- Вот акты проверок, - произнес он. Нет, такого голоса Рожнов положительно еще не слышал. - Нас регулярно коллегия проверяет. Вы то есть. Последний раз в июле проверка была. Тех самых девяносто семь человек проверили тоже… обоснованность решения по ним… и пришли к соответствующему выводу.
Рожнов придвинул к себе бумаги - то были какие-то написанные корявым почерком протоколы с многочисленными подписями, - поизучал их, ничего в них не понял, отдал обратно Цепенюку.
- И к какому же выводу они пришли? - спросил он.
- Решения по делам кандидатов вынесены правомерно, - заговорил Цепенюк, словно зачитывая протокол. - Речь всех девяноста семи кандидатов не соответствовала принятым нормам. Кандидаты были приняты на курсы, к ним применены известные речеисправительные методики. Сложность данных методик проявилась в первые же недели курсов. Кандидаты испытывали психологические и физические трудности с выполнением некоторых упражнений. Сказывалась выработанная в домашней и уличной среде долголетняя привычка произносить слова неправильно. Многие кандидаты просто не верили в то, что слово надлежит произносить иначе. Их приходилось переубеждать. Это обычная практика в речеисправительных учреждениях - терпеливо и настоятельно переубеждать, демонстрируя наглядные образцы. Необходимо подчеркнуть, что данные образцы не были должным образом восприняты речевым и мыслительным аппаратом кандидатов, что привело к психологическим срывам, умственным шатаниям, постепенному замыканию в себе. В результате мы были вынуждены признать, что кандидаты психологически не готовы к речевой перековке, им необходим отдых. После обследования кандидаты были направлены на лечение.
Рожнов пораженно смотрел на Цепенюка.
- Что, все девяносто семь человек были направлены на лечение? - выдавил он.
- Было принято решение направить на лечение всех замкнувшихся кандидатов, - произнес Цепенюк в ответ.
- Неужели всех? Но там почти сотня человек!
- В нашей практике встречались и более тяжелые случаи. К примеру, два года назад на лечение был направлены сто пятьдесят один человек. Впоследствии двадцать девять из них успешно прошли курсы.
Эта статистика ошеломила Рожнова.
- И вы считаете, что курсы успешно справляются с поставленной задачей? - воскликнул он.
Цепенюк, не дрогнув, ответил:
- В складывающейся ситуации курсы вполне отвечают поставленным перед ними целям.
- Иван Тарасович, - сказал Рожнов, помолчав, - а вы не думали, что это люди? Более того - кадры, призванные Партией?
Цепенюк победно молчал. Кажется, приведенные им цифры воодушевили его так, что ничьих доводов он был просто не в состоянии воспринимать.
- Гм, - сказал Рожнов, видя это. - Ну что ж. Вы мне покажете владения ваши?
Он поднялся. Цепенюк, не вставая, смотрел на него.
- Осмотреть хотите? - спросил он, словно не понимая Рожнова.
- Осмотреть. Осмотр, - подтвердил Рожнов.
- А комиссия? - спросил Цепенюк. Он не вставал.
Рожнов каким-то образом догадался, в чем дело.
- Я - комиссия, - успокаивающим тоном произнес он.
- А протокол составите? - дознавался Цепенюк.
- Протокол будет составлен надлежащим образом, - внушительно сказал Рожнов.
Цепенюк со вздохом поднялся, полез в шкаф, достал связку ключей.
- Ну, пройдемте, - произнес он.
На что нужны были ему эти ключи, Рожнов потом так и не понял. Дверей, запертых на замок, им не встретилось. Они вышли из кабинета, прошли по коридору, поднялись по лестнице на третий этаж и вошли в другой кабинет, где сидел лысый чернобородый человек в очках и тоже пил чай.
- Алексей Никитич, - обратился к нему Цепенюк, - к нам вот комиссия из коллегии. Найдется у вас минутка?
