Автоматически я поняла, что папы больше никогда не будет. Во всяком случае, в том ключе, в котором я его привыкла воспринимать. Он никогда больше не придет вечером, не спросит, как я себя вела, не будет шутливо раздумывать, дарить или не дарить мне подарок. Я больше не заберусь к нему на колени, мы не будем играть в "капкан", мы просто больше не будем, и все тут.
Я проснулась ночью. В маминой половине ощущалось некоторое шевеление.
Я осторожно открыла дверь и вышла в коридор. В нашей квартире все двери и даже дверь кухни выходили в коридор.
Мама стояла перед зеркалом на двери шкафа, где хранилась ее одежда. В одной руке она держала маникюрные ножницы, в другой - стеклянную бутылку с прозрачной жидкостью. На полу, перед шкафом лежали мамины волосы. Она отпивала из бутылки и вонзала маленькие ножницы в волосы.
- Мама! - закричала я.
Она обернулась.
- Спать! - рявкнула мама. - Спать! Я сказала - спать!
Она смотрела на меня так впервые. Я испугалась, что она может отрезать своими мерзкими ножницами и мои волосы. Я убежала и легла в кровать. Я боялась, что она придет ко мне, с бутылкой и ножницами, но она не пришла.
Утром к нам приехал Рома.
- Это никуда не годится, - сказал он маме, замотанной в платок, с порога, - это просто безобразие!
Виновато улыбаясь, мама отвела Рому на кухню и дала ему в пользование пару пластиковых контейнеров.
- Садись, киска, - он отодвинул для мамы стул. - Знаешь, киска, я в шоке.
- Вообще ни хрена не помню, - ответила мама, усаживаясь.
Я поняла, что она врет.
- Что переживать, о чем переживать? - тараторил Рома. - Ушел, ну ушел, да и хрен с ним, что ушел. Замечательный дом, светлый, аура прекрасная, ребенок - просто золото, а она всякой херней страдает!.. Сама - красавица, королева…
Рома остриг мамины клочковатые волосы, а затем покрасил их в платиновый цвет. Маме смотреть на то, что он творит, запрещалось.
- Замри! - говорил Рома, водя кисточкой. - Это будет сюрприз! - Он поворачивался ко мне: - Сделаем маму красивой? А?
Я радостно кивала.
- Чтобы все мужики падали? - продолжал Рома. - Королева, а? - обращался он к маме. - Открыла, что ли, приют для беспризорных алкашей? Совсем, мать, сдурела? Я не могу, ой! Дура и кретинка! Тут уже давно, блин, с такой внешностью, с такой квартирой, должны новые русские появляться…
Мама смеялась.
- Да! - Рома внимательно присматривался к маминому лбу и что-то еще отстригал, тонко щелкая ножницами. - Новые русские с бриллиантовыми кольцами! А она сидит, идиотка, напивается и волосы себе режет. Волосы - шикарные! Позвала бы меня, дура, королева хренова! Я б тебе ровненько отрезал, продал бы, хоть на старость бы хватило!..
Мама наклонилась над ванной, и Рома смыл краску, намазал ей волосы чем-то, пахнущим ананасом, а потом повел обратно на кухню - сушиться.
Мама стала неузнаваема и еще красивей.
Рома подвел ее к зеркалу на шкафу, у которого она накануне рассталась с прежней своей прической.
Мама ахнула.
- Видишь, глаза как заиграли! - радовался Рома. - Лучше стала, чем была, я, кстати, с самого начала думал, что блонд - твое. Такой контраст! Темные глаза - светлые волосы, мужики падают и лижут каблуки! Забудь этого козла, обещай мне.
Мама улыбнулась сама себе в зеркале.
- Ой, я не могу! - простонал Рома. - Королева! Повторяй за мной, кретинка, будешь повторять? Или опять резать пойдешь под водку, чтобы ни хрена не осталось!
- Ну? - сказала мама.
Рома закатил глаза:
- Я иду к новым высотам и к новым мужикам, у меня все будет отлично!
- Я иду к новым мужикам и к новым высотам, у меня все будет просто супер! - крикнула мама, встряхнув прической.
