– Да еще и похитили прелестную девушку, чьими восхитительными стихами мы только что так наслаждались.
– В них, безусловно, чувствуется дух матушки России, какой она была много веков назад. – Ричард позволил себе сопроводить эту стильную увертку внутренним смешком.
– Неудивительно, что сегодня вы опять оказались здесь, негодный вы человек, а мы-то думали, вы благопристойный женатый мужчина, вечно корпящий над книгами. Ай-ай-ай, доктор Визи. – И так далее.
Уже в самом начале этой жутковатой пикировки Ричард заметил, что Анна озирается во все стороны, кроме нужной, потом она отвернулась и собралась уходить, и у него перехватило дыхание. Ему же пришлось оставаться на месте, чтобы госпожа Бенда могла выжать все до последней капли из того редко выпадавшего отрезка времени, когда она оказывалась вне стен своего дома, в некоем бледном, облупившемся слепке с реального мира. Поэтому он ответил глуповатой улыбкой, понурил голову с деланным покаянием и позволил и дальше обзывать себя негодным человеком, но потом, внезапно, негаданно, все вдруг наладилось, она сказала, что не станет его задерживать, что они скоро опять увидятся, и он нагнал Анну, как раз когда она выходила из зала вместе с Криспином и свитой из ученых мужей. И тут, едва Ричард появился, Криспин проговорил: "Спокойной ночи, Анна, увидимся утром" – и решительно погнал свиту вперед. Будто бы кто-то нарочно… Ричард потерял нить мысли.
– Поздравляю, – сказал он.
– Все прошло нормально?
– Ты выглядела восхитительно.
Они с энтузиазмом поцеловались, впрочем, ни тому ни другой не свойственно было забывать, где они находятся, а находились они в этот момент в своего рода покатом туннеле, соединяющем конференц-зал с внешним миром, туннеле, выстланном предательски-морщинистым дерюжным ковром, на стенах – не первой свежести объявления и выцветающие надписи, а в дальнем конце – закуток, содержащий скрюченную фигуру привратника, неизвестного Ричарду и не отличающегося от прочих смертных ни биркой, ни формой, разве что источающего свойственную его клану злобность. У самой входной двери, внутри и снаружи, маялись без особой надежды четыре-пять детишек с альбомами для автографов и парочка пожилых дам с фотоаппаратами. Они сомкнулись вокруг Анны, правда, надо сказать, без особого рвения.
– Кто? – осведомилась одна из девчушек у Ричарда, как у человека на вид более обыкновенного.
Ричард, внутренне гордясь, как хорошо и быстро нашел выход, продиктовал имя и фамилию Анны. Диктовать пришлось по буквам, потому что по слогам они не успевали записать. Потом он кивнул со всей мыслимой внушительностью. Анна, надо думать, начертала свое имя на протянутых листочках. Они едва глядели друг на дружку, пока пробирались по коридору, – получая толчки и пинки от других пешеходов, спешащих к выходу, но все же умудрились устоять на ногах. И вот наконец они оказались на воле, люди кишели и тут, но по крайней мере не глазели, и только тогда Ричард заметил, что она сняла берет. Он сказал ей об этом, она кивнула.
– Какой сногсшибательный костюм, – добавил он от души. – Наверное, стоил целое состояние. Или ты его из дома привезла?
– Я все это купила на рынке возле дома профессора Леона за девять фунтов. Очень дешево. Я и не знала, что в Англии бывают дешевые рынки. У нас рынок – самое дорогое место. – Голос ее звучал нервически. – Впрочем, ты, наверное, и сам знаешь.
– Да, знаю.
– Я хотела выглядеть так, как, по их мнению, должна выглядеть молодая русская поэтесса. А как тебе мои стихи, Ричард? Понравились?
– Я… был потрясен, – ответил он, пытаясь дать понять, что не может найти нужное слово, – это оказалось нетрудно, потому что он действительно не мог. – Совсем не похоже на те вещи, которые я читал раньше. Другой стиль. Так искренне и прямолинейно. Я совершенно…
– Да, хорошо, спасибо, я страшно рада, очень мило с твоей стороны, но стихи-то хорошие?
