- А мне больше всего понравился финал, - говорю я с набитым ртом, - когда этот мальчик признается ей в любви и показывает рисунки и выясняется, что он был одним из тех пятерых в подвале. Ну, кто ее выеб…
- Да ладно! - вскидывается Ксюша. - Я не поняла, что он там был…
- Ну как, - удивляюсь я, - он же показывает ей рисунок, на котором изображена эта длинная лестница! А она была с завязанными глазами и не помнит его.
- Там на этих рисунках ничего непонятно…
- Слушайте, - вступает руководитель нашего редакторского отдела Глаша Пастухова, - где вы находите такие фильмы? Почему вообще вы так любите всякую мерзость?
- Это не мерзость, а реальная жизнь, - защищалась Ксюша, - я жила в гарнизонном городке, и я видела таких девочек, которые сдуру кому-то дали, и об этом знали все! И потом их нагибали без их желания все кому не лень, и к двадцати годам они уже были просто кончеными блядями.
- В каком мире вы живете? Девочки…
- Ну, может, в Италии более комфортное общество, - сказала я, - там можно переспать со всем городом и блядью не считаться…
- Да и вообще, - Женя доел свой люля-кебаб, - пора отказаться от этих отсталых взглядов и не думать, что если тебя отодрали в подвале пять мужиков, то ты уже блядь!
- Спасибо, Евгений, - резюмирует Ксюша.
- Спасибо вам, девочки, за прекрасный обед. - Дима закурил.
- Ладно, - говорю я, переглядываясь с Ксюшей, - мы обсуждаем то, что действительно интересно…
- Причем сутками напролет! - вставляет Женя. - И о чем бы мы ни говорили, заканчивается всегда сексом, блядями, хуями и…
- И собачками! - Я засмеялась.
- Еще, Евгений, вы упустили из внимания такую важную составляющую нашего внутреннего мира, как Никита Джигурда. - Это говорит наш логист Петя Ермолаев.
- А следовательно, - давится смехом Ксюша, - русский стиль, квас на завтрак…
- И, конечно, урина. - Петя тоже берет сигарету.
- А он что, пьет мочу? - заинтересовалась я, забыв про оставшиеся полтарелки риса.
- Ксения, мне кажется, даст вам более полную информацию, - отвечает Петя.
- Ну, Никита Джигурда - это такой человек, в котором русское победило. Он ходит в кафтане, предается уринотерапии, ест только борщи и хлеб…
- А откуда ты знаешь? - удивилась я.
- Ну как же, - Женя издевательски переводит взгляд с меня на Ксюшу, - в своем блоге Ксения собрала все ссылки на личность и творчество Никиты Джигурды, впрочем наравне с оглушительным количеством прочего бреда.
- А, - говорю я.
Мы возвращаемся в офис. Пока меня не было, пришла смс-ка от Третьякова: "Маленькая гордая девочка, ты поужинаешь со мной когда-нибудь?"
Ну, и что ответить?
Хочется сказать что-нибудь в духе "Нашего радио", которое я и Чапайкина настойчиво слушаем в машине по утрам.
Грядущее - пепел, а прошлое мрак. А вена - моя эрогенная зона.
Пошлятина.
Я пишу: "Когда мне исполнится 18" - и тут же отправляю.
В 18.47 я закрываю окошко корпоративной почты, бросаю мобильный в сумку, без малейшего интереса оглядываю стол с мыслью, ничего ли я не забыла. Встаю и тихо говорю:
- Всем пока.
В ответ раздается нестройный хор ответных покашек. Я иду к лифту, спускаюсь на первый этаж, прикладываю пропуск к турникету и выхожу на улицу. У меня нет сил смотреть по сторонам, замечать, что происходит. Я иду к машине, щелкаю брелком сигнализации, открываю дверь и сажусь. Я еду домой примерно тридцать минут под песни "Нашего радио" и несмешные диалоги ведущих. Видимо, я слушаю "Наше радио" из тех же соображений, по которым измученная домохозяйка не разводится с мужем, несмотря на отсутствие секса длиной в десять лет. Трудно начинать что-то новое, трудно привыкать к другому. В ситуациях, схожих с моей и домохозяйки, новым является даже отказ от старого.
