* * *
- Принес ракетку? - спросил на следующее утро у Севы Зайнетдинов. Сева так и замер на пороге класса. Про уговор он совсем забыл.
- Нет у меня ее, - промямлил Сева. - То есть есть, только она на даче…
- Врешь ты все, - зловеще выговорил Зайнетдинов. - Нет у вас никакой дачи!
И он был прав. Две ракетки и волан спокойно лежали дома, на нижней полке этажерки для учебников. Но Севе было страшно представить, что он лишится одной из ракеток. И из-за чего? Из-за того, что Шаман позволил Севе стоять рядом с ним и беззвучно открывать и закрывать рот! Нет уж, это слишком.
- У нас есть дача! На автобусе надо ехать. Долго-долго…
- Врешь! - спокойно презирал его Зайнетдинов.
- Есть! - Сева почувствовал, что в глазах у него затеплились слезы.
- А я говорю, врешь ты, Шпингалет! Просто не хочется отдавать то, что обещал!.. Эй, пацаны, слушайте: Шпингалет - жмот и жадина! Обещал мне ракетку и не отдает. Вот жадина!
- Жадина, жмот! - закричали сбежавшиеся мальчишки.
- Я не жадина! - упорствовал Сева. - Так, как он, тоже не честно. Я на хоре совсем не пел, а он хочет, чтобы я ракетку за это отдал!
Только перекричать ухмыляющийся, горластый, приплясывающий и передразнивающий хоровод, закруживший вокруг Севы, было невозможно. Дрожа от обиды и злости, Сева пытался вырваться из круга, но его отталкивали, не выпускали, и все чаще, все чувствительнее становились толчки, щипки и удары по ребрам. Спас Севу звонок, вслед за которым в класс вошла учительница математики Евгения Семеновна. Круг распался, мальчишки разбежались по местам.
- Отдай, а то хуже будет! - крикнул Севе Зайнетдинов и побежал к своей парте.
- Что случилось? - спросила Евгения Семеновна, удержав Севу за локоть. Зайнетдинов уже сидел за своей партой возле окна и исподлобья следил за Севой.
- Ничего, - почти прошептал Сева, загипнотизированный взглядом Зайнетдинова. - Мы играли.
- Ох уж эти ваши игры! - печально-жалостливо сказала Евгения Семеновна, отпуская Севу.
…В следующий раз репетиция хора началась с песни про синие ночи, и Сева вдруг обнаружил, что подпевает. Слова песни он запомнил с первого раза, и теперь, как ни старался молча открывать и закрывать рот, слова будто сами выскакивали. И так весело, так бесстрашно было чувство своей соединенности со всеми ребятами из хора. А главное - с музыкой, щедро разливаемой роялем, рассеиваемой всеми его фетровыми молоточками, что, как кузнечики, прыгали над натянутыми струнами.
Хор еще не допел песню до конца, как вдруг Игорь Сергеевич отшатнулся от рояля и раздраженно прокричал:
- Кто это у нас фальшивит?
Сева инстинктивно зажал рот ладонью. Игорь Сергеевич, не получив ответа, заиграл сначала. И скоро Сева опять забылся: песня поднимала и несла его, он просто не мог не петь!
- Это же черт знает что такое! - загремел голос пианиста. - Мария Сергеевна, вы разве не слышите эту возмутительную фальшь? Ну кто там у нас безобразничает, выясните наконец!
Бдительным взором старушка прошлась по лицам хористов. Впереди Севы стоял высокий мальчишка из шестого "Б", за ним Мария Сергеевна не заметила Севу и потому сказала брату:
- Новеньких нет, кроме тех двоих из пятого класса.
Некоторое время руководитель хора, недовольно сжав губы, сидел неподвижно. Потом - уже мягко, по-доброму сказал:
- Кто-то у нас все-таки лишний!.. Мальчик, который прячется, я прошу тебя не мешать нам. Выйди, пожалуйста, зачем тебе попусту тратить время?