– Что тебе сказать? В середине я разрыдался. Я редко плачу над стихами. Я не хотел, чтобы ты меня видела. Я почувствовал…
При мысли, что именно он почувствовал и с какой силой, слезы снова навернулись ему на глаза. Он и не пытался их сдержать, хотя часто гадал, и тогда, и позднее, смог ли бы, если бы постарался. Впрочем, это уже не имело никакого значения, потому что Анна поверила его словам, приняла их за правду, они и были правдой, единственное, чего он не мог выговорить вслух, – что они были не той правдой, за которую она их приняла. Они снова поцеловались и некоторое время не отпускали друг дружку. Потом она сказала:
– Ричард, милый, отвези меня, пожалуйста, домой.
– А ты разве не хочешь…
– Нет, милый, на сегодня хватит. Я должна сесть и подумать.
Не одной тебе есть о чем подумать, угрюмо проговорил он про себя, когда, выполнив ее просьбу, и сам отправился домой. Он встрял, впутался, вляпался, связал себя обязательствами, причем во что именно он встрял и т. д. – это только первый в бесконечном ряду вопросов, конца и края которым не предвидится. Прежде чем обратиться к любому из них, он должен ответить, почему не заявил с абсолютной и непререкаемой твердостью – никак не меньше, – что, по его мнению, стихи, прозвучавшие сегодня вечером, так же плохи, как и все стихи Анны Даниловой, какие ему довелось прочесть, и если и есть в этих новых стихах какое отличие, оно совершенно несущественно. Ричард пришел к выводу, что человек, который сумел бы себя заставить сказать это, пойти на это, был куда меньшим эгоистом, чем он сам, но подружиться с таким человеком он никогда не смог бы, даже если бы и захотел.
Нет, он, Ричард Вейси, не для того родился и не так воспитан, с какого конца ни посмотри. Наверное, попадаются люди, которые воспитаны именно так, но такие счастливчики большая редкость. Ну что ж, выходит, не он один вляпался. Это напоминало попытку утешиться мыслью, что смерть не так уж страшна, поскольку рано или поздно ожидает каждого.
Глава девятая
– Здравствуй, милочка. Послушай… как тебе эта книжка про Рим? Про Рим, милочка. Ну да, конечно, про Афины. Да, а когда, как ты думаешь? Ну ты должна же знать хотя бы примерно. Дело в том, что она мне нужна. Нет-нет, просто она мне нужна. Хорошо, хорошо, милочка, пока.
Корделия положила трубку – ее телефонный аппарат, если судить по виду, был сработан никак не позже пятидесятого года, тогда как Криспинов словно бы явился из двухтысячного, – и, сверкнув своей многоцветной прозрачной ручкой, вычеркнула один из пунктов на картонке. Покончив с этим, она минуту-другую посидела за письменным столом, хмурясь и шевеля губами. Потом, несколько раз подняв и опустив голову, словно разминая шею, она встала и отправилась вниз.
Ричард как раз собирал вещи, чтобы сбежать в институт, – собственно, ей повезло, что она его застала. Он поднял на нее глаза и улыбнулся, не то чтобы совсем безыскусной или непродуманной улыбкой, как заметили бы некоторые.
– Здравствуй, путик.
– Здравствуй… любимая.