Около 20.00 я паркую машину во дворе своего дома. Плетусь к подъезду, вхожу внутрь, вызываю лифт, поднимаюсь на свой этаж, открываю ключом дверь. Захожу в спальню, снимаю одежду и вешаю ее в шкаф, снимаю линзы и надеваю очки в тонкой красной оправе. Потом иду в ванную, снимаю белье и бросаю его в стиральную машину, умываюсь, принимаю душ.
После душа я мажу лицо кремом, набрасываю короткий халат, на кухне ставлю чайник на плиту. Пока он кипит, я смотрю "Симпсонов" на канале "2х2". Наконец чайник закипает. Перед тем как выпить чаю, я забрасываю в себя две таблетки персена и накапываю в чашку с водой тридцать капель корвалола. Пью расслабляющий чай с мятой. Ложусь в постель и полчаса посвящаю чтению книги "Страсть к совершенству".
Ответ от Третьякова приходит в 1.02: "Ненавижу малолеток".
Я решаю ничего не отвечать под предлогом того, что уже поздно и я, возможно, сплю.
ВТОРНИК
В 8 утра звонит будильник. Я ставлю его на повтор три раза. В 8.15 все равно встаю. Я подхожу к окну, распахиваю его и принимаюсь застилать кровать. Потом я иду в ванную и умываюсь холодной водой. Захожу на кухню и ставлю чайник на полыхающую конфорку. Сегодня я, пожалуй, пропущу завтрак. Это ужасно, но… Что не ужасно? То, что ко мне пристает Миша Третьяков? Или не пристает - может, мне все это просто снится? После того как я призналась в любви Диме Самолетову, а он сказал: "Да тебе просто приснилось!" - я все время списываю очевидные явления на собственную мнительность. Может, это не Дима Самолетов подошел ко мне посреди корпоративной вечеринки на пляже, может, он вовсе и не брал мою руку в свою, может, мне приснилось, как он шепчет мне в волосы: "Сашенька, ты… Такая… Красивая".
Я мою руки, чтобы вставить линзы в глаза. Из ванной я иду в спальню, к буфету, где прописались эти долбаные линзы. Если вас интересует, как именно, при каких обстоятельствах и зачем я призналась в любви Самолетову, я расскажу. Мне уже не больно.
Я предложила ему поужинать. В стиле Третьякова. До сих пор не понимаю, зачем он согласился, если заранее знал, что я начну приставать. Мог бы просто сказать: "Извини, Саша, но я занят" или "Сашок, у меня есть женщина, и я ее люблю". Вместо этого он зачем-то потащился со мной пить в пятницу вечером. Или он думал, что я так очарована его интеллектом, что хочу убить с ним начало выходных? Тогда мне логичнее было бы выбрать Левина.
С какой целью, интересно, он предполагал, я приглашаю его поужинать?
Ну я и начала активно его обольщать. Мы сидели, пили пиво, и, когда это стало уместно, я сказала:
- Дим, а… Может, мы с тобой… Ну, трахнемся?
- Саша… - Он весь как-то съежился. - Ты правда не помнишь, что я тебе говорил?
- Когда? - удивилась я.
- Ну… когда мы вдвоем ехали в такси с этого… корпоратива…
- И что ты говорил? Я была пьяная в жопу и ничего не помню.
- Правда ничего не помнишь?
- Вообще…
- Я тебе сказал, что я очень жалею обо всем, что между нами произошло, и моя личная жизнь устроена. Вполне себе устроена.
Сейчас самое время для светоотражающих теней "Dior", нанесем-ка их на веки погуще. Сделаем драмэтик лук. Боже, боже, боже, надо как-то подняться, одеться и пойти на работу. Я должна пойти на работу. Дима ведь тоже сейчас заставляет себя встать и идти на работу. Время поджимает. Я надеваю черные брюки, скетчерсы и белую облегающую майку. Я захлопываю дверь и закрываю ее на нижний замок, на два оборота. Вызываю лифт. Он приезжает, я захожу в него, у Игоря Петренко больше нет глаз. Это, конечно, нехорошо, но ничуть не убавляет степени подавления мира его семейным счастьем.
Я подхожу к машине и, нажимая на брелок сигнализации, вспоминаю, что не позвонила маме.
