Здесь, в Алма-Ате, Вадим Алексеевич встретился с пережившим опалу авиаконструктором. Тот спешил на грязевые ванны, но задержался на несколько часов, чтоб посидеть с Травкиным в ресторане. Ни споров, ни вопросов, когда-то волновавших обоих: генералу все стало ясно, как только он вновь обрел власть. Говорил только о себе, ни разу не поинтересовавшись, как живется Травкину, который в вечной опале. И эта барская снисходительность, это великодушие, которое не может быть среди равных... Расстались так, будто и не встречались.
Комиссия вспомнила наконец о "Долине" и Травкине, послала за ним. Стулья в комнате повалены, в пепельницах - горы окурков, впечатление такое, будто все торопятся на поезд. Или создавали видимость спешки, чтобы побыстрей получить согласие Травкина. Ему официально предложили стать главным конструктором "Долины", возглавить работы на станции. Срок сдачи - не позже ноябрьских праздников. Вадим Алексеевич может сохранить за собой должность начальника 5-го отдела МНУ. Его откомандируют в НИИ Зыкина, чтоб не ломать сложившуюся структуру и все налаженные связи. Подчиняться же он будет только министру.
Это было ублюдочное решение, и понимал это не только Травкин. Но по-иному нельзя было решить. Нельзя было громко и ясно объявить: вся предыдущая разработка - порочна, все предшествовавшие работы - никчемны.
- Я подумаю... - сдержанно ответил Травкин, нетактичным показалось ему - послать к черту всех этих завравшихся начальников своих. "Оклад четыреста рублей, персональный", - уже в коридоре донеслось до него.
Вялым, тягучим шагом добирался он до гостиницы, часто останавливаясь. Открыл дверь - и поначалу подумал, что ошибся номером: ревела музыка, на столе бутылки и, что уж совсем неожиданно, пьяненький Родин. И Воронцов закатывается в смехе: "Ну, Володька, с двумя сорок седьмыми подряд - да тебя в ЖЭК не возьмут слесарем!.." Вадим Алексеевич ничего не понимал и понимать не хотел, пока Воронцов не растолковал ему: Родина выгнали с работы по статье 47-й, за прогул, и прогул спровоцирован Зыкиным, директор НИИ сам, лично, по телефону разрешил Родину задержаться на сутки в Ташкенте, а потом от слов своих отрекся. "Гнида, но мозги - как у дельфина!" - скрипнул зубами Родин. Широкомыслящий Воронцов был более категоричен: "Продавшаяся сволочь - Зыкин!.. В американском сенате были слушания по делу Пауэрса. Пора и нам - по делу Зыкина, Базанова и Клебанова..."
Родин поднялся из-за стола, виляющей, пьяной походкой добрался до радиолы, выключил музыку. В упор смотрел на Травкина.
- Из-за вас меня выгнали! Чтоб я вам не достался вместе с "Долиной"!.. Что - молчите?.. Вас уже назначили на "Долину"?
- Нет, - покачал головой Травкин. - Не назначили и не назначат.
Он хотел тут же позвонить, сказать, что нет, не согласен. Но передумал: по телефону всего не скажешь. Спустился вниз, увидел автомат, стал искать по карманам двушку - и вновь передумал. Ни говорить не хотелось о "Долине", ни думать о ней. Дошел до гостиницы военного коменданта. У входа сквернословили офицеры, все с полигона. Увидели Травкина, приложили руки к фуражкам, понизили голоса.
- Витюню Калабузова помните?.. Который отвалил в отпуск с военторговской Люськой.
- Ну?
- Он на 35-й сейчас, на "Долине"... Такое рассказывает: машина наведения там ни к черту не годится, контакты пропадают, цель теряется. И что, думаешь, придумали? Инженерам резиновые молотки выдали, они ими по панелям постукивают, контакты восстанавливают...
Много небылиц ходило по полигону. Но уж эта басенка - ни в какие ворота! "В гробу я видал эту Америку!.. - сплюнул кто-то. - Молотками закидаем!" Другой усомнился: так ли это? Спросил у Травкина.