В начале двенадцатого в open space появляется Катя - глава нашего департамента и наша главная начальница.
- Всем привет, - говорит она и неумолимо приближается к моему столу.
- Здравствуйте! - Я отворачиваюсь от монитора и смотрю ей в глаза с напряженным вниманием.
- Как дела, Сашенька? - Катя заходит издалека. - Ты такая отдохнувшая, свеженькая. - Она смеется.
Я смеюсь в ответ.
- Выходные пошли на пользу.
- Саш, - Катя тянет мое имя, собираясь с мыслями, - пойдем сегодня вместе на собрание по "Дому-2"… - Видно, она уже решила, что там нужно ее присутствие, но не знает, как мне объяснить зачем. А с точки зрения маркетинга и тем более корпоративного позиционирования это огромное упущение.
- Там будет Миша Третьяков, надо будет обсудить некоторые моменты по релончу шоу…
- Да, конечно, Кать. Ок. - Я лучезарно улыбаюсь. Можно подумать, я не знаю, что там будет Миша Третьяков.
Катя плавной походкой удаляется в свой кабинет, и все разом выдыхают. А я возвращаюсь на форум петербургских зоофилов.
С новыми волосами мама стала немного поначалу зажатой, но потом освоилась. Ко мне она относилась чересчур внимательно, и я понимала, что ей стыдно за тот ночной пассаж, когда она вырывала себе волосы и пила жидкость из бутылки. Мне хотелось сказать ей, что все это - полная фигня, что она - моя мама и никуда нам с ней от этого не деться, но мама была слишком дисциплинированной, чтобы позволить мне говорить с ней на равных.
В сущности, мама никому не давала с собой говорить, она предпочитала монологи. И чтобы слушающие вставляли: "Да, ты права", "Да, он - просто сволочь", "Да, он не имеет никакого права". Ну и все в таком духе.
В один прекрасный день наступила зима, и наш детский сад напряженно готовился к Новому году. Детям вменялось в обязанность разучивать идиотские стишки, Ирина Константиновна тарабанила на расстроенном пианино, а некая Катя, в обычные будни накрывавшая нам на стол и подтиравшая наши задницы, водила хоровод в игровой комнате.
Естественно, никто ничего не хотел учить, все орали и лягались, бегали, натыкались на пианино, а потом истошно визжали, закрывая ладошками разбитый лоб. Поскольку детский сад был, как выражалась мама, "бюджетным", никто не собирался раскошеливаться на Деда Мороза со Снегурочкой, и наш директор, Ирина Ивановна (мама говорила, что она замужем за армянином-ювелиром и живет припеваючи), решила привлечь к новогодним торжествам отдельных родителей.
После массовых отказов, мотивированных тяжелыми заболеваниями сердца и почек, тотальной занятостью, а также беспросветной нищетой, когда казалось, что все уже кончено, волонтеры объявились. Ими оказались похожая на тихую, с кривыми зубами мышь мама Нади Умяровой и папа моего друга Костика - апатичный пузатый алкаш. Не знаю, что уж с ними произошло за две недели репетиций, только все бабушки во дворе возмущенно качали головами, провожая взглядами сутулую спинку Надиной мамы, а Костик рассказал, что его мама собирается, если так и дальше будет продолжаться, "вышвырнуть папу вон".
Представление было назначено на половину одиннадцатого тридцатого числа. Мама приготовила для меня костюм снежинки и положила камеру на комод в прихожей, чтобы утром не забыть. Но все разрушил один-единственный звонок не совсем трезвого папы, который плакал и говорил, что он привез нам с мамой подарки и стоит под окнами своей бывшей квартиры, не решаясь зайти.
Мама дрогнула.
- Заходи, - сказала она и повесила телефонную трубку.
После чего побежала к зеркалу, вздыбила челочку и торопливо нарумянила щеки.
Папа зашел часа через полтора.
Мне достался здоровенный медведь в красном колпаке, а маме - четки из лунного камня.
- Ты надо мной издеваешься? - прошипела мама.