– Э… знаешь, Анна как-ее-там, эта русская, она звонила всего несколько минут назад, хотела с тобой поговорить…
– А, видимо, это было еще до того, как я…
– …но потом, понимаешь ли, кто-то еще позвонил, и я не смогла сразу спуститься и сказать тебе прямо в ту же секундочку, но ведь она ужасно часто звонит, эта русская, вот я и подумала…
– Значит, мне придется перезвонить и узнать, чего она хотела, – проговорил Ричард, на сей раз безразличным, почти что беспечным тоном, и двинулся, стараясь ступать размеренно, к себе в кабинет. С тех пор как он познакомил Анну с Криспином, здесь, дома, произойти некоторые перемены, в том числе изменился Аннин официальный статус в глазах Корделии. Теперь она была уже не "эта Ричардова русская", которой уготована познавательно-развлекательная прогулка в "Хэрродз", долженствующая стать первой стадией ее изничтожения или, на худой конец, уничижения, но просто "русская" или "эта русская", – докучный, но малозначительный персонаж, сошедший со сцены, не успев даже на ней утвердиться. Когда Ричард в скупых словах рассказывал, что ездил с Анной к очередному влиятельному лицу, которое могло помочь в ее деле, или водил ее "перекусить" в какую-нибудь мизерную забегаловку, Корделия слушала молча, с гримасой почти неподдельного равнодушия. Сейчас, сообщая о звонке "этой русской", она именно это и изобразила на лице. Ричарду было не по себе. Раз-другой он подмечал у жены смятенное, встревоженное выражение, которое, если бы речь шла о человеке не столь непрошибаемо самоуверенном, говорило бы, что данный человек не знает, что теперь делать. А еще раз-другой он заметил, что она бросает на него взгляды, исполненные доселе невиданного неодобрения. Примерно столько же раз ему приходило в голову заняться с ней любовью, но всякий раз он вдруг обнаруживал, что думает о чем-то совершенно другом. Прямо тогда, или, может быть, позже, до него вдруг дошло, что другие супруги, по всей видимости, в минуты близости обмениваются очень важной информацией, не обязательно воплощенной в слова. Он не мог припомнить, чтобы что-нибудь подобное происходило между ним и Корделией. А сейчас ему совершенно явственно вспомнилось другое: он где-то читал, что во время войны, в оккупированной Франции, у лидера Сопротивления и шефа гестапо обнаружилась общая страсть – оперы Моцарта, и они стали регулярно встречаться, чтобы послушать граммофонные записи, пообещав друг другу взаимную безопасность и ни разу не нарушив обещания. Ричард и раньше находил, что эта история чем-то напоминает его отношения с Корделией. Кроме того, хотя теперь он ненавидел ее не так сильно и не так подолгу, как тогда, когда говорил на эту тему с Криспином, время от времени это все равно случалось.
В телефоне раздался голос, который, как он теперь уже усвоил, принадлежал профессору Леону, потом – Аннин. Ее речь звучала смазано и хмуро, что расстроило его на фоне Корделии, так сказать.
– Чем могу служить, – проговорила она довольно казенным тоном.
– Мне передали, что ты просила перезвонить, – ответил он.
– Что? Так ведь уже сколько времени прошло, тебя что, не было дома? Я прошу прощения, Ричард, я не сразу узнала твой голос. Ты простудился?
Он не мешкал с ответом, боясь, что она заведет речь о том, что англичане простужаются чаще других, как известно всякому, и ей в том числе.
– Нет, у меня все в порядке, а у тебя?
– Прекрасно. Спасибо, – Еще одна пауза. – Ммм… я, конечно, знаю, как ты занят…
Пока Ричард ждал, когда она перейдет к сути, из кухни донесся затяжной, оглушительный взрев музыки, оркестр в полном составе, с трубами и литаврами, гомон которого вскоре захлестнул взрыв аплодисментов, приправленный нестройными выкриками. Сперва шум разрастался – Корделия повернула не в ту сторону ручку громкости на своем допотопном приемнике, – потом резко умолк.
– Примерно через полчаса, – говорила Анна. – Но все-таки я очень бы хотела, чтобы ты тоже поехал.
– Поехал куда? Я боюсь, у меня не получится…
– Ваши лондонские телефонные линии, Ричард, никуда не годятся. Я говорила, что мистер Криспин Радецки собирается отвезти меня к очень важному человеку, имени которого я сегодня утром не разобрала, и примерно через полчаса он пришлет за мной машину, я хочу сказать, мистер Криспин Радецки пришлет за мной машину, и мы вместе поедем к этому важному человеку, что, конечно, крайне любезно со стороны мистера Криспина Радецки, только я…
– Анна, ты вполне можешь называть его просто Криспин.