- Нет, конечно, - ответил Травкин, с ужасом сознавая, что молотки - истинная правда. Такой русской смекалкой мог похвалиться любой институт в Москве. - В формулярах радиолокационных станций резиновых молотков нет, не было и не будет!
С чем офицеры вынуждены были согласиться. Ври, Витюня Калабузов, да знай меру. Эдак скоро с танков снимут пушки, а танкистов вооружат дубинами.
- "Долина"-то - ваша теперь?.. - осторожно спросил кто-то у Травкина.
Вадим Алексеевич не ответил... Поднялся на этаж к ждавшим его и сказал, что да, согласен, - неожиданно и для себя, и для тех, кто выслушал его.
Его поздравили, ему пожали руку, его заверили в полной поддержке, и Вадим Алексеевич отлично знал, что слова эти - пустые. И Клебанову такое говорилось, и Базанову, и предшественникам их.
И все же он понимал: наступают звездные часы его, и не на холмик ему взобраться надо, а взять горный пик, семитысячник. И не было в нем взлета чувств и мыслей. Ледяное спокойствие всего лишь.
Спал напившийся Родин. С остатками "Кэмела" сбегал к вертолетчикам Воронцов, договорился на завтра. Родина придется взять с собой, сообщил он. Трудовую книжку ему не выдают, спецодежда не сдана, за ней и прилетел сюда Родин.
- Нам "Долину" подкинули, - сказал Травкин, обгладывая куриную ногу и запивая вином. - Работенки прибавится.
- Да уж знаю, - ответил Воронцов, присаживаясь к столу. - Володьку бы надо к "Долине" пристроить.
16
А утром - сияющее солнце, вечноснежные горы на юге и что-то театральное в неподвижности их, в четкости. И аэродром, барьерчик летного поля, все глазеют на казашку новой формации, девчонку в шортах и прозрачной блузке, с прыткостью жеребенка бегавшую от диспетчера к вертолету и обратно, "плавки из паранджи" - хмуро констатировал Воронцов. И Родин неподалеку, тоже не отошел еще от вчерашнего алкоголя. "Вадим Алексеевич... - прошептал в самое ухо. - Возьмите меня к себе на "Долину". Сцепитесь же с Зыкиным... Да и кто лучше меня знает эту конюшню вонючую..." Травкин ответил неопределенно: "Я подумаю". Показался летчик, объявил маршрут, вполне удовлетворивший всех: 44-я площадка, далее 26-я, и с нее, 26-й, проще всего попасть на 4-ю, полтора часа езды, машину дадут, конечно.
На 26-й были в полдень. Пошли в штаб. Офицеры поглядывали на Травкина, пытаясь определить: "Долиною" он оскорблен или порадован? Позвонили в гараж, вышли провожать. Лихо подкатил "газик" с брезентовым верхом. Травкин сел справа от шофера, Родин забрался в угол, Воронцов зевнул и сказал, что будет спать, дорога здесь ровная. Шофер ходил вокруг машины, осматривал ее, как коня перед дальней дорогой. Все ждали, не понукая, - степь приучала к неспешности, - и все присматривались к шоферу, которого дежурный по части назвал по-домашнему Ваней, ласково назвал, и шофер этот казался таким чистым и честным, что все смотревшие на него радовались. Был этот солдатик первого года службы каким-то игрушечным, молодцеватым, румяным, справным, умненькие глазки его выражали беспрекословную готовность подчиняться и бывалому старшине, и зелененькому лейтенанту, и суровому майору, и гражданским товарищам, которых солдатик в привычной ему иерархии отношений считал чинами не ниже капитана, а уж Травкину, наверное, присвоил и полковника, потому что командир части пожал тому руку так, будто Травкин начальник штаба всего полигона. Обнаружилось к тому же, что гражданский полковник известен всем старослужащим сержантам на КПП, и солдатик, которого и в мыслях нельзя было назвать ни "шоферюгой", ни "шофером" даже, а только "водителем военно-транспортного средства", вел машину очень старательно, чутко улавливал желания гражданского полковника и сбавил скорость у памятника солдатам-подрывникам, погибшим много лет назад, еще до того, как его попросили об этом, и не было сомнений, что и впредь он будет таким вот способом уважать память военнослужащих, как демобилизовавшихся, так и оставшихся на полигоне. И перед 49-м километром он вопросительно глянул на старшего в машине, испрашивая разрешения на остановку, и разрешение получил.