Бородатый укоризненно посмотрел на Рожнова, со вздохом поднялся, достал из шкафа непременную связку ключей и повел гостей по коридору. В конце его толкнул незапертую дверь, и они оказались в большом зале, разделенном невысокими перегородками на несколько помещений. Там стояли столы, стулья, за столами сидели речеисправители в белых халатах, а перед ними горбились измученные люди в похожих на больничные голубовато-серых робах. Негромкие размеренные звуки носились по залу:
- Р-р-р… Ш-шина, ш-шина… Агррраррий, агррарррий… Л-л-лыжи, л-л-лыжи…
Из нескольких углов слышалось упорное щелканье языком, какое-то цоканье, другие плохо различимые звуки. Кто-то, заикаясь, повторял:
- Ч-человек ест ч-чебурек. Ч-чебурек ч-черствый… Д-доктор, я п-правильно п-произношу?
Бородатый Алексей Никитич, не обращая ни на кого внимания, провел их в дальний угол, где на длинной скамье сидели несколько человек в тех же сероватых робах. Лица у этих людей были примерно того же цвета. Сидели они, полузакрыв глаза, и похоже было, что в этом мире их мало что волнует.
- Вот, - глухо произнес Алексей Никитич, ни к кому особенно не обращаясь, - наши отличники. Показали прекрасные результаты. Скоро будут выписаны, получат дипломы и заступят на должности.
Сидящие не обратили на него никакого внимания. Некоторые едва заметно покачивались, словно медитировали.
- Здравствуйте, товарищи, - бодро обратился к ним Рожнов. - Ну, как успехи?
Его слова возымели действие - несколько человек приоткрыли глаза.
- Ста… ра… ем… ся, - по складам выговорил один, а потом повторил уже одним словом: - Стараемся!
- Хорошо, хорошо, - нарочито бодро произнес Рожнов, замирая от ужаса. Он чувствовал себя так, словно попал в психиатрическую клинику. - Ну, а жалобы есть? Жалобы, предложения?
- Жжжалоб нет, - проговорил другой отличник речеисправительной подготовки. - Предложжжений тожжжже.
- Гм, гм, - сказал Рожнов, топчась на месте. - Вот и чудесно. Правда, товарищи?
Отличники никак не отреагировали, зато стоящие рядом Цепенюк и Алексей Никитич сурово кивнули.
- Щебенка. Вещественный. Общаться. Щиница. Ищи-свищи. Щурок. Щекастый. Щемафор, - монотонно перечислял кто-то за перегородкой.
Рожнову едва не стало дурно. Больше здесь делать было нечего. Он торопливо пошел к выходу. Он просто не мог здесь больше находиться. Сзади поспевали недоумевающие речеисправители. У входа Цепенюк его нагнал, заговорил о чем-то, но Рожнов оборвал его:
- Кадры! Кадры!
Он сам не понимал, что говорит. У него вылетали какие-то слова, какие-то фразы, довольно угрожающие:
- Разбазариваете!.. Призыв застопорился!.. Ценнейший материал!..
Алексей Никитич вдруг вступил, сверкая стеклами очков:
- Как вы сказали? Вы по округе походите, посмотрите, что за народ. Сорный народ!
- Вы мне это перестаньте! - вдруг неожиданно для себя фальцетом закричал Рожнов. - Их Партия призвала! Выделила!
Цепенюк хватал его за локоть, пытался вывести из зала в коридор. Рожнов вырывался.
- Это еще надо определить, кто тут сорный материал! - кричал он.
- Протокол! Протокол! - как заклинание повторял Цепенюк. Ему, наконец, удалось вытащить взъерошенного Рожнова в коридор. Там Рожнов вдруг остыл.
- Будет вам протокол, - произнес он, и речеисправители вдруг почувствовали на себе дыхание рока. Это им не понравилось.
- Да вы пройдите в другой зал, - приказным тоном произнес Цепенюк, звеня своими ключами.
- Нет необходимости, - оборвал его Рожнов. - Комиссия уже увидела все, что нужно. Вы будете уведомлены письменно.
- Нельзя же так, товарищ! - глухо произнес Алексей Никитич. - Если осматриваете, осматривайте все. Нам нечего скрывать.
Холодная ярость охватила Рожнова.
- Комиссия уже видела все, что требуется, - процедил он, повернулся и пошел к лестнице. Речеисправители остались стоять в коридоре.