– Могу? Хорошо, тогда и буду – в разговорах с тобой. Ну пожалуйста, ты не мог бы поехать с нами к этому важному человеку? Криспин… очень добр ко мне, но у меня почему-то плохо получается с ним разговаривать, я бы даже сказала, совсем не получается. Иногда я хочу у него что-то спросить, но либо теряюсь, либо мне начинает казаться, что мой вопрос – совершеннейшая глупость. Мммм… он столько знает такого, чего не знаю я.
– Помилуй, Анна, конечно, он знает Англию лучше тебя, он ведь прожил здесь столько лет.
– Да? – В ее голосе зазвучали настороженные нотки. – А он давно живет в Англии?
– Может, даже родился здесь, – проговорил Ричард и добавил довольно бессвязно: – но он по нескольку раз в год ездит за границу.
– А-а. – Ее тон снова стал обыденным. – Тогда понятно, откуда он столько всего знает.
– Попробуй понять… много знать – это очень по-английски. Не говорить об этом вслух и, Боже сохрани, не хвастаться, но чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений. – Он тут же отбросил как бесперспективную мысль о том, чтобы объяснить Анне, что у Криспина свое, специфическое отношение ко всему английскому, к английским привычкам и английскому характеру. – Американцы не такие, – сказал он вместо этого.
– Ну, так ты поедешь с нами, правда, Ричард?
Он хотел было спросить, далеко ли это, но вовремя сообразил, что раз уж Криспин соблаговолил поехать туда лично, это не может быть очень далеко, а у него, по счастливому совпадению, свободное утро, если не считать собеседования с китайцем из Гонконга. А поскольку этот молодой человек, завязав с опиумом, подсел на ром, можно было достаточно твердо рассчитывать на его неявку, так что Ричард сказал, что будет готов, когда они позвонят и за ним заедут. Он уже хотел было повесить трубку, когда его поразила одна мысль, особенно пронзительная в силу своей запоздалости.
– Анна, последний вопрос: может, есть особая причина, по которой ты хочешь, чтобы я поехал с вами?
– Особая причина? – Голос ее мгновенно насторожился. – Какая может быть особая причина?
– Ну… может, ты хочешь, чтобы я был там на случай, если Криспин станет слишком много себе позволять?
– Я даже вообразить себе не могу, чтобы такой джентльмен, как мистер Радецки, позволил себе что-то лишнее, – На сей раз в ее тоне чувствовалась неподдельная озадаченность.
Уже не впервые за время общения с Анной Ричард напомнил себе, что разговорными и жаргонными русскими оборотами он владеет далеко не в совершенстве. Инстинкт заставил его искать убежища в высокопарности:
– Я просто хотел убедиться, не опасаешься ли ты, что Криспин станет донимать тебя непрошеными любезностями, если обстоятельства сложатся таким образом, что…
В трубке раздался громкий хохот.
– Какой же ты глупый. – Новый взрыв хохота. – Показать такому человеку, как Криспин, что в этом смысле ему ничего не светит, – пара пустяков. И ты наверняка это знал.
– Прости, я просто не подумал.
Потом он отправился докладывать Корделии, что за ним сейчас приедут. Она сосредоточенно выслушала, с застывшей полуулыбкой, сосредоточенно глядя на него и время от времени стреляя глазами по сторонам, словно он втолковывал ей, что сюда сейчас прилетит летающая тарелка (с русской поэтессой на борту). Большую часть оставшегося времени он без труда заполнил телефонным звонком в институт, где попросил, чтобы кто-то нашел еще кого-то, а тот постарался бы уговорить кого-то третьего сообщить китайскому пропойце, что если тот случайно собирался на сегодняшнюю встречу, то может спокойно выбросить эту мысль из головы.