Сева уже знал от ребят, что брат Марии Сергеевны был на войне и там ослеп. Когда вернулся домой, начал учиться играть на аккордеоне, потом на пианино. И стал сам сочинять музыку. Теперь Игорь Сергеевич работал в филармонии, и его песни часто передавали по радио. И по телевизору он много раз выступал - играл свою музыку на аккордеоне. Севе представилось, как возмутятся хористы, если он сейчас обнаружит себя: такой человек - Игорь Сергеевич, и вот нашелся Шпингалет, выводит композитора из себя! Севе и без того казалось, что уже все смотрят на него. Оттого он чувствовал на плечах невыносимую тяжесть. А смотрел на него только Зайнетдинов. И сердито дергал смоляными бровями. И показывал кулак с острыми костяшками стиснутых пальцев. Он все-таки вытребовал у Севы ракетку, поэтому выдавать его не имел права.
Игорь Сергеевич покачал своей белой, как бы крылатой головой и снова заиграл вступление. Сева стоял, сжав до боли в ушах челюсти. Слева тянул песню Зайнетдинов - голос у него был звонкий, свободный. Справа пел белобрысый мальчишка из параллельного пятого класса. От натуги лицо у него покраснело, так что брови казались светлее, чем лоб. Галя Киричева стояла в первом ряду. Сева видел только ее голову с разделенными лучиком пробора песочно-серыми волосами и белые банты, чутко вздрагивавшие на Галиных плечах. В хоре пело человек сто, но Сева все равно слышал Галин голос. Этот голос звучал радостнее и нежнее всех остальных - так казалось Севе. Хотя все остальные пели тоже с душой, дружно и слаженно, послушно следуя за взмахами рук маленькой Марии Сергеевны, с плеч которой совсем сползла черная кружевная шаль - одним концом уже касалась пола, но учительнице пения некогда было ее поправить.
На этот раз Игорь Сергеевич не оборвал песню. И когда доиграл мелодию до конца и все замолчали, сказал удовлетворенно:
- Вот так и должны петь!.. Пройдем теперь следующую.
И хор запел любимую песню Севы и его отца:
Солнце скрылось за горою,
Затуманились речные перекаты.
А дорогою степною
Шли с войны домой советские солдаты…
Севе почти наяву виделась пыльная дорога вдоль реки, за которой та же необозримая степь и багровеет уже наполовину отрезанное краем земли усталое солнце. Солдаты в выбелевших гимнастерках спешат, снимая на ходу каски, напиться из реки, но вода в чужой нерусской реке мутная и желтая.
От жары, от злого зноя
Гимнастерки на плечах повыгорали, -
пел Сева, прямо-таки ощущая на своих плечах жесткую и раскаленную ткань гимнастерки.
Свое знамя боевое
От врагов солдаты с честью отстояли…
Сева не видел, как проходившая вдоль переднего ряда Мария Сергеевна остановилась перед мальчиком из шестого "Б", за которым скрывался Сева, и как движением руки она приказала тому мальчику отступить в сторону…
Сева тогда только опомнился, когда увидел черную кружевную шаль на плечах Марии Сергеевны и ее лицо, тоже как будто кружевное - в частой сетке морщин.
- Вот он! - торжествующе воскликнула учительница пения. Игорь Сергеевич прервал игру, хор смолк еще раньше.
- Выйди, мальчик, выйди сюда, - позвала Мария Сергеевна, приглашая Севу движением руки к роялю. - Это он фальшивил, - сообщила учительница руководителю хора.
Весь хор смотрел на Севу, выступившего из второго ряда.
- Как твоя фамилия? - спокойно спросил Игорь Сергеевич.
Сева назвался. Трясущимися пальцами Игорь Сергеевич прошелся по своему плохо выбритому подбородку, помотал головой.
- Ты вот что должен запомнить, Сева Федотов, - сказал Игорь Сергеевич, вскинув голову и нацелив взгляд куда-то в потолок. - У тебя неважный голос и нет музыкального слуха. Но, наверное, у тебя есть какие-то другие способности. Самое главное, у тебя есть глаза, есть руки, и ты обязательно станешь хорошим, полезным для жизни человеком. Ты не огорчайся, Сева Федотов. Поищи себя в каком-то другом роде… Конечно, это трудное дело. Но ты ищи… Ради этого, в общем-то, и стоит жить - чтобы найти себя. Ты понял, о чем я говорю, Сева Федотов?
