– Не так ли и мы? – возопил он привычно, когда выпил. – Подумай над этим, Гвидо. Мы ждем чудесного спасения, пребывая в когтях у дьявола. Читай в человеческом сердце, мальчик мой, и у тебя все получится.
Мальчик вышел, ни слова не говоря.
Четвертое выступление Гвидо провалил так же, как первые три, и был освистан.
Последнее, пятое, давали уже в сумерках. Все устали. Воскресный день кончился, и публика собралась самая стойкая и хмельная. Остальные наелись цирком до рвоты.
– Чудо меткости и высшего промысла! – объявил Дядюшка Директор, собственноручно выкатив кресло. – Сам Господь направляет руку нашего бесподобного Гвидо! Но я усложню ему задачу. Сейчас я раскручу и резко остановлю это волшебное кресло. Поверьте, глаза у Гвидо забегают будь здоров! Но это не помешает ему испытать судьбу и наказать свою супругу, которая не дает ему продыху, пилит и поедом ест с утра и до вечера за каждую нычку, каждый глоток и каждую девку – а он, поверьте, не пропускает ни одной!
Если на утреннем представлении эта тирада породила сочувственный рев, то сейчас последовали жидкие хлопки и одинокий глумливый свист. Флора заняла свое место и грозно подбоченилась.
Директор крутанул кресло.
Все это время Гвидо вспоминал неприкаянного уборщика с его узелком. Как только Дядюшка прервал вращение, он подал голос, чего на арене с ним никогда не случалось.
– Счастливого чуда, – прохрипел Гвидо. – Спасайтесь!
Первый кинжал достался Директору, и тот попятился, схватившись за горло. Остальные полетели в публику. Шапито наполнился глухими чавкающими звуками и короткими воплями. Через десять секунд основная часть зрителей отправилась на встречу с чудесами, а те, на кого не хватило ножей, порадовались им на земле.
© апрель 2014
Кулинарный поединок
Кондрат привалился к стене. Ему достался противогаз на пару размеров больше, чем следовало, и отрава заползала под маску. Яд сгущался и дробился в конгломераты, которые мигом обретали примитивное сознание и хищно вгрызались в щеки. Два шарика устремились к глазам; Кондрат остервенело раздавил их, притиснув резину. Раскинув ноги, он сидел на тротуаре и время от времени поглядывал за угол. Понизу стелился опасный дым, то и дело вскидывавшийся сторожкими столбами – Кленовый Сироп делал стойку и разведывал обстановку, переведя часть себя в газообразное состояние.
Проспект горел. Над кострами разнесся громовой голос:
– Сдавайся, сука! У меня огнемет…
Кленовый Сироп засел в родильном доме – красного кирпича здании, объятом пламенем. Кондрат пересчитал гранаты. Четыре штуки. Если Сироп решится на бегство через боковой выход, то двух должно хватить. Кондрат знал: Сироп изрядно истратился на отравляющий газ, и то густое, что от него оставалось, существенно потеряло в объеме. Мятежник пошел ва-банк – и проигрывал.
– Десять секунд! Время пошло!
Максимилиан угнездился за пулеметом на крыше пикапа; автомобиль лихо кружил на месте – у стрелка, временно занятого огнеметом, не было возможности вращать орудие. Но вот пикап остановился: сержант-водитель ударился лицом в рулевое колесо и затих.
