И теща и жена Иннокентия оказались занудливыми мещанками, которых, кроме денег и ковров, ничто не волновало. Кирилл невзлюбил их еще в ту пору, когда был неженатым и забегал к брату подкормиться. Он одобрял уход Иннокентия из семьи. До тех пор, пока сам не стал отцом. Теперь же ему казалось, что он не оставил бы своего Серегу, даже если бы у Наташки характер оказался еще хуже, чем у Валентины, жены Иннокентия.
Они поженились в апреле прошлого года, незадолго до начала навигации. Наташа продолжала жить в женском общежитии, он - в мужском. Свирепая Мария Игнатьевна, комендант женского общежития, грузная, крикливая, приказала вахтершам ни в коем случае не пускать Кирилла. Он, вернувшись из рейса, пробирался к молодой жене то в окно, то через чердак. И только минувшей зимой, когда Наташка собиралась в декретный отпуск, гравийный завод, где она работала в плановом отделе, выделил для молодой семьи комнату в бараке.
- Кеш, мне с тобой посоветоваться надо, - нарушил молчание Кирилл. - Хочу на берег уйти работать, на гравийный завод, к Наташке. Механиком туда зовут. Зарплата такая же, зато каждый вечер дома. Не могу сына надолго оставлять - тоска замучила!
- А не пожалеешь? - с прищуром спросил Иннокентий. - Привык к вольной жизни - на Реке, можно сказать, вырос.
- Не знаю, - печально признался Кирилл.
- Жена у тебя хорошая, - заговорил Иннокентий. - Такие, как твоя Наташка, совесть никогда не забывают. Так что подумай хорошенько. Все-таки ты капитан - это не фунт изюма. И, по-моему, путевый капитан!.. На вас же, речниках, пока вся наша стройка держится. Это когда еще к нам дороги проложат. Так что все, что имеем сейчас, - металлоконструкции, блоки, весь, какой у нас есть, бетон - это вы натаскали. И еще много, так много должны нам доставить!
- Я-то орсовские баржи таскаю, - напомнил Кирилл. - Потому и разгружать нас не спешат - на причале всего один кран… Вот опять во Временном не меньше недели проторчим - это уж как пить дать!
- Ты, Киря, вот о чем не забывай: долгие колебания портят мужика. Решать надо четко: либо так, либо этак.
- А то не знаю!.. Я бы и не маялся, будь у меня помощник - ходовой малый. Оставил бы "Ласточку" - и вся недолга. А у меня Вовка Ведерников, с запада… Он так-то ничего, грамотный. Двигатель знает как бог. Однако нецельный он еще, суетливый… Молодой, словом.
- А сколько ему?
- Да он всего на год меня старше, двадцать семь…
Иннокентий рассмеялся.
- Ты, стало быть, уже не молодой?
- Паря, дак на мне ответственность какая!.. Экипаж у меня. А еще баржи. У нас ведь каждая баржа как золотая, мало их, не хватает прямо позарез… Ну и то, конечно, что я уже седьмой год на Реке.
- Не спеши стариться, Кирька! - с мягкой и чуть завистливой улыбкой убеждал Иннокентий. - Молодой ты еще… хотя и ранний, как говорится. Так что давай, раз дело серьезное, сам и решай.
Кирилл потянулся рукой к затылку. Вид у него был смущенный.
- Э, не был бы я отцом, разве бы колебался! - воскликнул он. - К тому же нельзя никак капитану колебаться - за такое Река наказывает. Но вот как вспомню, что дома Серега мой орет… И Наташка одна с ним воюет. А я в это время за четыреста верст у причала без дела ошиваюсь… Дом ведь теперь у меня есть, чувствуешь? Никогда не было своего угла, а теперь целая комната в шестнадцать квадратов!
- У тебя есть, а у меня вот нет, - жестко произнес Иннокентий. - И ничего, живу, как видишь.
Кирилл даже поежился - так ему совестно стало, что нечаянно задел самую больную для брата струну. Он решил сменить разговор, но в эту минуту дверь открылась и в комнату решительно вошла Таня.
- Вот они где окопались! Хорошо устроились, братцы, ничего не скажешь. Только ведь публика скучает, очень интересуется, когда к столу пригласят.