* * *
Ларек, в котором продавали мороженое, был закрыт. У Севы не было денег, но все равно он расстроился, не увидев за стеклом палатки продавщицу. А от вида втоптанных в грязь щепочек у Севы защипало переносицу, и он чуть не расплакался.
Неся портфель сзади, так, что он бил по щиколоткам, Сева побрел к Галиному дому. Пальто на нем было расстегнуто, скрутившиеся в пики концы галстука торчали в разные стороны. Сева нарочно не застегивал пальто - ему думалось, что именно таким вот - грустным и одиноким должна увидеть его Киричева. И Севе так хотелось, чтобы Киричева поскорее вернулась с репетиции, чтобы посмотрела на него вытаращенными глазами и воскликнула бы огорченно! "Ты, Севка, уж совсем!.. Простудиться, что ли, хочешь?"
Во дворе Галиного дома было по-осеннему грязно, Сева пробрался к деревянной беседке, сел на исписанную мелом скамью и стал смотреть на Галины окна. Занавески на них были задернуты, и не заметно было за ними никакого движения. Тогда Сева стал наблюдать за ватагой мальчишек, собравшихся возле кучи щебня. Выбирая из кучи осколки помельче, мальчишки бросали их через забор. За этим сколоченным из серых обветшалых досок забором виден был тоже серый, некрашеный треугольник фронтона и крытый проржавелой жестью скат крыши. Молодая липа уже почти вдвое переросла старый домишко, неизвестно почему уцелевший среди девятиэтажних панельных коробок. За забором не видно было привязанную во дворе собаку, зато захлебывающийся осипший ее лай звенел непрерывно. Лай напоминал звук надтреснутого колокола, в который заполошно бьют тревогу.
Сева не выдержал. Он встал и пошел на этот срывающийся звук. Он вышел к калитке в заборе, встал к ней спиной и, сжимая кулаки, крикнул раскрасневшимся от азарта мальчишкам:
- Идите отсюда!
Должно быть, забава уже наскучила его сверстникам. Они не стали бить маленького Севу Федотова, скуластое и веснушчатое лицо которого было почти голубым от страха и ненависти. Мальчишки отступили.
Звездный вечер
Ворота были распахнуты и подперты колышками. Возле одной из створок сидел на корточках старик. С интересом оглядывал он приближавшегося Сергея, главным образом его пеструю, в значках и нашивках стройотрядовскую куртку. И продолжал развязывать узел на толстой веревке: сдавливал его ладонями, точно грецкий орех, мял, терпеливо растаскивал пальцами.
Сергей вежливо поздоровался и спросил у старика, не конюх ли он. Тот отложил веревку и потянулся в карман за папиросами.
- Пожалуйста, городских! - предложил Сергей и щелкнул по донышку сигаретной коробки, чтобы выдвинулись фильтры. Старик помотал головой и недобро помянул заграничный табак, в котором одна химия. Постеснявшись закурить, Сергей спрятал сигареты и стал объяснять, что ему нужна лошадь и телега - за молоком ехать.
- Не дам, - буркнул старик и снова взялся за веревку. Сергей заволновался, вытащил накладные на молоко, они зашуршали на ветерке, но конюх твердил свое:
- Не дам лошадь!
- Вы не имеете права, - убеждал Сергей. - Нам же выписали молоко, На себе, что ли, таскать тридцать литров? Председатель распорядился, чтобы на лошади!
Сергея выбрали завхозом перед самым отъездом на стройку. Он изо всех сил отбивался, пока не обозвали его белоручкой и индивидуалистом. И вот, как только приехали в село, он должен был идти в правление, чтобы договориться насчет питания. Председатель, мрачноватого вида толстяк в мятом костюме и запыленной велюровой шляпе, все время был занят. Полдня проторчал Сергей в правлении, пока все уладил. Подписывая накладные, председатель выставил условие: возить молоко не только для своего отряда, но и для девчат из пединститута.
Узел наконец поддался. Старик откинул веревку и взялся за следующую - их целый ворох лежал у его ног.