Ну и черт с ней.
Ситуацию с Самолетовым уже не исправить. С ней можно жить, и, судя по всему, мне это неплохо удается. Он меня не обидел, я выразила самые естественные и нормальные чувства, которые женщина может испытывать к мужчине. Что еще? Наверное, то, что я продолжаю обо всем этом думать и ничего не могу с этим поделать. Я встречаюсь с ним каждый день, я каждый день курю с ним на лестнице, обедаю, шучу, я всегда говорю о вещах, о которых нельзя говорить, я смотрю в его стальные, ничего не выражающие глаза и вижу, что он все знает. Он знает, что мои чувства никуда не делись, потому что нельзя себе запретить любить другого человека, нельзя запретить себе чувствовать.
Моя личная история такова, что я всегда обнаруживала себя в ситуации, когда любовь нужно доказывать. Я доказывала маме, я доказывала папе, я доказывала Грише Смирнову. Я искренне считала, что любовь можно только заслужить, и я ее всеми силами заслуживала. Я добивалась любви, как это ни дико звучит, от собственных родителей. Я кричала: "Мама! Это я! Я здесь!" - и ответом было несколько раздраженное молчание. Единственное, чему я до сих пор поражаюсь, так это откуда во мне столь огромный потенциал. Откуда эти невероятные способности сжать зубы и все равно любить? Маму, папу, с которым мы последние пятнадцать лет не общаемся, Диму… Гриша Смирнов считал, что я больная. Может быть, он был прав?
На работу я приезжаю без опоздания. Сегодня едва ли не единственный за всю неделю благословенный день без собраний и совещаний. Я иду к своему месту и по пути заглядываю в Катин кабинет - для пущей демократичности стены в кабинетах начальства нашего канала стеклянные. Кати нет. Это придает мне уверенности в себе и какой-то даже игривости - я ставлю сумку на стол, оживляю мышкой спящий компьютер, открываю окошко почты и, пока она грузится, иду за кофе к автомату. Кофейный автомат стоит аккурат между раздевалкой и ксероксом.
По коридору шастают сотрудники других департаментов, шелестит всеобщее: "Привет! Привет! Привет!" - и я тоже всем киваю и улыбаюсь. Со стаканчиком американо без сахара я возвращаюсь к своему столу, просматриваю заявки на интервью "хомяков" - так у нас принято называть участников "Дома-2", - пишу в блокнот список дел на сегодня. Я лучше запоминаю, когда записываю, и поскольку записываю я все, блокноты у меня не задерживаются.
В почте обнаруживается письмо от Кати, которое гласит:
"Саша! Мы считаем, что нам нужен позитивный пиар "Дома-2"! Да, проект скандальный и откровенный, этим он слаб. Но его сила в слабости, потому что он человечный. Нам надо показать, что наши ребята делают что-то доброе и полезное. Например, они могут сдать кровь. Свяжись, пожалуйста, с Третьяковым, он в курсе, и наметьте с ним план действий. С уважением, Катя".
Сама мысль о том, что надо будет "связываться" с Третьяковым, наполняет меня таким отчаянием, что я готова забиться под стол и рыдать там до вечера. Единственное, что радует, - Третьяков пока спит, раньше 12 звонить ему смысла не имеет. Таким образом, неприятное и даже мерзкое действие переходит в разряд отложенных. Я пишу в блокноте: "Кровь. Позв. Т-ву" - и с интересом читаю о событиях, которые произошли в мире в то время, пока я была отлучена от Интернета. Оказывается, запретили ввоз кенгурятины в Россию. Вот это да! Я потрясена этой новостью, как же жить теперь без кенгурятины?..
Наверное, мой отец все же был хорошим отцом. Невзирая на шизофреническое сопротивление мамы, переламывая его ценой собственных невосстановимых нервных клеток, он виделся со мной. Он приезжал почти во все воскресенья, тихо здоровался со своей бывшей женой и ждал, прислонившись к вешалке, пока я одевалась. После новогоднего эпизода у нас папа никогда больше не раздевался.