- Ну, вот и пойдем. Только присядь с нами на минутку, очень тебя просим, - с пьяноватой задушевностью заговорил Иннокентий. - Это ведь братишка мой, Кирилл! Видишь, какой он молодчина. Приехал повидаться со мной, стариком…
- Ну и имена у вас! - произнесла Таня. - Иннокентий… Кажется, в полкилометра длиной. Да и Кирилл - тоже частокол порядочный.
- Зато исконные, сибирские. Ты выпей с нами, Танюш. По семейному, так сказать.
Старший из братьев улыбался, на его обмякшем лице было выражение разоблаченного обманщика, который, впрочем, ничего плохого и не замышлял.
- Нельзя! - категорически отказалась Таня. - Нехорошо. Там ведь ребята ждут! Берите сумку, Иннокентий Николаевич, и пойдемте наверх.
- Да ведь брат же он мой, Танюша! Уж при нем-то можно не притворяться! - огорченно воскликнул Иннокентий.
- Пойдемте, пойдемте, - нахмурясь, пригласила Татьяна.
Славным получилось застолье! Тамада, маленького роста, почти квадратный толстячок с квадратным же лицом, уверенным тенорком призвал всех к тишине и провозгласил первый тост за именинника. Из его слов Кирилл узнал, что мастер на стройке только таким и должен быть, как Иннокентий Николаевич…
Кириллу понравился тост, произнесенный братом. Иннокентий сказал, что всегда удивляется, когда слышит рассуждения насчет того, где лучше жить: в городе или в деревне, в большем городе или в маленьком, на западе или здесь, в Сибири. Лучше всего живется, сказал Иннокентий, там, где ты чувствуешь себя молодым и сильным, где окружают тебя добрые и надежные товарищи. И пусть у первых жителей пока еще безымянного города много проблем и неудобств, но ему, Иннокентию, жить здесь очень нравится, потому что его жизнь здесь имеет и смысл, и общественную пользу.
Заиграла музыка - крохотный магнитофон, Кириллу захотелось танцевать. Он стал приглашать подряд всех девушек и каждой улыбался и говорил, что ему здесь очень весело и хорошо.
Разгорячившись, он захотел воды и вышел в коридор. На лестничной площадке на подоконнике сидел в одиночестве старший брат.
- Кешка, ты почему не танцуешь? - закричал Кирилл.
- Плохо, брат, получается у меня. Ритм не могу выдерживать, что называется, сдвиг по фазе. Понимаешь, у каждого возраста своя частота колебаний. Моя частота уже не совпадает с вашей частотой.
- А там Таня, - сообщил Кирилл. - Одна… Как же так?
- Ничего, - бодро сказал Иннокентий. - Что за нее беспокоиться. Она молодая… Ты знаешь, что она на пятнадцать лет моложе меня? Да. Почти что дочь. И все они здесь… дети еще. А я вроде бы переросток.
- Неужели поссорились? - удивился Кирилл.
- А мы с ней постоянно ссоримся. С ней нельзя не ссориться, потому что у нее романтический энтузиазм прежде ума, прежде логики. Она приехала по комсомольскому призыву строить новую ГЭС и считает, что плотину должны были начать возводить как раз в день ее прибытия. Чтобы она была на самом переднем крае такого строительства. Но по разным причинам до начала плотины пока еще далеко, а понять этого она никак не может. Хорошо, выход нашелся: нет плотины, буду строить новый город. Вот и забралась сюда. Но опять же… Общежитие-пятиэтажку целый год строим! Своего бетона нет, каждую панель, каждое перекрытие ждем, пока вы по Реке притащите. А она не понимает, плачет, считает, что руководители стройки во всем виноваты, что они бездушные чиновники и бюрократы.
Иннокентий вздохнул, достал сигареты.
- Со мной тоже, - продолжал он, закурив. - Принимает за какого-то литературного героя. Если я, в общем-то, пацаном начинал с Братска и здесь буду строить уже четвертую за свою жизнь плотину, то это для нее важнее всех моих чисто человеческих качеств. Вот, влюбилась. Мечтает построить со мной красивый быт: турпоходы, полеты на дельтаплане, Третьяковская галерея дома, переснятая на слайды. Вот такая ерунда у нее в голове! А я ведь уже старик, Кирька! Меня уже ни на что больше не хватает, кроме как на эту суровую мою работу! Мне бы прийти вечером домой, надеть мягкие шлепанцы, посмотреть телевизор - и на боковую. И вообще - разве оставил бы я дом, семью, будь Валентина ну хоть на несколько граммов умнее?