Рожнов шагал по району, не замечая ни бараков, ни баб, ни вороватых пареньков в кепках. Собственно, это шагал по району уже совершенно другой, изменившийся человек. Несокрушимая уверенность владела этим им - он был уверен в том, что ужасное учреждение, которое он только что повидал своими глазами, стоит на пути талантливых выдвиженцев из народа. И другие мысли шевелились в душе этого человека, такие, что он боялся дать им выход. Но они медленно вызревали и всходили в нем. Они искали себе выхода, настоятельно требовали всестороннего обмозгования, не давали спать, и Рожнов сдался. Ночью, ворочаясь в постели, он пришел к выводу, что талантливым выдвиженцам из народа мешает и он сам. Он мешает выдвиженцам, он мешает языку. Да, он мешает Языку. И он больше не будет ему мешать.
Именно с той ночи он стал видеть сны - он играет с буквами, наливает им в блюдце молока и получает ласковый, одобрительный взгляд из темноты. Рожнов знает - это Язык.
Он знает, что гнев Языка его, Рожнова, уже не коснется.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В заключении Заблукаев пробыл недолго - всего пять дней. Как объяснили ему сокамерники-лингвары, это была не самая страшная тюрьма Четвертого департамента, который чаще называли Тайным. На вопрос, какие же бывают страшные, ему отвечали кратко, что те, другие, совсем страшные - казематы. А эта – еще ничего, вегетарианская. И Заблукаев так и не признался им, что эта "нестрашная" тюрьма в первый день здорово напугала его. И лишь после того, как ему разъяснили суть вещей, ее толстые стены, железные двери с глазками, маленькие, забранные решетками окна перестали наводить на Заблукаева ужас и уныние.
Как оказалось, при рейде он чудом выжил. Кроме него, живыми взяли еще двоих. Знакомых среди них не было. Их рассадили по разным камерам, но уже к вечеру Заблукаев знал, что все остальные лингвары погибли. Сам дом был на следующий день, по выселении немногих остававшихся жильцов, взорван. Так ломилиция поступала со всеми пристанищами лингваров.
Лингварами тюрьма была переполнена. В одной камере с Заблукаевым их сидело шестеро. Тогда-то Заблукаев впервые осознал, почему их называют болтунами, - все шестеро одновременно, громко и практически постоянно молились. Уже к вечеру первого дня от их дружной глоссолалии у Заблукаева заболели уши. Утром явились надзиратели и забрали двоих сокамерников Заблукаева. Больше те не возвращались, и он потихоньку возрадовался - шума стало меньше.
Первый допрос с ним проводил логопед V ранга Девель, пухлый, жизнерадостный, в очках. Заблукаев знал, что пятый ранг соответствует званию капитана, и сразу же начал обращаться к Девелю "товарищ капитан". Девель на это реагировал равнодушно - видимо, любовь к военной атрибутике в нем отсутствовала напрочь. Начав с формальностей - выяснения паспортных данных, принадлежности к партии, сословию, - он быстро перешел к сути.
Девель часто улыбался, и Заблукаев вскоре понял, что такова вообще манера разговора этого, по-видимому, незлобивого дружелюбного человека.
- Ну, Заблукаев, - говорил Девель, с улыбкой переворачивая листы дела, - вам, надеюсь, не надо объяснять, почему вы здесь? Или надо? Ну, так я вам скажу. Вот данные надзора. Посмотрим. Ага. Так-так. Нет, надо же, - и он чему-то посмеивался, листая дело. Материалы его видимо забавляли. О допрашиваемом он, кажется, забыл.
Наконец, Заблукаев не выдержал.
- Я не лингвар! - с мукой в голосе вскричал он.
Девель подпрыгнул и перестал улыбаться. На лице его появилась озабоченность.
- Да не волнуйтесь вы так, - произнес он. - Нет, правда, не стоит.
- Я не лингвар, я попал туда по ошибке!
