Это выяснилось к полуночи, когда Медиатор явился к нему с бутылкой. Дверь оказалась не заперта. Медиатор вошел и сразу увидел голого Творожникова, висевшего на турнике. В комнате было темно, но не полностью. На полу под мертвым писателем сверкало огромное яйцо неописуемой красоты. Рассеянно сняв тело и уложив его на пол, Медиатор сел рядом и уставился на этот предмет, не будучи в силах отвести взор. Яйцо было без малого страусиное, но более продолговатое. Ослепительная белизна казалась только ярче от филигранных узоров, которые оплетали его золоченой сетью с вкраплениями мельчайших сапфиров. Червонное золото и небесная лазурь в нестерпимом белом свечении. Яйцо представляло собой совершенство в своей безукоризненной округлости и неприступной внутренней тайне. Его заоблачная красота уничтожала действительность. Ломкая, тончайшая корочка, в которую превратилась прозрачная до незримости слизь, его покрывавшая, местами треснула и осыпалась, но этот мнимый изъян лишь подчеркивал безупречность яйца. Узоры полнились намеками, туманно повествуя о царствах и градах, исполненных недосягаемого величия. Медиатор оцепенело сидел перед ним, позабыв о покойнике и настежь распахнутой двери. Яйцо словно впитывало его через невидимый тяж, протянувшийся между ними. Он шествовал по бесконечному зеркальному коридору, одни за другим отворяя бесчисленные врата. Далекое пение было и не было. Медиатор не мигал, но глаза не высыхали. Он приоткрыл рот, и ему чудилось, будто туда струятся мириады светляков.
Он очнулся, когда уже рассвело. Не помня себя и не вполне отдавая отчет в своих действиях, Медиатор бережно поднял яйцо и принял под мышку. Он отчаянно старался не раздавить его, но опасался напрасно. При кажущейся хрупкости оно обладало алмазной прочностью. Не думая ни о чем, Медиатор вышел из квартиры и спустился по лестнице.
Он сколько-то шел по улице, но недолго. Его задержали уже через два квартала. Покойник покойником, и пока суд да дело, но ходить с отрезанной головой – чересчур, и далеко с ней не уйдешь.
© апрель-май 2014
Крестоносцы и басмачи
Капитан Толоконников наверняка удивился бы, доведись ему приметить в штабном помещении ликующую, бородатую рожу Абдула. Он ее и не приметил, так как Абдул бесшумно подобрался сзади, схватил капитана за голову и отрезал ее единым махом кинжала, тоже бесшумно.
При виде достигнутого Абдул не сдержался и каркнул от полноты чувств.
Майор Туголуков, сосредоточенно склонившийся над картой, обернулся на звук и сразу был поражен сильнейшим ударом в голову.
– Помоги! – выдохнул Абдул, ловя майора под мышки.
Кадыр уже выбрался из цокольного помещения, откуда раздались первые взрывы.
– Сам Аллах помогает нам, – процедил Кадыр – чересчур озабоченный и занятый, чтобы умаслить свои слова подобающим благоговением. Он подхватил майора за ноги и с наслаждением потянул воздух, обоняя сапожный дух.
Взрывы тем временем уже гремели повсюду. Из подпола лезли и бежали наружу все новые бородачи в зеленых платках. Началась ожесточенная пальба пополам с проклятиями неверных и верных; выломав раму, в окно провалился здоровенный детина с триколором на рукаве; из горла детины торчал кинжал, как две капли крови похожий на тот, которым только что свирепо размахивал Абдул.
Вдвоем с Кадыром они сволокли майора в подпол и потащили по длинному, узкому и низкому коридору. Группа Абдула копошилась в этом тоннеле два месяца, готовилась к нападению на командный пункт христианских собак, и теперь в полной мере пользовалась плодами своих трудов.
– Тащи сам, я сейчас, – Кадыр выпустил сапоги, сбросил заплечный мешок, сел на корточки.