- Передохнём и заправимся, - сказал Травкин.
Был второй час дня. Середина марта, 49-й километр дороги, связывающей 4-ю площадку с северо-востоком полигона, непременный пункт остановки, традиционная разминка перед последним броском на юго-запад, к озеру. Отсюда мощные насосы гнали воду на все площадки северо-востока, и вода на 49-м километре считалась самой полезной, вкусной, знатоки находили, что она напоминает родниковую, ту, что бьется во влажной почве березово-осинового лесочка.
Там, в Алма-Ате, на совещании, всех позабавил Федор Федорович Куманьков, глава антенной фирмы.
- Да не стращайте вы нас, не стращайте!.. Подумаешь - контуры наведения не те! Подумаешь - ракеты зависают!.. Тьфу!Плюнуть и забыть. Не одни мы с голой задницей. Американцы, мать их за ногу, еще больше куролесят! Каждый второй самолет - с дефектами, каждая третья РЛС - не фурычит, и ничего, терпят, признают это нормальным явлением, потому что только эксплуатация техники способна обнаружить ее недостатки... А уж на полигоне-то... Чем больше ЧП - тем лучше!Приветствовать их надо...
Борода задрана к потолку, с потолка и цифры сыпятся, покрывая стол... Голова опускается, борода веником сметает цифры.
- От разработки до внедрения, чего уж говорить, годков проходит немало, сами себе мозги засираем, но выгода - великая, надежность - в простоте, никаких излишеств, пусть там, - Федор Федорович показал рукой куда-то за спину, блеснули бриллиантовые запонки, - разные модные штучки применяют, а мы по обноскам ихним сразу поймем, где что ушить, а где распороть...
- Заплату на голую задницу - это, что ли, предлагаете?..
- Так задница - всегда задница, американская ли, другая какая... И всегда голая. Портки-то снимаем, когда нужда припрет...
17
Объехав стоявшие у КПП машины, водитель приткнул "газик" к обочине, выскочил, отвязал ведро, рванулся к колонке и - застыл.
Травкин, Родин и Воронцов распахнули дверцы "газика", но выходить не решались, гадали, что за люди соседствовали с ними на 49-м километре и каким непостижимым образом люди эти могли попасть сюда. Над той же задачей бились и мозги первого года службы, солдатик растерянно оглянулся на пассажиров своих и попятился, ища у них защиты от неведомой опасности.
Лучшие легковушки штаба полигона разбросаны были у подножия холмика, на котором угощались водою какие-то важные гости, сидя за столиком, вынесенным из КПП, и сержант, чрезвычайно гордившийся тем, что именно на его долю выпала роль хозяина воды, потчевал ею гостей не так, как делал обычно, кружкою, а выставив ее в стеклянном графине, с тонкими стаканами, чтоб видна была голубоватая ее чистота. Гостей было трое, и крайним, ближе к колонке, сидел плотный мужчина в костюме, без галстука, и галстук, видимо, не был обязательным в его повседневной одежде, потому что рубашка была на "молнии". Ему давно перевалило за пятьдесят, маленький, несколько сплюснутый нос лишал мясистое лицо возможности определиться каким-либо емким словом, оно было просто усталым. Болезнь лежала на лице, давняя, чуть ли не многовековая. Рядом с ним в сладкой стариковской неге блаженствовал под солнцем яйцеголовый здоровячок. На той же скамеечке пристроился самый молодой, в пуловере. В степи сразу узнавались чужие - по одежде, по манере двигаться и осматриваться, узнавались безошибочно, как в Москве - прибывшие в столицу за покупками, как там же, в Москве, с одного взгляда определяются иностранцы, и эти, за столиком сидевшие и водой угощавшиеся, были иностранцами на полигоне, чужими, обладавшими большими правами, чем свои, и сидели они за столом так, будто на нем лежала красная до полу скатерть, будто не в степи они, под пылью и солнцем, а в зале торжественного заседания, в президиуме его. Воду мужчины постарше дегустировали маленькими глоточками, зато молодой залпом выпил стакан и сплюнул.