- Что это ты несешь! - возмутился Кирилл. - Валентине до Тани как до неба! Ты иди, иди к Тане, а то я тебе надаю по шее. Ишь старик нашелся! Иди и танцуй с Таней, если не хочешь, чтобы ее у тебя увели.
- Кирька, ну а вдруг со мной ей будет плохо? Вдруг она пожалеет потом… и влюбится в какого-нибудь синеглазого красавца вроде тебя?
- И влюбится, если ты постоянно будешь думать об этом!
2
Вода в котле закипела. Уздечкин вывалил из миски очищенный картофель, зачерпнул полную ложку соли и сыпанул в котел.
С берега послышался крик Бурнина:
- Эй, Пескарина, иди чисть свою рыбу! Наловил, понял, одних сопляков!
Сидя на корточках, он обдирал ножом чешую с ершей. Рыбешки были мелкими - в половину карандаша. Подрагивая обнаженными могучими плечами, Бурнин орудовал ножом, поминутно укалывался и зверски ругался.
- Я сейчас… сейчас. Ну погоди чуть-чуть, - бормотал Карнаухов. Он держал ореховое удилище и завороженно вглядывался в поплавок, вокруг которого разбегались по воде круги мельчайших волн.
- Ты не отмахивайся, понял! Иди и чисть! - раздраженно, уже с настоящей злобой в голосе приказал Бурнин.
Карнаухов дернул удочку, из воды выскочил пустой крючок. Нос, брови, губы - все на небольшом и невзрачном личике Карнаухова зашевелилось, задергалось от досады. Он положил удилище в ивовый куст и пошел к Бурнину.
Перед отъездом на остров Уздечкин взял лаврового листа, перца, укропа, перловки. Теперь дело было за рыбой. Засыпав в котел крупу, Уздечкин нашел в сумке кусок марли и пошел с нею к воде.
- Ген, а помельче рыбы не было? - спросил он у Карнаухова.
- Чибряки плохие, - серьезным тоном откликнулся тот. - Они дожжевые, хоть жирные, да бледные. Таких только ерш и берет, другая рыба не любит.
- Это тебя другая рыба не любит, - вставил Бурнин. - Потому, понял, с пескарем только ерш и корешится!
- Ну чего ты! - обиделся Карнаухов. - Были бы черви навозные или, к примеру, опарыш, я бы наловил. Тут рыба есть. Во, слышь, плесканула как! Вон, вон… еще одна! Как раз возле нашей сетки. Может, проверим, а?
- Еще чего! - рявкнул Бурнин. - Только поставили… Ты чисть давай, не филонь!
- Слушай, Леха, что ты на него все покрикиваешь? - заступился Уздечкин. - Ген, дай ему разок по кумполу, чтобы не командовал!
Бурнин, голый по пояс, в драных, закатанных по колено штанах, огромный и тяжелый, ласково оглядел тщедушного Карнаухова.
- Иначе Пескаря из речки и не вытащишь! - уже без прежней раздражительности пробасил он. - Натаскал, понял, мелочи, теперь копайся с ней!
Уздечкин сложил вычищенных и выпотрошенных ершей в марлю, завязал узлом.
- Тройную заделаю - во ушица будет! Адмиральская! - пообещал он, уходя к костру.
Подержав несколько минут первую порцию рыбы в кипящем котле, он вытряхнул распарившуюся мелочь в миску и заправил новую порцию. После третьей заварки на медленном огне в котле парились уже и укроп, и перец, и лавровый лист. Уздечкин зачерпнул ложкой и подул на желтоватую, искрившуюся жирком воду.
Больше всего любил Уздечкин этот момент снятия пробы. Уже месяц продолжалась его карьера судового кока. Поскольку капитан Дорофеев взял Уздечкина и на второй рейс, значит, считал он, испытательный срок им выдержан.
Золотистый бульон, на который Уздечкин долго дул, сгоняя жар, оказался в меру соленым, ощутимо сладковатым, дивно ароматным и, самое главное, клейким: губы от тройного ершового навара слипались, будто от меда.
- Ну, как генеральская уха? - спросил Бурнин, с вожделением заглянув в котел.
- Адмиральская, - поправил Уздечкин.
- У-у!.. - восторженно загудел Бурнин. - Ну, пацаны, под такую похлебку не грех и это самое…
Карнаухов вскинул на него глаза, полные удивления, недоверия и надежды. Перехватив этот взгляд, Бурнин самодовольно засмеялся.