Абдул понимающе кивнул и стал пятиться, поминутно оглядываясь. Майор, нахмурив брови, дремал, и его ноги бороздили землю, источавшую дурманящий грибной аромат. Кадыр установил бомбу, включил таймер и бросился догонять Абдула. Они свернули за угол; через минуту донесся грохот, знаменовавший обрушение земляного потолка. Почва качнулась, сверху посыпался прах. Тоннель завалило, и диверсанты могли не бояться погони. Смертники, продолжавшие побоище наверху, не принимались в расчет. Их скорой встрече с Аллахом и гуриями можно было позавидовать, но Абдул и Кадыр испытали не зависть, а, скорее, удовлетворенное облегчение.
Тоннель забирал вверх и открывался в густую зеленку. До гор было рукой подать; выбравшись на воздух, теперь уже Кадыр взвалил Туголукова на закорки и побежал, тяжело отдуваясь; его прикрывал Абдул, настороженно водивший перед собой стволом.
Издалека послышался рокот.
– Вертолеты, – выругался Кадыр, глядя в землю и мелко перебирая ногами.
– Не беспокойся, брат, мы успеем, – утешил его Абдул.
Они и вправду успели. Вбежали, пригнувшись, в ближайшую пещеру, прилегли и затихли, пока вертолет бестолково кружил над разоренной базой.
Полежав какое-то время, Абдул приподнялся на локте, выставил ладонь и радостно сверкнул зубами; Кадыр отозвался на приглашение и звонко ударил пятерней. Дело было сделано, они возвращались героями.
…Ближе к вечеру Абдул и Кадыр, окруженные кольцом галдящих однополчан, примеряли майора Туголукова к свежевырубленному деревянному кресту. Майор был связан по рукам и ногам, а изо рта у него торчала грязная тряпка.
– Шакал! – кричали ему грязные, заросшие воины, и кричали так упоенно, что слово это звучало чуть ли не похвалой.
Майор гневно зыркал глазами и вертел головой, попеременно взирая то на левую, то на правую перекладину.
– Хорош! – воскликнул Абдул. – Гвозди давай!
Перед ним поставили ящик, полный чудовищных гвоздей, больше похожих на железнодорожные костыли.
– Вах, – умилился Абдул, нагнулся и ткнулся в ящик лбом так, что один костыль, торчавший особенно откровенно и вызывающе, вошел в глазницу и застрял глубоко в полости черепа.
Румяный десантник, прыгнувший на Абдула с ближайшего дерева, задрал автомат и первой же очередью уложил добрую дюжину вооруженных чабанов. Вторую дюжину уложил его напарник, выросший из высокой травы. Голова Кадыра разлетелась вдребезги, и папаха, взмывшая ввысь, опустилась на осиротевшие плечи, тогда как тело стало медленно оседать. Вертолет, как выяснилось, никуда не улетал, он притаился за ближайшим горным массивом и уже приближался, грозно урча. Две ракеты, которыми он выстрелил, разорвались справа и слева от Туголукова, чудом не причинив ему никакого вреда. Десантник склонился над майором, рассек веревки.
Майор сразу встал на ноги.
– Ну что, ишаки? – закричал он радостно. – Долбитесь по нотам, козоблуды!
Его солдаты уже сновали везде, разбрасывая гранаты и поливая свинцом убогий подлесок.
Круша и ломая все на своем пути, подъехал вездеход. Люк распахнулся, в отверстии показалось встревоженное лицо Ногтева.
– Товарищ майор! – закричал он. – Вы не ранены?
– Целехонек, – отозвался Туголуков, потирая ушибленное темя. – Давай-ка, Ногтев, обратно к штабу, разворачивайся.
Он оглянулся на тела, плюнул.
– Жалко, свиней у нас нету… Самсонов! – позвал он своего спасителя. – Самсонов, вздерни тех, которые дышат, на ближайшей березе.
– Тут нет березы, товарищ майор, – озорно улыбнулся Самсонов, весь дымясь и лучась.
– Да, не дома. Ну, ты меня понял, – майор полез в дыру вездехода.
– Так точно, понял! – гаркнул Самсонов и поспешил выполнять приказ.
…Штаб, оставленный майором несколькими часами раньше, тоже дымился, но многое уцелело, и Туголуков даже покачал от удивления головой, так как ожидал худшего. Он бодро прошагал в здание штаба, где заканчивали тушить пожар. Карта, целая и невредимая, лежала на столе; поверх нее расположилась фуражка, которую Кадыр сбил с майора. Рядом валялся двуцветный карандаш, красный и синий с разных концов.