Папа обнял ее прямо в прихожей. Он, скорее всего, не заметил, что она изменила прическу, просто в тот вечер она показалась ему другой женщиной. Другой и, следовательно, новой.
Меня в экстренном порядке уложили спать без мытья, хотя накануне мама говорила, что перед праздником надо помыть голову.
На кухне быстро зазвенели бутылки, через некоторое время стал взрывами раздаваться мамин смех, папа довольно отчетливо произнес:
- Ну, пойдем, что ли?
Мама, судя по голосу, неслабо напилась. Она повторяла:
- Какой же ты подонок! Подонок…
Папа в ответ гомерически хохотал.
Потом голоса традиционно переместились в спальню. Мама и папа были слишком пьяны, чтобы контролировать свой "шепот", - я слышала все, что они говорили. Честно говоря, в ту ночь я поразилась неизбывному убожеству любви в целом и их отношений в частности. Они не виделись несколько месяцев, за это время столько всего произошло, но между ними это выглядело так, как если бы их обоих высшие силы поставили на паузу. Папа все время повторял:
- Признайся, у тебя кто-то есть.
А мама в ответ хохотала:
- Какая тебе разница? Может, и есть…
Далее началась обычная возня, мамины всхлипы, папино рычание, препирательство о том, можно курить в комнате или нет… Папа постоянно говорил: "Я щас" - и бегал на кухню за бутылками.
Утром я проснулась от истерического надрыва будильника. Я накрылась одеялом с головой, зная, что у меня есть еще минут десять. Сейчас мама со вздохом встанет, зевая, отправится на кухню, поставит на плиту чайник, умоется, вставит линзы в глаза, покурит, нарежет хлеб и сыр, подогреет кашу, сварит кофе, а потом зайдет ко мне и скажет:
- Все, пора вставать. Застели свою постель, иди в ванную, причешись и умойся.
Так она говорила всегда, каждый день. Эта формулировка продуктивного утра намертво въелась в мой мозг. Я вставала, как зомби, заправляла кровать, потом шла в ванную, чтобы причесаться и умыть лицо, и в финале всего этого действия мы с мамой сидели друг напротив друга за кухонным столом и давились полезной кашей.
Я пролежала под одеялом гораздо дольше, чем десять минут, а мама все не появлялась. Я разволновалась, ворвалась в ее спальню и увидела, что она дрыхнет без одеяла, в одной только шелковой комбинации. Папа спал на некотором отдалении и ужасно храпел.
- Мам, вставай, мам! - я принялась будить ее.
Это продолжалось вполне безрезультатно минут пять, когда она вдруг подскочила на кровати и хрипло забормотала:
- Боже, боже! Сегодня елка! Какая же я скотина… - Тут ее расфокусированный взгляд сосредоточился на мне. - Одевайся! - заорала мама. - Колготки и костюм в твоей комнате на стуле, быстро поедим и пойдем!
Я бросилась одеваться. Мама тревожила папу с тем смыслом, чтобы он тоже встал. Папа вставать не желал. Они опять поругались.
- Не можешь взять себя в руки, сходить с ребенком в детский сад, - орала мама, попутно румяня щеки, - тогда убирайся отсюда! Ты что думаешь, здесь спать будешь?!
Папа что-то ворчал, а потом угрюмо сел на кровати и потянулся за своими штанами, валявшимися на полу.
- Ты пойдешь в детский сад или нет? - скандально допрашивала его мама.
- Нет, - ответил он, помолчав.
- Скотина! - крикнула мама. - Я лишу тебя родительских прав!
- Да пошла ты…
В детский сад мы прибыли с мамой вдвоем и с приличным опозданием. Я с подачи воспитательницы незаметно встроилась в ряд "снежинок", а мама заняла место, предусмотрительно занятое для нее мамой Костика, Дашей. Я видела, как мама и Даша сразу же начали о чем-то жарко шептаться, прикрывая рты ладошками. Разговор, как я поняла даже на приличном расстоянии, касался "этого самого", почему-то ничто другое не занимало маму и ее подруг так сильно. Я даже знала, как этот разговор начался.
- Привет! - шепотом приветствовала маму Даша. - Ну, ты как?..