Я в экстазе натягивала колготки, искала перчатки, шарф и шапку, суетилась и спотыкалась и больше всего боялась, что родители успеют начать скандал из-за моей дурацкой несобранности. В идеале нам нужно было нечто вроде телепортера, как в фильме "Гости из будущего": щелк - папа материализуется в нашей прихожей, щелк - я полностью облачена для выхода на улицу, щелк - не успевает мама открыть рот, как мы с папой распадаемся на молекулы и вновь собираемся уже где-то очень далеко от мамы. Например, в зоопарке. Или в кино.
В реальности мы добирались до зоопарка или кинотеатра лишь спустя значительное время, и, что самое ужасное, папа успевал столкнуться взглядом с мамой. И на его лице поселялось рассеянно-трагическое выражение. Что, конечно же, было подло по отношению ко мне. Все было подло по отношению ко мне. Почему они не разговаривали? Неужели так трудно сказать друг другу: "Привет, как дела? Ты отлично выглядишь, ты тоже, ну, куда пойдете сегодня, не хочешь кофейку, я вчера такой вкусный торт купила, давай, Андрюш, садись, раздевайся, что ты стоишь, как на казни?"
Они ведь любили друг друга когда-то раньше, жить, наверное, друг без друга не могли. Если бы я могла залезть им в головы, выпотрошить из мозга память, я бы показала маме тот день, когда меня еще не было и когда она долго ждала папиного звонка, и злилась, и плакала, может быть, а потом он все-таки звонил, и приезжал к ней в гости, и они целовались, обнявшись на диване. Вполне возможно, мама даже произносила слова. Она говорила: "Это самый счастливый день в моей жизни!" Да и папа, скорее всего, не молчал. Он говорил: "Я люблю тебя, я не могу без тебя жить". Этот день ведь никуда не исчез, он до сих пор где-то есть, и до сих пор мама сначала ждет звонка, а потом целуется с моим отцом на диване. Она ведь помнит об этом. И он помнит. И, встречаясь, они как будто отрекаются от себя в прошлом, высмеивают сами себя.
В прихожей они делали вид, что едва знакомы. Случайные люди, которым и поговорить-то не о чем. Максимум, что они могли сделать, - кивнуть друг другу. Часто мама пребывала во взбешенном настроении и не отвечала на папин кивок. Вихрем проносилась мимо. Папа-то находился в заведомо невыигрышном положении, это ведь он к маме приходил, значит, ему и здороваться первому. Представляю, какую истерику она бы закатила, вздумай он не поздороваться.
Если бы я могла установить новый общественный закон, я бы обязала всех бывших мужей и жен, всех бывших любовников и любовниц, встречаясь, публично обниматься и громко благодарить друг друга за дни счастья, которые они когда-то щедро друг другу дарили. Это было бы правильно. Это было бы единственным логичным выходом из омута всех этих грязных склок, оскорбительных фраз и жуткого, непоправимого несчастья. Я бы даже установила новую должность - смотрителя за бывшими любовниками. И если вдруг они начнут ругаться, смотритель тихо бы к ним подкрадывался, раскрывал огромную книгу и говорил:
- Позвольте, уважаемая гражданка Светлова, минуточку вашего внимания. Только что вы обозвали гражданина Бирюкова козлом и уродом. Может быть, я ошибаюсь, поправьте меня. Но, кажется, это тот самый Бирюков, на плече которого вы спали. Кажется, однажды вы поклялись, что будете любить его и поддерживать всю жизнь. А еще вы говорили, что дороже его у вас нет и не будет никого на всей земле… Что вы краснеете, гражданочка? Говорите, мне не стоит продолжать? Не буду, но и вы, уж будьте любезны, держите себя в руках.
В моих мечтах Светлова и Бирюков осознавали свои ошибки и разрешали конфликт нежностью - пускай в щечку, но целовались. Я представляла, как целуют друг друга в щечку мои мама и папа, и иногда даже плакала чуть-чуть под воздействием этой сцены.