– Ну и вот, – продолжил Туголуков как ни в чем не бывало, когда к нему присоединился Ногтев. – Орудия целы?
– Целы, – солидно кивнул Ногтев.
– И хорошо. Вот эта, значит, высотка, – майор обвел красным кружком какой-то коричневый завиток. – Здесь у них основное логово, – он посмотрел на часы и с неудовольствием увидел, что циферблат их треснул от волнений и горестей уходящего дня. Зато секундная стрелка, как и прежде, упрямо склевывала бисерные деления. – Ударим на рассвете, когда у них намаз. Что там еще? – майор раздраженно уставился на ординарца, маячившего в дверях.
Тот виновато кашлянул:
– Головошлепы, товарищ майор.
– Тьфу, забери их холера. Чего им опять?
– Просят подоить. Встали и не уходят.
Проклиная все на свете, Туголуков одернул гимнастерку и вышел во двор. Головошлепов выстроилась целая делегация: штук двадцать душ, и во главе побулькивал староста, самый крупный, раздувшийся от кумыса. Их тела, размером с дыню, продолжались в голову без намека на шею; по бокам изгибались мускулистые лапки, похожие на лягушачьи; лапки заканчивались огромными ступнями. Унылые безносые рожицы таращились на майора; староста прыгнул вперед и громко заквакал.
– Сегодня суббота, – вспомнил майор и ударил себя по лбу. – У вас же дойка, ребята.
Он вспоминал о головошлепах преимущественно тогда, когда они подворачивались ему под ноги; на войне как на войне! майору случалось расшвыривать их пинками.
– С той стороны пришли, – осмелился встрять ординарец, по совместительству – толмач.
– Да ну? – Туголуков с сочувственным интересом посмотрел на старосту. Тот разразился руладами.
– Эти шакалы гнали из них опий-сырец, – мрачно заметил Ногтев, но все и так хорошо знали о печальной судьбе, ожидавшей головошлепов в стане противника.
Головошлепы вырабатывали кумыс, и этот напиток пользовался хорошим спросом. Чудиков приучили к систематической дойке сразу, едва обнаружили, а те превратили доение в еженедельный религиозный обряд.
Староста отрывисто квакнул.
– Говорит, что и наши тоже многих перевели, высосали досуха.
– Разберемся, – пообещал майор, присел на ступеньку и подмигнул старосте: – Понял? Слово офицера.
Староста дважды подпрыгнул.
– Как собака, – умилился майор, – все понимает, а сказать не может. Ну, отведи их, подои. Бидоны возьми в каптерке. И чтобы без излишеств!
…На рассвете, уже близ тяжелых орудий, Ногтев поднес майору стакан, наполненный золотисто-зеленым кумысом. Туголуков выдохнул, выпил залпом, крякнул, передернулся:
– Эх, хороша!
В животе разлилась истома. Майор запрокинул голову и стал рассматривать звездное небо. Кумыс подействовал отменно, майор испытал острейший приступ ностальгии. Он молча глядел на Рождественскую звезду, самую яркую, и тщетно силился отыскать Солнце. Временами ему чудилось, будто он видит не только Солнце, но и далекую Землю. На глаза навернулись слезы, майор вытер их рукавом, передал стакан Ногтеву. Поднял руку, дал отмашку:
– Ну, с Рождеством!…
Ударили пушки.
© ноябрь 2005
Радио "Небо"
От души покосив из "калача" тамбовскую братву, Москва удовлетворенно окинул прощальным взглядом дымящиеся, булькающие тела. Мысленно он сопоставился с яростным суперрейнджером западного образца и нашел в себе ряд преимуществ. Вскинув автомат проблевавшимся дулом к небу, Москва не без изящества откинулся в подобострастно курлычащий БМВ. Тачка взвилась на дыбы, и дверцу Москва притворял уже на полном ходу. Так начался и завершился его бесхитростный рабочий день, в знак чего Москва стянул с коротко стриженной башки наиболее вызывающий элемент спецодежды – дырявый черный чулок.