- Может, мне за бутылочкой сгонять? - намекнул Сергей.
- Да на кой она мне, твоя бутылка! - Конюх сердито выплюнул папиросу. - Лошади весь день работали, ты это можешь понять?.. Знаю я вас, пестроту городскую, только бы порезвиться! А тут - кони… Это же тебе не мотоцикл.
Все же старик поднялся и пошел в конюшню. Он привел Сергея в дальний угол, где между дощатыми перегородками стояла приземистая, очень широкая, как бы вздувшаяся лошадь и что-то перетирала зубами.
- Пожалуй, дам тебе Кралю, - сказал старик. - Она у меня самая понятливая.
Лошадь, взметнув голову, глянула на людей выпуклым глазом, который в полутьме сверкнул тревожно, как у девушки, услышавшей свое имя в разговоре мужчин.
На свету Краля оказалась невзрачной, плохо вычищенной кобылой с запутавшимися в гриве и в хвосте репьями. Ее шерсть была серой и рыхлой, как старый валенок. Но Сергея поразило другое: Краля оказалась живой, подвижной. Она вся потихоньку шевелилась: дышала, переступала расплющенными копытами, прядала ушами, помахивала хвостом. От нее исходил сильный, острый запах.
Старик накинул на шею Крали хомут, подвел задом к телеге и, привычно поругиваясь, хотя лошадь была рабски покорна, стал запрягать.
Высокими старыми березами была отмечена окраина села. К конюшне примыкал загон, окруженный изгородью из березовых жердей, а дальше простирался луг, шишковатый, испорченный кротами. Там, за лугом, садилось солнце, приближаясь к полоске далекого леса, день кончался в необъятной тишине. На вытоптанной земле шевелились длинные тени конюха и лошади, потом разделились: старик побрел на свое место у ворот. А Сергей уселся на край телеги вполоборота к лошади, взял в руки вожжи. И вдруг почувствовал, что так уже было с ним. Точно так же он садился на край телеги, брал твердые ремни. И просторные березы на окраине были, и солнце садилось… Это чувство узнавания еще больше усилилось, когда посмотрел он на старика конюха, на его выцветший картуз и глубокие, зоркие из-под козырька глаза. Только никогда прежде не видел он этого старика. Да и в селе по-настоящему был впервые. Может, во сне все это снилось? Но почему?..
Сергей дернул на себя вожжи, полуутвердительно-полувопросительно произнес: "Н-но, поехали!" - и Краля шагнула, и колеса заскрипели, и телега двинулась. Сергей спохватился, когда лошадь почти уткнулась в березовые жерди изгороди, надо было повернуть; он инстинктивно потянул правой рукой, и Краля, то ли послушавшись команды, то ли по собственному разумению, стала заворачивать вправо. Во всяком случае, она сделала круг и точно вышла на дорогу. Сергей даже поблагодарил ее за это, он вспомнил, как трудно было поворачивать и возвращаться на дорогу, когда в школе, в десятом классе, у них было автодело и преподаватель, отставной военный, бледный от нервного напряжения, учил водить школьный "газик". Он ясно и конкретно все это помнил, хотя прошло с тех пор уже три года. Потому что такое действительно с ним было. Был "газик", учитель Федор Митрофанович. Наверное, до сих пор работает в школе… Но конюх, березы на краю села, кротовьи бугры, в лучах низкого солнца похожие на камни, - тоже были. Только - когда? Во всем этом хотелось разобраться, но сейчас перед Сергеем колыхалось живое тело на упругих корневищах ног и раскачивалась метелка хвоста. Он опять потянул правой рукой - Краля пошла к правой обочине изрезанной колеями дороги. Потянул левой - лошадь равнодушно стала заворачивать влево.
- А если словом прикажу, поймешь? - спросил Сергей. Краля беззвучно брела по мягкой от пыли дороге.
Сергей усмехнулся. У него на коленях змеилась петля брезентовых вожжей - для того, чтобы, раскрутив их, хлестнуть по жерновам лошадиного крупа, оживить бессловесную клячу и помчаться!..
