Когда Мыло осторожно вошел, Москва выждал, давая дружбану возможность убедиться в отсутствии подвоха. Мыло огляделся, успокоился, с посильным дружелюбием хмыкнул и потопал в комнату. Перед телевизором он остановился и долго стоял, ничего не соображая.
– Чего это у тебя? – спросил он наконец, глупо выкатывая и без того выпуклые глаза.
Москва молча ткнул пальцем в кнопку, и канал поменялся. Передавали новости, диктор в озабоченной манере доложил, что Бундесрат провожает Кучму. Москва дал задний ход, и снарядик вернулся на место. Там и сям на экране зажигались и тут же гасли крохотные колючие звездочки. Мыло почесал щеку и вопросительно взглянул на Москву.
– Такие вот дела, – сказал тот. – Что бы оно значило, а?
Вместо ответа Мыло выщелкал номер, поднес телефон к увесистому уху.
– Владя, ты? – прохрипел он в трубку. – Владя, глянь, что там по первой программе по ящику! А мне по хер, пусть пока идет подмоется. Вруби ящик, тебе говорят! – и Мыло стал ждать, хмуро ковыряя ботинком ковер.
Москва расхаживал из угла в угол. Вскоре до его слуха донесся раздраженный голос Влади, оравший, что Владя видит балалаечников. Характеристика, данная последним, полностью совпадала с той, что недавно дал Мыло. Мыло не счел нужным прощаться и бросил выключенный телефон на тахту.
– Ты… это… – он помедлил и с неуклюжим участием досказал: – никому хвост не прижимал? Похоже, кто-то тебя на пушку берет.
Москва недовольно пожал плечами. Откуда ему знать? Работа у него такая – прижимать хвосты, а чаще – отрубать вместе со всем остальным.
– Может быть, – согласился он. – Только как он это делает?
– Подключился как-нибудь, – предположил Мыло.
– Разве так бывает? – усомнился Москва.
– Наверно, – Мыло зевнул. – Это его проблема.
Широкое использование Мылом технических средств вовсе не обязывало его знать что-либо о принципах их работы. Принципы работы не были его проблемой. Он вообще славился умением быстро определить ответственного за проблему. К примеру, не однажды случались у него беседы типа: "Земляк, у тебя проблема. Ты должен платить мне пятьсот зеленых в конце каждого месяца. Нету? Ну, если ты докажешь, что это моя проблема, а не твоя, я сам тебе сразу же заплачу".
Москву осенило:
– Это кабельщики! Козлы, которые кабельное крутят! Они тут пустили какое-то фуфло, так я немного на них наехал…
Мыло поразился:
– И они – после этого?.. Ну, борзота!
Тем, кто знал Москву, реакция Мыла была бы хорошо понятна. Наезды Москвы обычно не оставляли в перееханных желания грубить. Если уж на то пошло, наезды те зачастую не оставляли в них совсем никаких желаний.
– Сейчас сгоняем к ним на точку и разберемся, – сказал Москва почти умиротворенно, и Мыло горячо поддержал это намерение. Правда, на секунду Москва смутился: как же быть с магнитолой? Ведь дебильные телеуроды подали голос и оттуда. "Небось, эти падлы обзавелись радиостанцией, – решил Москва. – Беспредел! Пора учить!"
На улице он почувствовал себя гораздо увереннее. До конуры кабельщиков, намеченных в жертву, было не больше пяти минут пешего хода, но Москве и в голову прийти не могло шкандыбать на своих двоих. Тачка, визжа, развернулась и с хищным ревом вылетела вон со двора. Мыло тешился кастетом, в котором, кстати, с учетом параметров его кулаков и ума не было никакой нужды.
Однако, прибыв на место и уже рыча предварительным утробным рыком, компаньоны обнаружили полный молчаливого достоинства навесной замок.