На Сенной Москва велел водиле тормозить лапти.
– Стой здесь, – распорядился он желудочно-кишечным голосом и неспешно выполз на тротуар. С солидной уверенностью тараня мельтешащих фофанов и сявок, он дошел до табачного ларька и взял блок сигарет. Потом задержался у книжного развала. С обложек скалились страшные, внутренне и внешне Москве близкие хари. Он решил почитать что-нибудь по специальности, пробежал глазами заглавия: "Отморозки", "Ублюдки", "Падаль", "Нечисть", "Скоты". Купив кое-что из этого списка, Москва сперва изучил обложку, а после – портрет автора, приходя постепенно к выводу о почти полной идентичности творца и творения.
Чуть поодаль, сторонясь шеренги бабулек с трусами и шапочками, стоял, потупив очи, тощий субъект в черном с ящиком для пожертвований на шее. Москва, относившийся к обрядовой стороне религии с суеверным уважением, замедлил шаг. "Спаси и сохрани", – прочел он надпись на ящике и ощутил позыв на благотворительность. Монах, низко опустивший косматую голову, что-то беззвучно бормотал. Москва извлек купюру достоинством в пятьдесят тысяч рублей и, придерживая ее над щелью, строго спросил:
– Хватит?
Монах еще ниже склонил голову, как будто кланялся он не в смиренной признательности, но пытался увериться в наличии водяных знаков.
– Смотри! – сказал Москва недоверчиво, на всякий случай, неизвестно что имея в виду. Уронив купюру в щель, он потерял к монаху интерес и двинулся к машине. По дороге купил и на ходу сожрал, пачкаясь, какой-то шикльгрубер.
– Жми, – бросил Москва водиле, садясь.
– Куда? – осклабился тот угодливо.
Москва немного подумал.
– Потом скажу, – решил он. – Вообще-то, давай домой, – ему представились приятные явления домашнего быта, и Москва предпочел никого больше сегодня не убивать и не калечить, а вместо этого полистать приобретенные учебники, посмотреть телевизор и узнать, какими способами это делают другие.
Москва проживал в старом доме, в двухкомнатной квартире, где до него коротала свой век его супруга, бабуля восьмидесяти пяти лет, никак не ждавшая от судьбы подарочка в виде молодца-суженого. Под дулом пистолета она в принципе согласилась на брак, Москва скоренько все оформил, после чего дал ей попить чего-то сладенького и овдовел. Конечно, с приходом нового хозяина квартира только выиграла. Появились дверь-броня и решетки на окнах, обновилась мебель, приехала аппаратура. Поменялись и соседи, благо прежде в том доме обитали главным образом пенсионеры и алкаши, большей частью совмещавшие в себе одно и второе. Все они куда-то пропали, и вскоре власти сочли за лучшее обходить стороной народившийся серпентарий. Убогий двор наполнился мощными тачками округлых форм, и время от времени тачки принимались ни с того ни с сего петь и визжать дурными сиренами, повергая в трепет всех, кто без тачек.
Москва ввалился в прихожую, машинально ткнул пальцем в клавишу магнитолы и пошел бродить по комнатам, раздеваясь походя до трусов. Уровень цивилизованности не допускал в нем любви к одежде, и Москва имел обыкновение ходить дома голым, как и полагалось на его ступени эволюционной лестницы.
– Радио "Небо", – сообщила магнитола не в меру счастливым голосом. – Бе-е-е! Ме-е-е!
– Что за херня, – пробормотал Москва, приближаясь к приемнику и безотчетно поигрывая шарами мышц. – Оставайтесь с нами, – пригласило радио доброжелательно. – В студии – наши постоянные ведущие: Полкан Мадамыч и Грибан Поддамыч.
– Абрам Агдамыч, – процедил Москва, выключая приемник. Он налил себе большой стакан мартини, закинул в пасть рыбу на булочке и рухнул в кресло, портя воздух и вообще блаженствуя. Подцепил легкий, словно пушинка, пульт, прицелился в телевизор. Тот с готовностью просветлел лицом и показал пляшущее шоколадное яйцо "Киндерсюрприз".