- Ой, кошмар, - отвечала та еще более тихим шепотом, - ты представляешь, пришел Андрей, и мы с ним… Это самое.
Дальше сдавленный хохоток.
- Да ладно!
- Я сама от себя офигеваю…
- А ребенок как?
- Да она ничего не поняла. Ну, папа пришел, посидел, потом я ее спать уложила…
- И чего вы с ним?
- Слушай, Дашик, у меня губы нормальные?
- Ну припухшие чуть-чуть, даже сексуально, а что?.. Ты… Что? Ты - ему?!!
- Дашик, я как будто сошла с ума! У меня теперь такое чувство, что эти губы у меня на пол-лица и все на меня смотрят!..
Выступали "снежинки". Моя фраза была после Кристины, говорившей:
Утром кот
Принес на лапах
Первый снег!
Первый снег!
Кристина, неуклюже поклонившись, убежала, и на ее место выбежала я, с громкой и бессмысленной декламацией:
Он имеет
Вкус и запах,
Первый снег!
Первый снег!
Говоря все это, я в упор смотрела на маму, которая по-прежнему шепталась с мамой Костика. Выслушав мое четверостишие, они вдруг посмотрели друг на друга в упор и припадочно захохотали.
В начале первого я заканчиваю интервью Анфисы Чеховой, полностью написанное мною. Катя выходит из своего кабинета и жестом зовет меня следовать на собрание.
- Сашенька, идем, да?
Я встаю из-за стола, беру остро заточенный карандаш, тетрадку, изрисованную тиграми, и послушно плетусь за ней на седьмой этаж, в конференц-зал. Мы с Катей спускаемся по лестнице, идем по коридору и сворачиваем в помещение, где так много народу и у всех такие напряженные лица, как будто сейчас им расскажут, почему мужики после секса отворачиваются к стенке. Ну… Или что там их волнует?
Во главе стола, как и полагается, сидит Третьяков.
- Здравствуйте, Миша, извините. - Катя шутливо поклонилась Третьякову, который традиционно вперился в меня. - Мы тоже к вам хотим.
- Привет, Кать, - Третьяков поднялся, чтобы поцеловать ее в щеку, - все к нам хотят.
Раздался такой оглушительный хохот, как будто прозвучало что-то действительно смешное.
Катя села рядом с Третьяковым, ей, кажется, кто-то даже освободил стул, а я нашла себе местечко в задних рядах. Но, как назло, прямо под Мишиным пристальным взглядом.
Начались разговоры о рекламных бюджетах, о том, куда приткнуть спонсоров, как отбить деньги на смс-голосовании. Я упорно рисовала в блокноте нового тигра. Третьяков шутил, все отзывчиво ржали, и даже Катя. Специально для нее я тоже смеялась вместе со всеми.
Девушка из рекламного департамента, потерпев фиаско с быстродействующим гелем от геморроя, предлагала теперь но-шпу. Ее упорство понятно - она получит процент от продаж. Пускай небольшой, но получит.
- Ну, давайте так, - говорит Третьяков, - мы спешно организуем группу "Но-шпа", напишем песню, и вы все свои отобьете. Такой народный треш.
Дальше все начинают на полном серьезе это предложение обсуждать и даже приходят к положительному результату.
Через сорок минут Миша говорит:
- Ну, вроде все?
- Да. У нас все, - отвечает Катя.
- Ну и отлично. - Он картинно хлопнул в ладоши, и все стали подниматься со стульев и с шумом задвигать их под большой стол для переговоров.
Катя подошла к Третьякову, и он что-то возбужденно ей втолковывал, а она кивала в ответ.
Они стояли у самого выхода, и я попробовала проскочить, но Катя меня заметила и остановила протянутой рукой.
Я встала рядом с ними с видом покорной идиотки. Третьяков то и дело бросал взгляды на мою грудь. Чем-то я его, видимо, зацепила.
- Сашенька, - сказала наконец Катя, - я хочу, чтобы вы с Мишей держали постоянный контакт.
- Да мы и так… ну, это… держим, - сказала я, не глядя на Третьякова.