Пару раз заехав ногой в оцинкованную дверь, Москва издал носоглоткой оглушительный клокочущий звук, харкнул и пошел к машине. Мыло последовал за ним. Какое-то время они сидели молча, курили и остервенело сплевывали в окна.
– Надо выяснить, откуда идет сигнал, – изрек Москва, барабаня пальцами по рулю.
– Ага, – не стал возражать Мыло. – Выясни.
– Выясню, – злобно заверил его Москва. – Дам просраться!
Вернувшись домой, он перво-наперво проверил телевизор. Долго стоял перед ним, расставив ноги и медленно сжимая и разжимая кулаки. Картинка не претерпела никаких изменений. Струящиеся волнообразные разводы гипнотизировали, притягивали взгляд. И возвращение на экран дикторов произошло так неожиданно, что Москва вздрогнул.
– Оставайтесь с нами, – сказали хором, с мерзким жеманством и кокетством Полкан Мадамыч и Грибан Поддамыч. У каждого на лбу растянулся в кривой ухмылке влажный изломанный рот. Москва развернулся и ударил в телевизор правой пяткой. Он опозорился и не попал в изображение, ящик опрокинулся.
– Оста-ва-айтесь с нами! – укоризненно протянули Полкан Мадамыч и Грибан Поддамыч, глядя в потолок. Р
азвернувшись вторично, Москва поддел ногой шнур и вырвал вилку из розетки. Экран погас. Москва по инерции завершил круг и резко остановился, пригнув бодливую голову и угрожая незримому врагу изготовленными к бою кулаками.
Тут же он ослеп.
– Откуда сигнал? – вымолвил он севшим голосом невпопад. Кое-как Москва доковылял до кресла, осторожно сел и взялся за виски.
– Радио "Небо", – прозвучало в голове. В голосе чувствовались и усталость, и значительность, и приглашение порадоваться, что все наконец-то утряслось.
– Падлы, порву, – пробормотал Москва рефлекторное обещание.
– Мы приносим извинения, – сказали в голове виновато. – Это говорит Полкан Мадамыч. Система дала сбой, и программа пошла не на тот приемник.
– Какой приемник? – шепотом выдавил из себя Москва.
– Не на тот, – повторил голос. – Как только вы уплатили за декодер, мы скорректировали систему вещания, но вышла накладка. Мы обещаем найти и сурово наказать виновных.
– Крыша поехала, – слабо пожаловался Москва в темноту.
– Ну что вы, – возмутился другой голос, принадлежавший, видимо, Грибану Поддамычу. – Это просто распространенное заблуждение. Вот слушайте: ловит, допустим, телевизор сигнал. Он, телевизор, показывает передачу, но сам ее, как понимаете, не вырабатывает. Если прибор ломается, может пропасть звук, цвет… рябь появится, лица вытянутся или сплющатся, а если что сгорит, так и вовсе ничего не будет видно. Но сломаться так, чтоб показать не ту передачу, которую передают – такого телевизор не может. Так и с вашей головой. Вам ведь приходилось ломать кому-то голову?
– Ну, – бессильно брякнул Москва.
– Так чего ж ерунду говорите про крышу! – воскликнул Грибан Поддамыч. – Если что с головой – тот же набор неполадок! Но когда речь заходит о новых программах… К сожалению, монополия на вещание пока не в наших руках. Конкуренты день деньской за бесплатно крутят вам одну и ту же муру. А мы еще не сумели выйти на намеченные рубежи. Принимать наши программы может только тот, кто приобрел декодер. С помощью декодера сигнал дешифруется, и вы ловите передачу. Конечно, в рамках благотворительности мы иногда дарим декодеры кое-кому…
– Я не покупал декодер, – прохрипел Москва. – Как не покупали? – изумился Грибан Поддамыч. – Вспомните: сегодня утром. Неужели забыли? Вы еще заплатили пятьдесят тысяч рублей. Ну? Такому высокому бородатому мужчине в плаще, с ящиком…
– Это был монах! – закричал Москва в ужасе. – Монах! Мне не нужен ваш декодер!