Сергей так бы и сделал, только куда спешить? Он досадовал на то, что должен был возвращаться в село ради канительных переговоров с завхозом пединститутского отряда, но в то же время радовался возможности прокатиться, побыть одному - и потому не стоило обижать добрую Кралю!
Сзади настиг треск мотоцикла. Сергей вдруг заметил, что не так уж тиха сельская улица, что навстречу движется, покачиваясь на ухабах и нещадно пыля, колесный трактор, а вслед за мотоциклистом, промчавшимся без шлема, с развевающимися по ветру вихрами, Сергея обогнали мальчишки на велосипедах. Но лошадь никого не боялась, спокойно влекла телегу вдоль обочины, и Сергей понял, что, если вовсе отпустить вожжи, Краля все равно не сойдет с дороги, потому что ходила по ней всю жизнь и вообще хорошо знала свое лошадиное дело.
Небольшая речка разделяла село. Мост над ней был новый, из ошкуренных желтых бревен, а чуть ниже по течению торчали из воды почерневшие опоры прежнего моста. На них сидели мальчишки, державшие в руках коленчатые удилища. Дальний берег был отлогим, там сверкали красные и оранжевые машины, возле которых суетились похожие друг на друга владельцы - лысоватые мужики в клетчатых рубашках и закатанных по колено трико. Справа от моста, выше по течению, женщины полоскали белье в воде, и девочка в коротком сарафанчике взгоняла на берег стайку белых, как пена, уток.
Когда копыта Крали застучали по доскам и весь мост отозвался гулом, Сергей почувствовал прилив тихой радости. Он вспомнил, что ребята сейчас играют в волейбол. Летает над сеткой мяч, местные парни таращат глаза: хорошо играют студенты! Сергей с сожалением уходил с площадки, передав мяч заменившему его Борьке Пименову… Но вот он едет на телеге и уже почему-то не жаль, что не доиграл партию, напротив, радостно оттого, что так нов и гулок этот мост, так слюдянисто отсвечивает под ним спокойная вода, так свежа трава на берегу, так тонки, но крепки и смуглы ноги девчушки, подгонявшей прутиком уток, и так просторно над всем этим августовское небо!
С этим светлым чувством подъезжал Сергей к дому, где жили девушки из пединститута. Все отчетливее слышался запах свежего теса. Дом совсем недавно отстроили для правления колхоза, но на лето уступили приехавшим из города студенткам. Дом был янтарно желт, в стеклах алело отражение заката, а оцинкованная жесть крыши сипела как лед. На плахах крыльца, на перилах веранды сидели девушки: кто в брезентовой целинке, кто в пестром свитере, кто в олимпийке. Девушек было столько, что Сергей не знал, на которой из них остановить взгляд, он видел похожие на листву глаза, акварельные пятна румянца, сахарную белизну зубов. И на каждом лице улыбка, отовсюду озорные голоса, острые реплики и шутки.
- Какой гость к нам пожаловал, девочки!
- Водитель кобылы!..
- Ты откуда, сокол ясный?
- Да ведь он за молоком. Где завхоз?
- Любка, тебе карету подали!
Взволнованный этой шумной встречей, Сергей увидел невысокого роста девушку, сбежавшую к нему с крыльца. Она проскользнула мимо и села на задок телеги.
- Ох, Любка, опасное путешествие!.. Лучше вернись!
- А ей приключения как раз по душе.
- Ну, все, девчата, молока нам нынче не видать!
- А я тоже хочу за молоком!
- И я…
- И я… мы все хотим!
- Не надо мешать, девочки, пусть едут вдвоем!..
Сергей потянул вожжи и, сверх меры повысив голос, понукнул. Словно понимая, как тяжело придется, если вся эта молодая орда усядется на телегу. Краля послушно зашагала, скрипя и вихляя колесами, повозка отъехала от девичьего общежития. Когда выбрались на дорогу, Сергей попытался вспомнить, как же выглядела пассажирка. Маленькая, щупленькая - как подросток. Вроде бы даже курносая. В накинутом на плечи ватнике и, кажется, в резиновых сапожках! Точно, в резиновых.
Поместившись сзади, девушка сидела, свесив за край ноги, и размахивала ими, задевая друг о дружку, сапоги противно взвизгивали.