– До свидания, друзья! – заблеяло яйцо. – Мне пора возвращаться в мой волшебный мир!
– Ага, в ларек, – кивнул Москва и стал ждать, что будет дальше. Яйцо сменилось шоколадкой, которая заполнила экран своим гуталиновым нутром, где в пузырях падали влюбленные пары.
– Волшебный мир вкуса, – объяснил невидимый толкователь. – Возьми за щеку свежесть фруктов! Увлекательное фантастическое путешествие в страну райских грез.
Палец Москвы завис над кнопкой переключения каналов, но тут с экрана торжественно пропели:
– Говорит радио "Небо"! Да, друзья, – всем нам, быть может, уготовано в итоге попасть в шоколадку. Оставайтесь с нами!
– Херня, – сказал Москва в смятении, тупо пытаясь назвать явление и тем сообщить ему реальность. Однако он не преуспел, так как реальность отличалась многообразием, а имя было одно. Тем временем в телевизоре стало происходить нечто непонятное. Сперва показали какую-то нелепую студию с двумя ведущими. Все в этих дикторах было неладно: уши, носы, рты и глаза поменялись местами, что смотрелось вызывающе и даже создавало впечатление угрозы.
– Полкан Мадамыч, – представился первый.
– Грибан Поддамыч, – отрекомендовался второй.
Картинка исчезла. Теперь Москва наблюдал ленивый водоворот с воронкой в центре. Спираль медленно закручивалась сама в себя, а на периферии описывал круги маленький артиллерийский снаряд со скрещенными косточками. По всем законам ему следовало потихоньку смещаться к прожорливой дыре, однако этого почему-то не происходило.
Москва ошарашенно выбросил руку вперед и сменил канал. Там творились более или менее доступные разуму вещи: кто-то метался, объятый пламенем, и дико орал, шаг за шагом продвигаясь туда, где крыша небоскреба обрывалась. На третьем канале жевали жвачку, закатывая зрачки. Москва выждал, пока не увидел известного пахана, со скромным лицом издевавшегося над детектором лжи. Остальные каналы также не содержали ничего подозрительного, и стало ясно, что метаморфозам подвергся один только первый. Поколебавшись, Москва нажал кнопку. Зловещий снарядик продолжал циркуляцию, разве лишь теперь на нем кто-то сидел верхом – настолько мелкий, что различить детали не удавалось. Москва завел руку за кресло, нашарил телефон, пробибикал номер.
– Ну? – отреагировала трубка сурово.
– Москва, – коротко признался Москва. – Ящик смотришь? – и узнал, что нет, там, куда он звонит, ящик не смотрят.
– Вруби первый канал, – предложил Москва.
Собеседником его был Мыло. Мыло знал, что Москва фильтрует свой базар и за слова отвечает. Если он считает нужным врубить первый канал, – значит, надо врубить. Ни слова не говоря, Мыло пошел исполнять, гадая, кто из братвы лопухнулся и кого сейчас ему покажут в криминальной хронике в виде трупа. Его ожидания не оправдались, и Мыло в замешательстве снова сказал в трубку: – Ну?
– Что там крутят? – осведомился Москва.
– Пидоры с балалайками, – ответил Мыло неодобрительно.
– Да? – Москва был так удивлен, что не сразу нашелся с небогатым словарным запасом.
– Чего надо-то? – спросил Мыло озадаченно. Все малопонятное расценивалось им как опасное и порождало желание разобраться быстро и навсегда. Москва, почуяв, что беспокойство кореша может качественно переродиться и повлечь за собой утрату критики, скороговоркой вывалил:
– Зайди. Поговорить надо. Тут хреновина какая-то.
– Ясно, – успокоился Мыло, слыша нечто привычное.
– Жду, – Москва дал отбой. Он захотел было погасить заодно и ящик, поскольку передача начинала действовать на нервы, но раздумал, решив до прихода Мыла ничего не трогать. Когда раздался звонок, Москва бесшумно выскочил в прихожую, вооруженный пушкой, которую держал обеими руками. Заглянув в глазок, он обнаружил жующее Мыло – с клешней, запущенной на всякий случай за пазуху.