– Монах?! – взревели в свою очередь Грибан Поддамыч и Полкан Мадамыч. – Это генеральный спонсор радио "Небо"! И сейчас вам покажут настоящую, правдивую передачу! Так что оставайтесь с нами навсегда!
И едва мрак расступился, Москва обнаружил себя висящим в пустоте и созерцающим картину, о существовании которой он всегда смутно догадывался.
Вечером на квартиру к Москве пожаловал его бригадир Кадыков-Кинжалов – пожаловал по наущению Мыла, который вырисовывался у него за плечом в сопровождении еще двух лиц, неплохо развитых физически. Немедленно было отмечено странное: незапертая бронированная дверь. Крадучись войдя внутрь, Кадыков-Кинжалов увидел Москву, поглощенного рисованием. Москва поднял глаза и сказал:
– Я – телевизор. У меня есть жопа. Мыло превратился в жука, заполз туда и просит с ним поговорить. А я рисую его портрет, – и Москва показал гостям с грехом пополам изображенную розу.
– Понял, – отозвался Кадыков-Кинжалов. – Ну что же, едем в телеателье.
Мыло на всякий случай опробовал злополучный ящик, но тот безнадежно сломался. Москву под руки свели вниз и отправили за город на дачу. Приглашенный Кадыковым-Кинжаловым доверенный доктор дал положенные в таких случаях комментарии. На вопрос, какие последствия может повлечь лечение Москвы в больнице, доктор категорически отказался гарантировать молчание последнего.
– Наплести он может всякого, – предупредил он, не по делу подмигивая и цокая. – Только бред – бредом, а фамилии – фамилиями.
– Свободен, – кивнул ему бригадир, знаком приказывая Мылу расплатиться. И сразу дернул подбородком в направлении комнаты, где заперли Москву. – Телевизор – на запчасти, и быстро.
Приказ командира был незамедлительно и безупречно выполнен. А сохранившая целостность субстанция, не пострадавшая по причине невидимости и в сущности являвшаяся Москвой как таковым, прилетела в специальное место для просмотра телепередач. Там ей предложили много программ, состоявших исключительно из фильмов ужасов, при этом поощряя личное ее участие как в массовках, так и в главных ролях. Все видимое и ощущаемое полностью отвечало обновленным представлениям Москвы. Ему оставалось лишь удивляться, как так вышло, что когда-то давным-давно он мог посметь набраться дерзости и терроризировать внешний мир. Для несметных полчищ полупризрачных чудищ, которые изо дня в день подходили к нему все ближе, замыкая в кольцо, его агрессивные выпады были не опаснее бунта кишечного микроба. Правда – и этому он верил мало – кто-то изредка и очень неопределенно намекал ему, что все это – до особого распоряжения.
© декабрь 1996
Страховой случай
Вошла секретарша, внесла кофе, чай, коньяк, водку, пиво, холодные и горячие закуски.
Я смутился:
– Не стоит, право! Разве что ломтик лимона. Маленький бутерброд.
Кожаное кресло, где я лежал, оказалось слишком глубоким, чтобы с легкостью высвободиться и подкрепить протест действием.
Страховой агент укоризненно улыбнулся:
– Оставьте вашу застенчивость. Мы с вами, можно считать, породнились с момента, когда вы поставили подпись. Страхование жизни подразумевает формирование прочных связей. Не церемоньтесь! Откушайте и отпейте.
Я покосился на поднос:
– Это у вас тут кальян?
– Он самый. Отбулькайте. Содержание ядов практически сведено к нулю.
– Я просто спросил, спасибо. Я в другой раз.
– Как вам будет угодно.