- Успокойтесь, Заблукаев, - прикрикнул Девель и тут же примирительно улыбнулся. - Никто не говорит, что вы лингвар. Нам это отлично известно. Разумеется, вы попали туда по ошибке. Вы вообще человек увлекающийся, любознательный. Нам это прекрасно известно. К тому же вы нам очень помогли - совсем, понимаешь, забыли, что находитесь под надзором.
- Тогда почему я здесь? - уже тише спросил Заблукаев, успокаиваясь.
- Могу сказать, что вы не проходите по обвинению в нарушении орфоэпического законодательства. Вы здесь по другой причине. - Девель сделал паузу. - Обвиняетесь вы в подрыве государственного строя, а это, дорогой мой, куда серьезнее.
Заблукаев без слов обмяк на стуле. Девель ободряюще улыбнулся ему.
- Да погодите вы переживать! Давайте все-таки поговорим. Скажите, сообщники у вас были?
- Сообщники в чем? - запинаясь, спросил Заблукаев.
- Как в чем? Вы же собирались организовать протесты против речеисправительных учреждений. Оружие покупали?
- Я вас не понимаю.
Девель покрутил головой, негромко посмеялся.
- Я, кажется, на правильном языке говорю, - сказал он. - Вы собирали вокруг себя бывших кандидатов. Это очень взрывоопасный элемент. Они обижены на власть, особенно на речеисправителей. Вы ведь хотели их использовать, правда? Кто еще вам помогал?
- Товарищ капитан, у вас неверная информация, - горячо заговорил Заблукаев и вдруг, неожиданно для себя, перескочил на любимую тему: - Я давно этим занимаюсь. Болею душой за язык. Посмотрите вокруг! Враги проникли повсюду, вредители. Эти речеисправительные учреждения, они губят язык. Я хочу бороться, знаю пути улучшения. Собрал папку, представил ее в коллегию. Там рассказы о десятках жертв речеисправительных учреждений. Хотел уведомить, предупредить.
- А где же эта папка?
- Ее у меня отобрали.
- Кто? Лингвары?
- Нет, что вы! Это вы ее забрали, Четвертый департамент.
- Да? Когда же это произошло? Впрочем, неважно. Я, кажется, спрашивал вас, покупали ли вы оружие. Так покупали или нет?
- Товарищ капитан!
- Ну, хорошо. Вижу, сегодня мы не договоримся. Встретимся-ка завтра, с утра. А? - и Девель весело подмигнул, захлопывая пухлую папку с делом Заблукаева.
Но никакого допроса назавтра не было. И на следующий день не было допроса. К тому времени всех сокамерников Заблукаева увели надзиратели. Он не знал, куда их забрали, но установившаяся тишина вдруг стала тягостной. Он начал метаться по камере. Когда допрос? Куда их увели, что с ними стало? К еде он почти не притрагивался. Пустая камера вдруг показалась ему огромной, оставленные сокамерниками койки, казалось, вопиют. Медленные дни тянулись, никак не желая кончаться. А ночи были еще длиннее - без сна ворочался Заблукаев на жесткой узкой койке, прислушиваясь к каждому звуку. Что с ним сделают? Какие еще жуткие нелепые обвинения выдвинут?
На четвертый день его пребывания в тюрьме, утром, дверь его камеры, наконец, распахнулась. Заблукаев, растрепанный, небритый, больной, тяжело поднялся, и его повели куда-то. Все ему виделось словно в тумане. Навалилось тупое равнодушие. Если бы ему сказали, что ведут его на расстрел, он бы никак на это известие не отреагировал.
В кабинете ждал его улыбающийся Девель. Заблукаеву тут же принесли чаю с лимоном, печенье на блюдечке. Заблукаев всего этого не заметил.
- Ну что же, Лев Павлович, - бодро произнес Девель, сверкая стеклами очков, - мы вас не беспокоили, хотели, чтобы вы все хорошенечко обдумали. Да и повода не было. А вот теперь появился.
Заблукаев глядел на него без выражения.
- Мы тут провели небольшое следствие, все проверили, - продолжал Девель. - Между прочим, нашли вашу папочку.
И перед Заблукаевым появилась его папка, которую отобрали у него тогда в коллегии. Он протянул руку, раскрыл ее, медленно полистал: все его листы были на месте. Он поднял взгляд на Девеля.