Почему-то мне и в голову не приходило поделиться такого рода фантазиями с родителями. Мама всегда меня подавляла ироническим взглядом и поучениями с намеком на то, что я все никак не выйду из младенческого возраста, а вот когда выйду, тогда-то она со мной и поговорит на равных и раскроет наконец все сложные мотивации своих взрослых поступков. Папа же, наоборот, общался со мной, как ему, наверное, казалось, на равных, живо интересовался моими проблемами по воскресеньям, и если б я предложила ему поиграть в человека-паука, он немедленно бы согласился. Мама переоценивала все сложности моего взросления, папа - недооценивал. Живи мы вместе, они бы прекрасно дополняли друг друга, но по отдельности оба нагоняли на меня скуку. Они не то чтобы не понимали меня, они просто успели когда-то давно сформировать у себя в сознании образ того, каким должен быть ребенок. И я ничего не могла с ними поделать. Мама меня бесконечно поучала, папа мной восхищался даже тогда, когда я, пытаясь перепрыгнуть лужу, попадала в нее. Но ни папа, ни мама так, в общем-то, и не поняли, что я за человек.
Ну и конечно, они оба навязчиво демонстрировали мне свое чувство вины передо мной. Папа - за то, что мама его выгнала, мама - за то же самое. Она, правда, всегда обещала мне, что когда-нибудь я тоже стану взрослой женщиной и смогу ее понять. Папа в этом смысле действовал куда проще.
- Мама никогда тебя не бросит, - сказал он однажды, когда мы брели от кинотеатра "Пионер".
- А ты что, бросишь меня? - удивилась я.
Папа как-то замялся.
- Я… Ну понимаешь… Я же ведь как бы уже вне вас с мамой… Так, со стороны… Просто ты должна понять, что жизнь с ребенком, его содержание, ответственность, деньги, время, внимание, в конце концов, это огромный подвиг.
Папа любил все теоретизировать. Я хмыкнула. В тот день, когда происходил этот разговор, мне было одиннадцать лет. И ребенком я себя не считала.
Поскольку мне было уже одиннадцать, папа не провожал меня, как раньше, до двери. Я сама вошла в подъезд, сама поднялась на лифте и сама позвонила в дверь.
Мама тут же ее распахнула.
- Раздевайся, - щебетала она, - Андрей поехал? Он тебя до подъезда довел? Давай обедать, ты ведь не ела ничего, да? Вы куда ходили? - спросила она, принимая из моих рук куртку и аккуратно вешая ее в шкаф.
- В кино, - буркнула я.
- Ты ничего не ела? - не успокаивалась мама. - Папа ничего тебе не покупал?
Я стянула сапоги и швырнула их в маму.
- А почему ты его не спросишь?! - чуть ли не крикнула я. - Я что, посредник между вами?! Почему ты не способна сама с ним говорить?! Договаривайся с ним, будет он меня кормить или не будет! Дура!
С этими словами я ворвалась в свою комнату и захлопнула дверь.
К моему удивлению, мама не стала стучать, не стала выпытывать, "что случилось", она вообще как будто исчезла. Минут через двадцать мне стало стыдно, и я вышла из комнаты. Мама сидела на кухне. Она пила кофе со сливками. Я обняла ее - наверное, объятие было для меня в детские годы чем-то вроде символа прощения. Потом все стерлось. И я почему-то расплакалась. Мама гладила меня по голове и, как в детстве, называла Бысечкой.
Я смеялась над Бысечкой и плакала одновременно.
Мама спросила, буду ли я суп. Вкусный, свежий борщ. Я никогда не ела суп, но мама всегда спрашивала. Я отрицательно покачала головой, и мама дала мне куриную котлету с жаренной в сухарях брюссельской капустой. Я ела, а мама достала бутылку коньяка и плеснула коньяк в свой кофе.
- Я и впрямь дура, - сказала она через несколько секунд, когда сливки всплыли на поверхности кислыми хлопьями, - нельзя же в сливки.
Мама вылила чашку в раковину и сварила себе новый кофе.
- Ты не дура, мама, - сказала я с набитым ртом, - извини меня.
- Я не обижаюсь, - быстро отозвалась мама, - у тебя сейчас такой возраст, когда маме лучше сказать себе: мой ребеночек временно сошел с ума, потом все встанет на свои места. Так ведь лучше, чем ругаться, правда? - Мама вопросительно на меня посмотрела.
Я доела брюссельскую капусту в сухарях и попросила еще.
- Котлетку обязательно съешь, - настаивала мама.
Она выпила кофе и налила немного коньяка в чашку.