Кондрат рассчитал верно, Кленовый Сироп побоялся отсиживаться в доме. Боковая дверь распахнулась, и высунулось клейкое щупальце. Скоро и весь Сироп целиком вывалился в свои личные боевые испарения. Подобный спруту, он проворно заковылял прочь, и тут Кондрат метнул в него гранату, потом другую – почти без паузы. Кленовый Сироп заклекотал в ужасе; схватился псевдоподиями за место, обозначавшее мозг. Мгновением позже его раскурочило в мелкие брызги. Туман, лишенный высшего руководства, истончился в дрожащую пленку, на миг затвердел и быстро покрылся миллионом трещин. Кондрат ощутил, как по лицу покатились сухие горошины. Он отвел край маски, чтобы дать им высыпаться. Потом высунулся из укрытия, показал Максимилиану большой палец. Стрелок ответил тем же, и Кондрат с несказанным облегчением сорвал противогаз. Гарью пахло невыносимо, но ему стало намного лучше. Он глянул на растяжку, изрешеченную пулями, где еще можно было разобрать слова "Убей ГМО!" Потом скользнул взглядом по корявой надписи на противоположной стене. Та гласила, что "трансгены – пидоры"; слово "трансгены" было наспех потерто и поверх шло другое, начертанное вовсе коряво – "сыроеды".
Кондрат усмехнулся. Сыроеды образовывали элитный отряд, прославившийся зверствами. Дразнить их не следовало, это были сливки спецназа. Впрочем, нет – слово "сливки" успело стать бранным, ибо именно Сливки на той неделе хладнокровно вырезали сотню людских семей. А сыроедов, скорее всего, оскорбил местный Сахар – уличная шпана, склонная к партизанщине и прочему саботажу; представитель противника, развивший в себе способности к письму. Довольно редкий дар среди ГМО; им обладали еще Соль с Баклажанами, но веганы, с которыми временно объединились всеядные, вытеснили их в спальные районы, где и рубились насмерть.
Тем временем Максимилиан соскочил с пикапа и зигзагами, пригибая голову, добежал до Кондрата. Проспект простреливался; снайперов пока никто не отменил. Особенно отличалась Морковь – очевидно, ее меткость была как-то связана с полезным для зрения каротином. Кондрат поднялся на ноги, протянул руку. Максимилиан деловито пожал ее, снял шлем, провел ладонью по взопревшему лысому черепу.
– Надо подчистить, – пробормотал он, озираясь. – Твари! Друга убили…
Тут из ближнего переулка выскочил Чай, размахивавший саблями, но Кондрат без труда снял его первым же выстрелом. Враг опрокинулся, несколько раз дернул короткими ножками и затих.
– Совсем охуели, – буркнул Кондрат. – Слышал о пленных?
Максимилиан рассеянно покачал головой.
– Насобачились, гады, с генетикой, – пустился рассказывать тот. – Захватывают наших и переделывают. Совсем чуть-чуть – много ли надо! Один укол – и тот уже не наш, то есть с виду наш, а думает гнилое, как они. Поскребешь чуток, и найдешь Голубец или Перепелиное Яйцо.
На закопченном лице Максимилиана читалось сомнение.
– Я слышал другое, – буркнул он. – Что это вовсе не они. Что это наши досовершенствовались. Якобы дело дошло до заказов на деликатесы, то есть это мы сами навыращивали для господ. С виду человек, да только на два или три процента – сквозной кабачок.
– Какая разница, – вздохнул Кондрат. – Ясно одно: теперь придется быть вдвойне начеку. Предстоит, знаешь ли…
– Ложись! – заорал Максимилиан и толкнул его в крошево, оставшееся от туманного Сиропа. – Воздух!
Оба метнулись наземь ногами к источнику звука, руки сцеплены на затылке. Гул налетел и унесся, осыпавшись бумажным дождем. Не поднимая головы, Кондрат потянулся, подцепил листок. Агитка, пропаганда для дураков, сплошные цитаты из "Чиполлино". Овощная, блядь, революция. Тут же ахнули и далекие взрывы, земля качнулась. Бойцы приподнялись на локтях и увидели, как в полумиле от них оседает высотка.
– Паскуды, – простонал Кондрат.
– Надо в штаб, – Максимилиан встал. – В бункер. Отведешь?
Кондрат тоже выпрямился, отряхнулся. Поправил противогазную сумку, ремни, кобуру, протер глаза.
– Чего не отвести, пойдем. Я сам себе штаб, мой участок.