А тот говорил:
- Вы, наверняка, отметили, с какой быстротой проведено следствие. А все потому, что мы с самого начала ошибались. Вас подозревали в организации заговора, сколачивании преступной группы. От имени всего департамента прошу прощения. Конечно, ничего этого вы не делали.
Девель замолк, ожидая реакции Заблукаева. Тот безразлично слушал.
- Вы делали все в одиночку, - произнес Девель, перестав улыбаться. - У нас есть неопровержимые доказательства. Вы хотели стать логопедом и, вопреки всем установленным правилам, попытались собрать компромат на известных лиц. Вы способный человек, Лев Павлович, способный и очень энергичный. Вы набрали кучу материала. Подтверждаете?
Заблукаев не пошевелился и не ответил. Казалось, он не слышит Девеля.
- Знаете, сколько лет вы под надзором? - задушевно спросил Девель. - Сказать вам? Да вы и так знаете. Материала на вас предостаточно. На две статьи. - он посмеялся над собственной остротой.
Заблукаев хрипло спросил:
- Меня посадят в тюрьму?
- В тюрьму? - живо переспросил Девель. - Этого я не могу вам сказать. Это у нас суд решает. Но я могу вам кое-что предложить.
Он с таинственным видом замолк.
- Что? - тупо спросил Заблукаев.
- Смотрите, - сказал Девель. - У вас, как говорится, есть выбор. Я могу передать дело в прокуратуру, и тогда вас ждет суд и приговор. Но есть и другой выход. Вы добровольно покидаете страну. С собой вы можете взять свое имущество, сбережения - словом, все что угодно. - Заблукаев встрепенулся, и Девель спешно закончил: - При условии, что вы окажете нам одну услугу.
После долгого молчания Заблукаев спросил:
- Какую?
Девель просиял, будто ему сказали комплимент.
- Вы нам поможете! - радостно произнес он. - Нет, не здесь. Там! Я поясню. Вы, наверно, слышали о тарабарах. Это довольно разветвленная преступная организация, ее члены создали подполье практически в каждом крупном городе нашей родины. Мы боремся с ними, и довольно успешно, но руководство этой секты остается для нас недосягаемым. И лишь недавно мы узнали, что руководители секты скрываются за границей. Мы знаем, в какой стране, но точное местоположение нам не известно. Помочь нам выйти на этих людей мы хотели предложить вам.
- Но я никого из них не знаю! - возразил Заблукаев.
- Разумеется. Они сами выйдут на вас, когда узнают, кто прибыл в страну. Знакома ли вам фамилия Гоманов?
- Нет.
- По нашим сведениям, это главный человек в секте. Зовут его Романов, но он картав и предпочитает, чтобы даже те, кто не картавит, звали его именно так. Нам известно, что он очень интересуется так называемыми ревнителями чистоты языка и уже привлек к своему движению нескольких бывших логопедов, бежавших за границу. Их, кстати, тоже хорошо бы разыскать. Он непременно захочет познакомиться с вами.
- Но с какой целью?
- Это нам не известно. Мы бы как раз и хотели выяснить, для чего Гоманов формирует группу из бывших логопедов. Какие-то цеховые тайны он уже узнал. Было бы интересно выяснить какие. В общем, вопросов здесь предостаточно. Кстати, Гоманов объявил себя Дуководителем, то есть Мессией, несущим Царство Истинного Языка. По нашим данным, не все тарабары ему поверили, но многие уже пошли за ним. Он отличный оратор, очень убедительный, прекрасно пишет, у него практически нет конкурентов внутри движения, так что распространение его влияния на всех тарабаров - лишь вопрос времени. Уже сейчас среди них ходят слухи, что за рубежом явился истинный Дуководитель, который скоро придет в нашу страну. Ну, что скажете?
- Я не знаю, - ответил Заблукаев, глядя в пол.
- Даю вам сутки на размышление, - произнес Девель, весело улыбаясь. - Думать будете в вашей камере. У меня создалось впечатление, что она вам пришлась по душе.