- Все ок, Кать, - отозвался он, - Саша - один из лучших твоих сотрудников.
- Да? - Катя подняла брови. - А остальные мои сотрудники тебе нравятся меньше?
Следующие пять минут Третьяков потратил на комплименты остальным сотрудникам, а я получила шанс слинять. Обед.
Обедать мы обычно ходили в "Асторию", неведомо как уцелевшую в мире победившего чистогана советскую жральню, где подавали блюда моего школьного прошлого - десяти лет, в которые я разучилась смеяться. "Астория" изобиловала такими яствами, как: холодец с хреном, биточки, припущенные в томатной пасте, и курица "по-французски", представлявшая собой отбитый до бумажной тонкости фрагмент грудки, обильно приправленный дешевым майонезом, который продают на оптушках в ведрах.
Ритуал был таков. Сначала мы гуртом, хихикая и непристойно комментируя происходящее, вставали в очередь в кассе, чтобы оплатить свой будущий обед. Сокращенный стоил сто шестьдесят рублей, а полный - двести. Каждому из нас давали омерзительный, серой бумаги чек, на котором фиолетовыми чернильными потеками значились наши предпочтения. С этими чеками наперевес мы бросались к свободному столику с красной скатертью, некогда порванной, но заштопанной черной ниткой чьей-то заботливой рукой. На столе лежало меню, и пока к нам шел официант (это могло занимать много времени), мы обсуждали, кто и что будет потреблять.
- Я буду… - я внимательно изучала бумажку с меню. - Холодец с хреном, бульон с яйцом, люля-кебаб с рисом… Компот. И все.
- Отлично! - Женя Левин вырывал у меня меню и молча определялся с собственным обедом.
Его примеру следовали остальные и, когда официант все же подходил, пулеметной очередью выкрикивали свои заказы.
Медлил всегда только Дима. Уже в присутствии нервно переступавшего с ноги на ногу официанта он углублялся в меню.
- Ну что такое? - возмущался Левин. - Как в школе, в самом деле. Полчаса сидел, не мог выбрать. Тебе время было дадено? Было! Чего ты теперь товарищей задерживаешь! - произносил он с интонацией фригидной училки.
Жратву приносили сразу и всю. Пока мы ели салат, безнадежно остывал суп, а второе, когда мы к нему подбирались, оказывалось холодным, как поцелуй, данный без любви.
- Неплохой, кстати, фильм про Мелиссу, - начинала Ксюша Чапайкина. - Он очень правдивый в отношении всего этого непоправимого пути, на который встает девочка, которая почувствовала себя и хочет ебаться…
- Мне, наоборот, вся эта история с сексуальным самоопределением показалась очень по-европейски плюшевой, такой какой-то комфортной, - вступаю я, - а вот эти неадекватные подростковые ожидания в отношении мужиков, любви, секса там показаны прекрасно!
- Девчонки! - Левин издевательски раздвигает губы в улыбке любознательного идиота. - Вы о чем, девчонки?
- Саня принесла фильм "Мелисса: интимный дневник", - принялась растолковывать Чапайкина, - про девочку, которую недолюбила в детстве мама и…
- И потом она добрала эту любовь в подвале, где ее отодрали пять парней! - перебиваю я.
- Какое прекрасное кино, - смущенно улыбнулся Дима.
Иногда мне кажется, что до работы в столь специфическом коллективе Дима был чистым, стеснительным ребенком. Хотя определенные фантазии эротической направленности у него, безусловно, присутствовали, он, как бы это сказать, был не готов выносить их на широкое обсуждение за обедом. Но поскольку в нашем отделе считалось нормальным рассказывать о своих половых похождениях, о бесплодии, о бывших и действующих мужьях, Дима потихоньку втянулся. Постепенно он начал сопровождать меня в аптеку за витаминами красоты, а когда я приносила на работу огромный пакет косметической продукции, купленной в "Л’Этуаль" на новогодней распродаже, с удовольствием нюхал духи, рассматривал муссы, кремы и чуть ли не мазал по руке помадой. Это, наверное, и есть то, что в классической литературе называется растлением.