– Серьезно? Я думал, один такой… вольный охотник.
– Ну да, ты отбился сколько недель как? Пять? А наших вчера накрыло, все полегли. Я остался на хозяйстве…
– А связь как держишь?
– Сеть еле дышит, но ловлю. Запасной генератор. Вода, хавка…
– Хавка? – Максимилиан опасливо прищурился.
– Не ссы. Этим консервам с полвека, неприкосновенный запас. Конечно, оживут, если эти суки доберутся, но хрена с два им! – Кондрат погрозил небесам.
Максимилиан ему нравился. Они сошлись трое суток назад, когда бок о бок, случайно встретившись на спешно сооруженной баррикаде, отбивали атаку капитана Кефира. Тогда положили добрый взвод, кровь лилась ручьями. Капитан был, конечно, герой, этого не отнять; он сознательно, подавая пример своим головорезам, отправился в бой прямо в картонном пакете. Кондрат подумывал захватить его в плен и подвергнуть пыткам – нассать, например, но Максимилиан опередил товарища и распорол доспехи Кефира пулеметной очередью. Вышло действенно, ибо Кефир весь растекся в грязи и не сумел подняться.
Потом Максимилиан наткнулся на заблудившийся пикап, сержант уже отчаялся вырулить к своим. Образовалась мобильная огневая точка, которая два следующих дня успешно прикрывала Кондрата. Теперь пикап приходилось бросить – ни Кондрат, ни Максимилиан не умели водить машину.
В глазах щипало, и Кондрат утерся рукавом. Отнявши руку, обнаружил ржавую полосу.
– Юшку пустили, фрукты-овощи. А на тебе ни царапины! Заговоренный, что ли?
– А то! – Максимилиан ухмыльнулся, сверкнули зубы.
Кондрат ударил его по плечу, и оба заспешили вдоль дымившегося здания. По ходу старались держаться стенки, но это тоже было опасно – та грозила обрушиться в любую секунду. Горячие вихри вздымали вражеские листовки, мешая их с крупными хлопьями пепла. Районный штаб разместился в подвале супермаркета. Это место сочли удачным, командиры надеялись прикрыться тамошним продовольствием, но просчитались. Трансгены не знали жалости. Мясные и рыбные продукты, макаронные изделия, крупы, зелень и прочие очеловеченные яства мирно спали медикаментозным сном – во сне и умерли: одни – сраженные пулями, другие – отравленные мутагенами. В командный бункер ворвался смертник из Патиссонов, обвешанный тротиловыми шашками. Кондрат был на задании, он уцелел. Вернувшись, он долго стоял среди разорения; в тот миг для него не существовало разницы между своими и противниками. Сдерживая жгучие слезы, он скорбно взирал на бездыханные тела – лишь на вид человеческие, внутри же это была баранина и свинина. Товарищей он узнавал по остаткам обмундирования.
– Сюда, – Кондрат пригласил Максимилиана в разгромленную витрину.
Тот вошел, давя сапогами битое стекло.
– Мать честная, – стрелок покачал головой.
Бараний Бок лежал перед ним, свернувшись калачиком, и будто спал в засохшей крови. Наггетсы отошли в мир иной по-семейному, в обнимку, погруженные в коллективную молитву. Их застигли в режиме бодрствования; возможно, командование проголодалось и разбудило некоторых.
– Фашисты, – коротко бросил Кондрат.
Лавируя между трупами, бойцы дошли до металлической двери, за которой оказалась лестница. Спустились в подвал, Кондрат запустил генератор. Тьма задрожала, освещенная мигающим светом; затем гул выровнялся, и Максимилиан различил скудную обстановку – два стола с военными картами, испачканными кровью; шесть офисных стульев, собственно генератор, старенький компьютер и рацию. Флажки на картах были повалены.
– Надо бы сжечь, – пояснил Кондрат, кивая на карты. – Военная тайна. Вдруг что со мной? Но рука не поднимается.