Пятнадцать или двадцать офицеров курили на вытоптанном пятачке, с любопытством поглядывая на того, что сидел с краю, - мясистого, плотного.
Наконец Воронцов понял, кто в тридцати метрах от них удостоен столь небывалого сервиса. Он выкинул из машины длинные ноги, посучил ими, сбросил туфли.
- Ну и носочки, - проворчал он. - Эта синтетика, скажу я вам... Никак - творцы ракетно-космической техники?
-- Они, - отозвался Родин, поскольку Травкин молчал.
- Этот... слева - Сергей Павлович?
- Он, Королев.
- Который Главный Конструктор?
- Ага.
Воронцов изловчился, подцепил пальцем носки, стянул их. Поставил ноги на землю, предварительно убедившись, что ни тарантулов, ни скорпионов поблизости нет. Брезглив был до удивления, хотя пора бы знать, что в марте нечисть эта днем прячется.
- А рядом с ним - фраер ушастый - кто это?
- Помрет - узнаешь. У него КБ по двигательным установкам.
- А шестерит кто?
- Из отряда космонавтов, Славой зовут.
- Ты-то откуда их знаешь?
- Утрясал делишки шефов. Я им и мальчик на побегушках, и доверенное лицо. С кем только не общался. Сергей Павлович - клиент весьма неудобный.
- И больной, я вижу.
- Не больной. Усталый. Ракеты вымотали его.
- Не ракеты, а срока...
- Шесть лет всего сидел.
- Намотали-то ему больше, поверь мне...
То ли хмыкнул предостерегающе Травкин, то ли кашлянул от волнения... Родин и Воронцов повернули головы - и уставились на водителя. Ведро давно уже выпало из его рук, солдатик расправлял складки стянутой ремнем выцветшей, но хорошо отстиранной рубахи. Восторженно-любовно смотрел он на того, о ком говорили его пассажиры, предвкушая миг, когда, возвратясь со службы домой, расскажет - матери, отцу, родным и двоюродным братьям и сестрам, теткам и дядям, знакомым и незнакомым, - расскажет о встрече с Главным Конструктором. Сам видел его! Собственными глазами! И он такой, каким описал его первый космонавт Земли Юрий Гагарин: широкоплечий, с добрым русским лицом, с хорошей русской фамилией. И мне, вашему сыну, вашему брату, вашему соседу, вашему знакомому, выпало счастье видеть этого человека в самой простецкой обстановке. И зовут его так: Сергей Павлович Королев!
- Опять мозоль, - горестно произнес Воронцов, переводя глаза на пальцы ног. - Чехи совсем распустились, в капстраны еще ничего дают, а как нам - сплошной брак... В июне тридцать восьмого его взяли, на квартире, сопротивление не оказывал. В Бутырке сидел.
- Донос? - прошелестел Родин.
- А как же... Не без этого.
- Беззаконие, значит... - весело констатировал Родин.
- Мне-то уж чернушки не лепи... "Беззаконие"... Чтоб при Coco Джугашвили - закон нарушали?.. Да ни один опер не мог чихнуть без разрешения сверху. Все было в полном соответствии с законом.
- Закон не может вводить беззаконие!
- Эк тебя разобрало... Это он тебе таким кажется - закон. А ты смотри на закон глазами той эпохи. Историку - и не знать о принципе историзма...
- Отлично знаю. Железное правило: измеряй предмет только той линейкой, что сделана из материала предмета, иначе ошибка неизбежна.
- Верно.
- Что я и делаю сейчас. Ибо иной линейки, чем нынешняя, у меня быть не может!.. Ладно, с принципом историзма покончено. Что дальше-то? Ну, Бутырка, - нетерпеливо напомнил Родин.
- А что могло быть дальше вообще?.. Отвесили червонец плюс по рогам пятерик.
- По рогам - это что?.. Ты нормальным языком говорить можешь?
- Я и говорю нормальным языком. Поражение в правах на пять лет после отбытия заключения. Судила Военная коллегия Верховного Суда, статья 58-я, пункты 7, 8, 9, 10, 11, 17, 18, по-божески отвалили, червонец в те времена давали запросто, как жетон в раздевалке. Он, Королев, вообще везучий. В сороковом году отправляли его с Колымы обратно, в Москву, так он на транспорт опоздал, заболел, а транспорт - утонул. Человеку везло всю жизнь.