Когда, перекрывая гул транспортного потока с улицы донесся звук дорогого автомобильного гудка. Ричард с острым чувством предвкушения выскочил из дому. Он сказал себе, что это путешествие, пусть и недолгое, будет путешествием на встречу с неведомым; о том, что обычно его путешествия оказываются очень даже предсказуемыми, можно было себе даже не говорить. Чернокожий шофер поднялся со своего места и обогнул автомобиль, чтобы принять его на борт. Анна следила за ними с заднего сиденья с пристальностью, внешне очень напоминающей то, как чуть раньше следила за ним Корделия. Впрочем, прежде чем он успел собраться с мыслями, она чмокнула его, хотя, надо признать, довольно сдержанно. Всю ее пристальность как ветром сдуло.
Вскоре после того, как они двинулись в путь, Анна заговорила:
– Можно я задам тебе вопрос о взаимоотношениях в английском обществе? Что называется, в высших слоях?
– Постараюсь тебе ответить. Как ты догадываешься, сам я к ним не принадлежу.
– Конечно. – Она кивнула, пожалуй, немного более подчеркнуто, чем следовало бы. – Этот важный человек, о котором я тебе говорила, – его зовут сэр что-то там такое, или мистер, и Криспин говорит, что его жена – леди что-то там почти такое же. Но это ведь не значит, что они принадлежат к высшим слоям общества?
– Ну, само по себе не значит. Хотя одно другому не мешает. То есть, возможно, они и из высших слоев.
– Я так не думаю. Мне кажется, он смотрит на них свысока.
– Ну, у Криспина может быть на то причина, даже не одна.
– По-моему, он и на меня смотрит свысока.
– Вот в этом я сомневаюсь. Ты уж не обижайся, но мне кажется, ты очень многого не поймешь в Англии, если и дальше будешь рассуждать о классах, и высших слоях общества, и о всякой такой ерунде. Здесь люди движутся вверх и вниз, вперед и назад по социальной лестнице, не обращая на это особого внимания, не прикладывая особых усилий и не особо расстраиваясь, если не удалось вскарабкаться повыше, – это не как вступление в партию в России, если я правильно это себе представляю. Если хочешь найти страну с четким классовым делением, помимо твоей собственной, возьми США, хотя там это называется по-другому. Или Францию. Здесь то, к какому человек принадлежит классу, интересует остальных ничуть не больше, чем, скажем, то, что он имеет привычку начесывать длинные пряди на макушку, чтобы прикрыть лысину. Даже, пожалуй, меньше. И уж всяко гораздо меньше, чем, например, то, что у него на чердаке игрушечная железная дорога. Вот иностранцы нас очень интересуют. Англичане только и делают что перемывают им косточки.
Анна кивнула, без особой уверенности:
– А тебе иностранцы нравятся?
– Мне лично – да. А вот насчет англичан вообще я бы не сказал. В любом случае, сколько я знаю, между мной и Криспином нет никаких преград. По крайней мере этого толка.
Ричард заметил, что радостное чувство предвкушения, которое переполняло его, когда он выходил из дома, почти совсем выдохлось. Он украдкой скосил глаза на Анну. На ней была пунцовая юбка экзотического покроя, если ее вообще кто-то кроил, поношенный джемпер примерно того же цвета и бордельного фасона туфельки, не старые, но почти развалившиеся, отдаленно перекликающиеся тоном со всем остальным. Общий вид получался, безусловно, иноземный, однако не вызывающий особого интереса, не говоря уж о сочувствии. Вдобавок к неказистости одеяния, от нее пахло духами, и хотя это явно были духи, а не что-то еще, ему эта возможность расширить опыт в области парфюмерных изысков не доставила ни малейшей радости – какие-нибудь "Nuits d'Ulan-Bator", подумал он, лучше не уточнять. Она сидела подавшись вперед на синих подушках и выглядела напряженной, почти настороженной, словно сомневалась, хочется ли ей ехать туда, куда ее везут. Заговорив, она не повернула к нему головы.
– Криспин – один из твоих самых близких друзей?
– Да, насколько у меня вообще могут быть близкие друзья.
Сделав паузу, но не дождавшись продолжения, она добавила:
– Знаешь, его жена пьет, как совдеповская баба в старые времена, причем каждый день.
– Как совдеповская баба в старые времена? – переспросил он, чтобы выиграть время.
– Так что лыка не вяжет.
– А почему в старые времена?