Максимилиан понимающе хмыкнул, и Кондрат насторожился. В этом звуке было что-то ненатуральное. "Показалось", – решил он, но тут же услышал нечто еще: короткий треск разрываемой ткани.
– А, сука! – выругался Максимилиан.
Кондрат обернулся.
– Гвоздь, – пожаловался тот, зажимая рану на плече.
– А хвастался – заговоренный. Дай взгляну…
– Да плевать, – заартачился Максимилиан. – Ерунда, сейчас я сам перевяжу.
– Дай посмотреть, – Кондрат повысил голос и силком, не успел стрелок воспротивиться, отвел его руку.
Какое-то время он тупо взирал на порез, сочившийся желтым.
– Что это? – сдавленно осведомился Кондрат. – Сок?…
Максимилиан отпрянул и затравленно огляделся в поисках оружия. Не найдя, он гордо вскинул подбородок и предложил:
– Стреляй! Только знай, что наша возьмет. Придет Салат и вырвет тебе язык. Придет Изюм, он изнасилует твою семью…
Кондрат издевательски улыбнулся:
– Вот почему ты целехонек. Иуда! Тебе нужны эти карты. Ты даже не пощадил Сиропа с Кефиром…
Он круто развернулся, нога описала дугу и врезалась в лицо Максимилиана; тот отчаянно гримасничал в прощальной браваде. Стрелок упал, и Кондрат проворно сел сверху.
– И в чем твоя правда, гад? – прохрипел тот.
– Правда в том, что ты еда… И ты немножко гниешь, – он потянул носом.
Кондрат начал есть. Он впился Максимилиану в шею и выгрыз кусок. Сразу же повторил, и вскоре добрался до жесткого стебля, изображавшего позвоночник. Максимилиан уже не дышал.
"Кем же ты был? – гадал Кондрат. – Что-то очень вкусное. Не узнаю. Не иначе, иностранный легион. Продовольственный шпион. Интервент!"
Он упоенно чавкал и думал: "Вот же питаются, гады". Потом отвалился, встал, выплюнул косточки. Назидательно пробормотал: "За Бога, царя и Отечество!" Вытирая липкие губы, поплелся к рации, чтобы вызвать Ставку.
© октябрь 2012
Курятник
В нашем курятнике разводят хорьков. Это продовольственная программа.
Мы любим слова и пишем книги, когда не спим. У нас есть группы и секции: "Кружок многоточия" и "Общество восклицательных знаков".
В остальном у нас нет повода к сосредоточенности.
Мы завелись в казане, мы родом из перебродившего плова. Когда-то нас приготовил Топтомыш, в рабочее время занимавшийся геополитическим вудуизмом. Он смазал внутреннюю область казана барсучьим салом, сложил туда нас, насыпал рис, понатыкал перцы. Добавил мослы и копыта, допрыснул гнойного семени – ибо его распирало; он прыгал вокруг, шаманил, колотил в бубен, накрывал собою казан и разряжал себя в самую гущу. На голове его был малахай, и на плечах малахай.
Поесть ему не пришлось. Мы долго томились под гнетом. Нас называли ленивыми щами. Когда над нами запеклась корочка, Топтомыш умер, укушенный змеей, которая заползла ему в череп.
Брошенные в степи, мы долго бродили и гнили, пока не восстали, имея в себе от фениксов. Наш коллектив преобразился в звероферму, совмещенную с птичником. Наступила задержка умственного развития. Среди нас есть цесарки, индюшки, большой бойцовый петух, гадкие гуси и лебеди пополам с утками, перепелки, фазаньи курочки, куропатки. Мы болтаем, не понимая друг дружку. Мы несем яйца и разносим сальмонеллез.
Наш петух топчет каждого, кого укажут.
Мозгов у нас мало. Нас легко загипнотизировать и усыпить, достаточно накрыть нас тряпкой или засунуть голову под крыло. Нашу голову. Она у нас одна на всех.