Агент немного отъехал из-за стола, несомый бесшумными колесиками офисного стула. Он смахивал не столько на страхователя жизни, сколько на опереточного гробовщика. Почтительный, пожилой, одетый в черное; лысый, как водопроводное колено. Все это плохо сочеталось с немного развязной манерой общения.
Он перебросил мои бумаги из руки в руку.
– Сумма, на которую вы застраховали вашу жизнь, неприлично ничтожна, но это не снимает с нас ответственности. Позвольте оказать вам первую услугу в смысле, так сказать, реализации наших обязательств.
Мои зубы сомкнулись на бутерброде.
– С вашей стороны очень любезно…
Боюсь, мои слова прозвучали отчасти невнятно.
Агент пощелкал клавишами, на мониторе у него открылось что-то, не видное мне.
– Я должен сообщить вам некоторые сведения о человеке по имени Исай Назарович Снежко.
– А что же это за такой Исай Назарович?
– Не самая приятная личность. Представьте себе: уже немолодой, с мохнатым животом, лысый. Брыла висят… брыла же висят?
– Скорее всего.
– Ну и славно. Итак, они висят. И весь он потный, с опрелостями в промежности. Моется от случаю к случаю, под нажимом стороннего мнения…
Аппетит у меня пошел на убыль. Агент причмокнул:
– Да. У этого субъекта не все идеально. В детские годы он поедал живых червей.
Я отодвинул тарелку и заметил:
– Неприятный тип.
Агент кивнул:
– Сущая скотина. Короче, свинья. Вычесывает пуп. В сортир за ним сутки не заходи. Отрыгивает кислым, лечит грибок…
Я потянулся за кальяном:
– Пожалуй, мне стоит попробовать. Хорошо, что же дальше?
– А дальше, – вздохнул агент, – дальше наш Исай Назарович весьма непригляден как внутренняя личность. Однажды выставил на мороз голую женщину. Потом, в другой уже раз, бросил жену с двумя детьми. Пару раз подворовывал в магазине – стащил одежную щетку и поздравительную открытку. Написал кляузу на начальника – широкого, доброго человека, своего благодетеля.
Этот рассказ начал меня утомлять.
– Послушайте, – я выставил ладонь. – Не понимаю, какое отношение имеет Исай Назарович к моему страхованию.
– Сейчас поймете. Я еще не закончил…
– Так заканчивайте скорее!
Агент неодобрительно воззрился на меня.
– Сумма, не побоюсь повторить, мизерная, и все же копейка сберегает рубль. Наберитесь терпения. Вот слушайте: однажды Исая Назарыча вырвало…
Я вспылил, оттолкнул от себя все – напитки, закуски, кальян.
– Какого черта!
– Он не потрудился вымыть руки, поел и…
Я оборвал агента:
– Достаточно! Кто такой этот Исай Назарович, порази его молния?
– Опрометчивое пожелание, – отозвался агент. – Вы же завтра летите? Вы приобрели билет на самолет?
– Лечу! И что же?
– Исай Назарович – ваш пилот, – равнодушно сообщил агент и вынул пилочку для ногтей. – Вы собираетесь полностью отдаться в его руки. Привести себя в состояние полной зависимости от него. Он будет сидеть за штурвалом. Как вам это нравится? Прислушайтесь к доводам вашей врожденной предусмотрительности и примите правильное решение. Вроде того, что вы приняли, когда обратились к нам.
© июнь 2011
Ты это флаг
Наступил торжественный день посвящения во флаг.
Фрол проснулся на рассвете и долго лежал. Он боялся расплескать радость. Потом встал, побрился, умылся, оделся и был готов за полтора часа до выхода, которые промаялся. Наконец, он отправился на участок.
Тот был украшен воздушными шарами. Играла музыка, звучали старые и новые песни. В буфете торговали пирожками и газировкой. Взволнованный Фрол зарегистрировался и поднялся в актовый зал.
