимательно слушаю, – в тон ему ответила Жанна, подпирая рукой подбородок.
– Сейчас расскажу.
Но вместо этого он снова беззвучно рассмеялся, глядя на то, как Жанна сидит напротив него в зеленом халатике, по-лягушачьи поджав под себя ножки, и делает вид, что и в самом деле слушает очень внимательно.
– Ну?
– Хорошо, шутки в сторону, – наконец успокоился Макс. – Ты куда хочешь поехать – в Париж или в Токио?
– В Токио, – не задумываясь ответила она. – А из Токио можно и в Париж!
– Не смейся, я не шучу. Сегодня я встречался с одним переводчиком из Пен-клуба (не буду нагружать тебя подробностями), словом, мне предлагают представить новые рукописи для издания за рубежом. Обещают издать книги быстро. И это еще не все. Мне выплатят приличный аванс! А потом – очень хороший гонорар. Я согласился. Может, со временем сможем даже купить квартиру для нашей фрекен Бок. И вообще, хватит сидеть на картошке. Завтра же я отнесу все, что есть, в агентство. Как ты на это смотришь?
– Может, нужно сначала напечатать романы здесь?
– А что мне помешает сделать это позже? Я это оговорю.
– Как знаешь, – сказала Жанна. – Лишь бы тебя не обманули, сейчас все возможно…
Они еще долго сидели на кухне, пили вино, снова разогревали котлеты и смеялись. Потом вместе пошли в ванную. А когда, мокрые и счастливые, тихонько крались в темноте мимо комнаты Влады, Жанна снова услышала знакомый звук – Влада не спала. И ее охватило острое чувство жалости и раскаяния, будто она украла у сестры половину ее жизни.
"Ну что же у нее никак не складывается?.." – подумала Жанна. Но в тот же миг забыла обо всем – Макс снова целовал ее влажное лицо.
* * *
Та весна была очень красивой. Она наполняла все вокруг запахом сирени и каштанов. Он проникал в самые дальние уголки уставшего от суровой зимы города, тоненькими змейками заползал в ноздри очерствевших от забот горожан, и самые впечатлительные из них со священным трепетом вдыхали эти возбуждающие ароматы, будто наркоманы последнюю порцию героина. Особенно хмельными они были здесь, на окраине, где маленькие "хрущевки" и "гостинки" чередовались с панельными неуклюжими небоскребами.
Несмотря на то что сестры жили далеко от центра, они обожали свой район, который весной утопал в зелени, а зимой по самые уши накрывался шапкой снега – его здесь почти никогда не убирали вплоть до первой оттепели.
Здешние жители тоже были особенные. Именно в этом районе происходило "великое переселение народов": сюда переселялись жители сел, устраивая на своих балконах настоящие курятники (чтобы быть всегда с мясом и яйцами), некоторые даже умудрялись держать не только кур, а еще и коз или поросят. Сюда стекались беженцы не только из ближнего зарубежья, но и встречались африканские и даже афганские общины. И в коридорах жилищно-коммунальных комбинатов, в этих отдельных государствах в государстве, где хозяйничали тучные женщины с громкими голосами и сожженными "химией" прическами, стояли фантасмагорические очереди из темнокожих граждан, которые на ломаном украинском требовали выдать им талоны на сахар. Весной, особенно в выходные, район превращался в цех по выбиванию ковров: в каждом дворе, под каждым окном и на каждой спортивной площадке женщины, мужчины и дети длинными палками колотили по развешанным коврам. И это напоминало священный весенний ритуал, смысл которого казался непостижимым для изумленных мусульман, которые давно уже имели современные пылесосы. Ковры выбивали с утра до вечера. А потом усталые и довольные соседи выносили на деревянные столики бутылки с водкой, бутерброды и кувшины с домашним квасом и до ночи пели песни, что тоже было непостижимым для смуглых детей юга.
…Утром следующего дня сестры так же сидели на кухне и пили кофе, перед тем как отправиться на службу. Жанна работала младшим научным сотрудником библиотеки, Влада находилась в поиске того единственного места работы, где бы она могла сполна раскрыть свои способности. И поэтому ее "трудовая книжка", этот пережиток прошлого, пестрела несколькими десятками всяких записей.
– Куда так рано ушел Макс? – спросила Влада. – Он хоть позавтракал?
– Ты же знаешь, он никогда не завтракает рано, – сказала Жанна. – А пошел он ксерить свои романы, а потом еще куда-то…
– Зачем?
Жанна поняла, что ей не отвертеться от объяснений и, собственно, не из чего делать тайну.
– Ему предложили подать рукописи для издания за границей. В переводе, конечно. Надо же оставить экземпляры для себя. Если бы у нас был компьютер, все было бы намного проще…
– Господи, зачем ему эти переводы? Пусть бы напечатался сначала здесь.
– Здесь это сделать сложнее. Кроме того, за книги пообещали сразу же выплатить гонорар.
– Разве так бывает? Бесплатный сыр – только в мышеловке! – улыбнулась Влада. – Откуда у Макса появились такие благодетели?
– Честно говоря, Макс пойдет сейчас на все, чтобы мы хоть немного выбрались из этой нищеты. Вообще, давай прекратим эти разговоры. Особенно с ним, хорошо?
– Как скажешь… Но я считаю, что вместо того, чтобы участвовать в сомнительных проектах, мы могли бы наконец продать тот родительский камешек. По крайней мере, хотя бы выяснить, что это такое. Может, что-то ценное? Вдруг именно из-за него приезжал тот французский дядечка, помнишь?