У нас бывает грипп, опасный для всего живого.
Наш казан помещен в музей и слывет драгоценной диковиной.
Но вдруг у нас появились Люди Икс.
Нечто среднее между курами и хорьками, но вдобавок наделенное сверхъестественными способностями. Один мог за минуту наложить целую бочку, а то и две. Второй располагал кулаком величиной с телевизор. Третья насобачилась делать из ночи день и наоборот. Четвертый мог подпрыгнуть до радуги. Пятый ежечасно рожал великанов и карликов. Шестой и Седьмой умели такое, что предпочитали помалкивать. И вот все семеро, обнявшись, прошлись по нашему курятнику колесом, а после рассредоточились.
Всем стало ясно, что наступили новые времена. Никто на это давно не надеялся, а напрасно. Противодействие оказалось бессмысленным: стоило высунуть голову, как падала ночь среди белого дня, опускался кулак, валилась куча, по бокам становились новорожденные. Из-под радуги открывался прекрасный обзор. Враги были повержены в одночасье. Шестой и Седьмой до поры не показывались, и только томные вздохи выдавали их местонахождение.
Утвердившись в нашем курятнике, Люди Икс угрожают расправой аквариуму, зоопарку и серпентарию. Там тоже неспокойно, и временами оттуда доносятся раскаты благоприятных мутаций.
Люди Икс питаются куриным бульоном и одеваются в меха.
© июнь 2011
Несъедобные
До меня дошли тревожные слухи о литераторе N. Называю его N. не в подражание бесплодию, неспособному давать имена, а потому, что имени своего, чересчур заурядного, знакомец мой не жаловал, предпочитая псевдонимы, каких набралось пять штук, и все они ныне известны так широко, что мне не хочется трепать и склонять их – тем более, что я не знаю, который выбрать; мне остается неопределенное N.
Человек, распространивший эти слухи, был рад откликнуться на приглашение поговорить; мы встретились в погребке с бесперебойной подачей вина и пива, где я, не особенно щедро угостив собеседника, призвал его к откровениям. Тот – назовем его новой буквой, пусть это будет Х., за его сугубо вспомогательную роль в моем рассказе и малую значимость в литературной среде – был настолько безлик, что, бывало, справлял не большую и не малую, но среднюю нужду, требовавшую каких-то особенных гигроскопических материалов. Это все домыслы N., разумеется. Х. осторожно подсосал терпкую пену. Зная, что я сотрудничаю с солидным периодическим изданием, он тешил себя надеждой попасть в газету и охотно просветил меня в следующем:
"Третьего дня, – сообщил он, – собираясь на чтение, где он тоже подумывал быть, я позвонил ему, но мне ответили: занят. Отвечала жена. Я почувствовал, что ей сильно хочется… излить нечто большее. Ну, так я этим воспользовался и поинтересовался, чем же он, голубчик, занимается".
X. помолчал, чтобы сказанное прозвучало многозначительнее, чем было. Я, слегка презирая его за этот фальшивый слог, не стал помогать и, пока он выдерживал паузу, не проронил ни слова. Слегка разочарованный, тот выложил свой единственный, но мелкий козырь. По его словам, N. был замечен в спиритизме. Я пренебрежительно свистнул:
"И все? Но это я слышал. Стареет, поди! Видно, он исписался, ищет новых ощущений – то бишь тем. Для него, помимо своих чувств, никогда не существовало приличной темы. И что же он – вертит стол или размазывает кофейные опивки?"
Х. завистливо помотал головой:
"Не суди опрометчиво. Сведения таковы, что общение с духами напитывает его оригинальнейшими идеями. По словам жены, а она говорила об этом с явным неудовольствием, он уже написал две новые вещи, которые одна лучше другой, совершенные шедевры. И заканчивает третью, еще более блестящую".
"Дальше, – настаивал я. – Дай мне подробности".