Сцену расчистили: сдвинули рояль. Там стояли огромные котлы. Каждый был наполнен жидкостью своего цвета. Фрол уселся в первом ряду. Зал был набит битком. Когда Фрола вызвали, он взлетел на сцену, не чуя под собой ног. Глава районной администрации пожал ему руку, а участковый Ткач велел раздеться. Фрол подчинился, путаясь в брюках. Затем полез по приставной лесенке в первый котел.
Оттуда он перешел во второй. Потом в третий.
Ткач тем временем говорил в микрофон:
– Быть флагом – большая честь. В добрый час, Фрол! Впереди – знамя! Это высокая цель…
Когда разноцветный Фрол выбрался, все в зале встали. Грянули рукоплескания.
– Теперь вы флаг, – констатировал Ткач.
Фрол нерешительно огляделся.
– Мне бы одеться, – пробормотал он, прикрываясь руками.
– Это незачем, – строго возразил Ткач. – Вы флаг.
– Да, но хотя бы трусы…
– Вы флаг! – повысил голос Ткач, повернулся и приказал кому-то: – Дайте зеркало!
Из кулис выбежали двое с тяжелым зеркалом в человеческий рост. Фрол посмотрел и обнаружил, что он действительно флаг и стыдиться ему нечего. Не было ни лица, ни туловища, ни ног. Только полотнище.
– Но я же не совсем флаг, – пролепетал он.
– Нет, – сказал Ткач. – Вы совсем флаг. Пока еще флажок. Но это первый шаг большого пути.
Фрол колыхался. Ткач отдал очередную команду:
– Несите древко!
Во Фрола вставили палочку. Было тревожно и больно. Затем его отвели во двор и посадили в грузовик, где были другие флаги. Охранник отворил ворота, и грузовик покатил в аэропорт.
Там Фрол и его новые товарищи приветствовали Кортеж. Вдоль шоссе выстроились шеренги. Фрола взяли за палочку и вручили кому положено. Когда показался головной мотоциклист, Фролом замахали и затрясли.
– Больно! Полегче! – крикнул уже вконец расстроенный Фрол.
Он скосил глаза. Просить было бесполезно. Его держал начищенный Герб.
© июнь 2014
Эктодерма
Клобову было лет тридцать, и он загадочно улыбался.
В самом низу удлиненного подбородка подмигивал смайлик. Губы Клобова не просто отсутствовали, но были подвернуты в рот. Лицо имело вид равнобедренного треугольника, острием обращенного вниз, и было вмонтировано в пирамидальную головогрудь. Верхушка пирамиды соответствовала темени, подножие – плечам. Монтаж скрывался шевелюрой, торчавшей с висков и полагавшей треугольнику основание.
Вполне обычный человек, элегантный Клобов сидел в первом классе "Самсона". Он прикрыл глаза и слушал, как растут его волосы. С момента, когда они зазвучали, прошло четыре с половиной года. Клобов блаженствовал, ощущая единство структур в составе общего зачатка. Действительность эктоплазмы обещала соседство с приятными производными и участие в них.
"Самсон", повышенной плотности поезд, воспринимался как подвижная нервная трубка того же начала, что Клобов и волосы Клобова. Он пересчитывал позвонки путей, покоряя скелет. Его тонированные бронестекла напоминали ногти, покрытые черным лаком. Бока "Самсона" были украшены оперенными стрелами, на огуречной морде сложились бантиком губы – перекрещенные мечи. В кабине горел цифровыми огнями зародыш мозга; по полу, с перехватами на стыке вагонов, стелилась хорда – ковровая дорожка персидской выделки.
Волосы Клобова пели вежливыми хорами; теноры запевали с макушки, басы подхватывали с адамова яблока. Щетина – скорее, намек на нее – дышала синим невнятным шелестом. С груди барабаны и фортепьяно задавали педальный ритм, в паху поселились первые скрипки. В правой ноге звучало сопрано, в левой – баритон; обе руки лопотали речитативом массовки.