– С ума сошла! – Жанна засмеялась. – Откуда в нашей семье "что-то ценное"? Не верю. Это во-первых, а во-вторых… Не забывай, что этот камешек вместе с прадедом прошел сибирские лагеря, с бабушкой – эвакуацию, а папа считает его семейной реликвией.
– Но, помнишь, когда-то отец рассказывал о какой-то иностранной графине, в честь которой якобы тебя назвали? Думаешь, это ложь? А если вы действительно – аристократка, ваше высочество?
– Отец всегда был хорошим сказочником. Он рассказывал не только эту сказочку! А потом – если это действительно так, думаю, никто никогда не узнает правды. Не забывай, какие были времена. Если прадед что-то и знал о, как ты говоришь, иностранных корнях, его заставили об этом забыть.
– А как же папин французский? – не сдавалась Влада. – Ведь я точно помню, как он говорил с тем Флери!
– Ты просто фантазерка.
– Какая ты неромантичная… – вздохнула Влада. – Ну посмотрим на камешек еще разок, умоляю. Отец же недаром оставил его нам – мы можем делать все что вздумается!
– Смотри! – пожала плечами Жанна.
Она знала, что сестра с детства обожала разглядывать эту семейную реликвию, когда отец был в хорошем настроении и позволял это делать. А за годы их самостоятельной жизни они еще ни разу не прикоснулись к свертку, просто забыли о нем. Влада радостно соскочила с табурета и побежала в комнату шарить в ящиках. На кухню она вышла с маленьким свертком в руках. Жанна пила кофе и с улыбкой наблюдала, как сестра осторожно разворачивает и раскладывает на столе пожелтевшие тряпицы, некогда, возможно, бывшие носовыми платками, а возможно, и клочками дедовской портянки – отец хранил все в том виде, в каком получил от предков.
Наконец Влада развязала последнюю веревочку, и на куче тряпья появился темно-синий камень, по форме напоминавший слезу. Жанна взяла камешек и подбросила его на ладони:
– И по-твоему, это – драгоценность?
Влада поскребла поверхность камня ногтем, и из-под толстого слоя краски тускло блеснуло стекло.
– Не трогай! – возмутилась Жанна. – Тебе все надо попробовать на вкус! Этому камешку уйма лет. Пусть все останется так, как есть!
– Я понимаю… – тихо произнесла Влада. – Я не имею на это такого права, как ты…
Это был запрещенный прием, и Жанна снова почувствовала к сестре жалость и нежность. Она быстро сгребла тряпки и камешек со стола, бросила все в ближний ящик и ласково обняла сестру.
– Дуреха! Делай с ним что хочешь. Просто я сейчас думаю совсем о другом. Я хочу, чтобы у тебя была своя жизнь, своя квартира, чтобы ты не стояла у плиты, чтобы мы нажрались. Это ненормально. И если у Макса все сложится хорошо, ты сможешь жить иначе, лучше.
– Но я хочу жить с вами. Я вас так люблю, – ответила Влада, тоже сжимая сестру в объятиях. – Я никогда не буду жить так хорошо, как вы…
– Господи! – засмеялась Жанна. – Ты нас идеализируешь, а мы просто стараемся не ругаться при тебе.
Сестры еще немного посидели. Затем началась обычная утренняя суета с препирательствами, кому первому идти в ванную и кто у кого взял и не вернул косметический карандаш.
…До работы Жанна добиралась на автобусе, потом пересаживались в метро. Сегодня она забыла взять с собой книгу, поэтому ей пришлось наблюдать за дорогой, глядеть на лица, прислушиваться к разговорам. Сзади сидели две девушки, которым можно было дать и восемнадцать, и в то же время двадцать восемь: простенькие накрашенные лица, громкие голоса…
– Что же мне подарить тебе на свадьбу? – спросила одна.
– Да что угодно, мне все равно, не бери в голову, – отвечала вторая.
– О, придумала! Это будет как в анекдоте – куплю тебе вазу и вручая разобью… На счастье…
– И… у него на голове! – со смехом добавила "невеста".
– С удовольствием!
Они громко расхохотались и начали обсуждать фасон будущего свадебного платья. Простота бытия – вот что всегда удивляло Жанну в людях, заставляло ее сто раз пересматривать собственное отношение к жизни. Она порой ненавидела себя за постоянные внутренние монологи, за картины, которые она могла вызвать в своем воображении. Ей казалось, что она бы не загрустила и не пала бы духом даже в тюрьме: к ней "в гости" приходили бы все, кого бы она пожелала увидеть. Они пришли бы из небытия, из книг, живописных полотен, из звуков музыки (особенно ее любимых Грига и Моцарта), из всех времен… Они давно жили в ее воображении, она поселяла их в своей голове, предоставляя каждому персонажу отдельную чистенькую комнатку. Она была хозяйкой своего воображаемого отеля и имела полное право на непринужденный разговор с гениями и героями о погоде или свежести утренних булочек.
В одной из таких комнаток всегда жил Макс. Только сейчас, с течением времени, она могла пожертвовать беседой с ним ради собственных мыслей. Иногда бывало такое, что она (мысленно, конечно же!) запрещала себе даже приближаться к той двери в своем воображаемом "отеле мира", за которой поселила Макса, много раз даже пыталась выселить оттуда докучливого квартиранта со скандалом и обвинением в краже "отельного имущества". Напрасно! Он возвращался. И она понимала, что он здесь навсегда.
Простота бытия привлекала только как альтернативный, неприемлемый для ее психики образ жизни – легкий и необременительный, в котором нет места размышлениям о старости, страхе и смерти. Встреча с Максом сделала невозможным простоту ее бытия. Когда она впервые увидела его – не обрадовалась, как радуются все девушки настоящей (или притворно настоящей) любви с перспективой женитьбы.