- А чего его отправляли обратно?.. Оправдали? Освободили? - спрашивал Родин с каким-то затаенным торжеством, и что-то истерическое пробулькивало в вопросах его.
- Освободили?.. Как бы не так, срок-то не отбыл... Туполева освободили, с Соловков привезли в Москву "Ту-2" доводить; Туполеву конструкторы были нужны, вот и Королев понадобился. Под конвоем творил, в Вешняках всем лагерникам барак отвели. Да недолго длилась малина. Приехал как-то кум, поговорил с Королевым и добавил ему червонец.
- Себе, себе противоречишь, Воронцов. Кум добавлять не может, добавляет коллегия. Нарушил все-таки закон кум твой.
- Кому другому говори... - начал злиться Воронцов. - По закону все делалось. Кум на допрос приглашал другого опера, вместе они выслушивали заключенного, и, что бы тот ни говорил, все подпадало под антисоветскую агитацию, то есть еще червонец.
- Значит, я правильно понял: сидишь не дышишь - червонец, разок дыхнул - еще червонец.
- Правильно понял, наконец-то, а то хилял за чистодела. Но формально ты прав, коллегия добавила червонец, а потом еще восемь... или сбросила с червонца два года, не помню уж. Вкалывал он в Омске, заместителем начальника цеха авиазавода, потом в Казани, по специальности своей, главным конструктором АРУ, авиационной ракетной установки, на "Пе-2" ставили ее... потом... - что потом?.. - да, испытывал высотный истребитель.
- Освободили уже все-таки?
- Это за что освобождать-то его?.. Немцы его освободили.
- Немцы?.. Казань, что ли, немцы взяли?
- Тоже мне - историк... Немцы завершили испытания ФАУ-2, тут уж наши спохватились, бросились своих ракетчиков искать - в лагерях и тюрьмах, разумеется, в самых надежных местах, это госбанк можно ограбить, сберкассу взять, а человека с нужным для государства интеллектом из тюрьмы не похитишь. Ну и Королева нашли. В июле сорок четвертого года - постановление Президиума Верховного Совета о снятии судимостей и досрочном освобождении. Все по закону.
- И что - правительственная телеграмма в Казань? Извинения, цветы, оркестр?
Воронцов выплюнул на землю сигарету.
- Ты меня доведешь, Родин, своими играми в Незнайку... Для казанской тюрьмы особого назначения Указ Президиума - бумажка. Документ для тюрьмы - постановление НКВД о досрочном освобождении. Через две недели после Указа освободили... Вот и все. Не веришь - ступай на Лубянку, там есть один экземпляр уголовного дела, как Почетную грамоту хранят.
- Зайду! Обязательно! - пообещал Родин. - Убежден, что там, на Лубянке, все есть, блюдечко с голубой каемочкой тоже! - Он осекся, заговорил вкрадчиво, нежно: - Интересно, из-за чего весь сыр-бор разгорелся? Ведь доносили не для того, чтоб въехать в освободившуюся квартиру. Какой-то ведь политический и технический смысл был?!
Воронцов поддел ногами носки, взял их в руки, сполоснул в воздухе, стряхивая песок.
- Был смысл. - Видимо, этот вопрос он задавал и себе. - Поцапались две группы ракетчиков, до тридцать седьмого года жили мирно, в разных городах, Москве и Ленинграде, произошло слияние - и началось!.. А в стране с единой идеологией должна быть и единая техническая доктрина: либо ракеты на твердом топливе, либо на жидком - третьего не дано. И закон стал на сторону тех, кто создавал "катюши".
- Ве-ли-ко-леп-но! - Родин вскинул руки. Но в "газике" не размахаешься, Родин ходуном ходил. - Может быть, ты знаешь, где эта группа, создавшая грозное оружие и, следовательно, обласканная законодателями? Где?
Давно уже подкосились ноги у солдатика, он сидел на земле, внимая каждому слову, и на лице его выражалась мука, будто ему рассказывали о последних минутах матушки.