- Ага, Пескарь Ершович, что бы ты без меня делал! Пропал бы, понял. Вот учись, покуда я жив!
Неторопливой поступью Бурнин отправился к протоке.
Был уже вечер, но в этих северных краях июньское солнце не спешило прятаться. Долго катилось оно над сопками и утесами, прежде чем укрыться за высоким таежным горизонтом. И начались тогда светлые сумерки с голубым беспечальным небом, со спокойной, блестящей, как ртуть, водой в Реке и узенькой, разделявшей остров надвое протоке.
Этот низкий, заросший кустарником остров расположен был напротив поселка Временного. С острова были видны оба крутых, застеленных богатой тайгой берега, хорошо просматривался также вытянутый на несколько километров деревянный, на скорую руку собиравшийся поселок, аэродром перед ним и поросшие лесом отроги, теснившие поселок к Реке, а ниже по течению из тайги выступали, один против другого, на разных берегах, два утеса с бледно-розовыми ссадинами скал - створ будущей плотины. Встанет через несколько лет здесь еще одна гигантская бетонная стена. И все видимое с острова изменится, исчезнет, так же как исчезнет и сам этот остров.
Карнаухов привстал, высматривая, куда и зачем удалился Бурнин. В обещанное чудо он не верил. Но Бурнин вышел из-под обрывчика, держа за горлышко бутылку с отмокшей, сползшей к донцу этикеткой.
Он по-хозяйски разлил в эмалированные кружки.
- Я не буду! - предупредил Уздечкин.
Бурнин и Карнаухов выпили, крякнули, закусили разваренными ершами, сплевывая кости в сторону.
- Бывают же чудаки на свете! - философски-бесстрастным, хотя и с потаенной насмешливостью тоном заговорил Бурнин после того, как выхлебал половину миски ухи.
Карнаухов ел молча, сосредоточенно и поглядывал на свою опорожненную кружку и на кружку Уздечкина, в которой светлела невыпитая водка.
- А мне не хочется, - спокойно сказал Уздечкин.
- Нет, если организм не принимает, то конечно, - продолжал иронизировать Бурнин. - Болезненность, значит, завелась, тут уж ничего не скажешь. А вот мы с Пескарем сейчас еще по одной. Точно, Пескарь?
- Угу, - не успев прожевать, промычал тот.
Не пить в кругу пирующих приятелей - тяжелое испытание. Нерадостно наблюдать, как нормальные в общем-то ребята вдруг неестественно возбуждаются и принимаются размахивать руками, громко и много говорить, причем каждому не терпится высказать свое. Слушать никто не хочет и не может.
Выступал в основном Бурнин, которого Уздечкин недолюбливал. Самым большим человеческим пороком Уздечкин считал хамство. Он был убежден, что в своих поступках надо быть последовательным. Поэтому, подозревая Бурнина в хамстве, он и не стал пить с ним водку.
- Ты думаешь, я такой, да? - спрашивал Бурнин у Карнаухова, но задиристым взглядом то и дело косил на кока. - Лыком шитый, да? Думаешь, на "Ласточке" не мог бы капитанить? А ты знаешь, что у меня десять классов полностью и аттестат зрелости в полном ажуре? Между прочим, Дорофеев не дальше ушел, у него тоже только десятилетка. Только Дорофеев десантником не был, а у меня тридцать прыжков, понял? Мне Скорин лично говорил: ты парень боевой, ходи зиму на судоводительские курсы, а весной я тебе теплоход дам. Верку ты знаешь, она секретарша у Скорина. Она тебе подтвердит. Да… Слушай, а зачем мне теплоход? Чтоб нервы, понял, в шиверах трепать, инфаркт раньше срока заработать? Не, я человек скромный. Не надо про меня в газете писать. И по телевизору не надо, я обойдусь. Мне здоровье дороже лишней полсотни в зарплате. Нет, что положено, я сделаю. И пришвартуюсь, и отчалюсь, и палубу помою, и движок прошприцую. Надо будет - пластырь на дырку положу, воду из трюма откачаю. Но за баржи отвечать я не хочу! Пусть за них капитан трясется, раз у него зарплата больше!
- Не, Леха, давай лучше к мужикам уйдем! - вступил уже заметно осоловевший Карнаухов. - У них полная воля. Помнишь, в Михайловке муку сгружали? Ха-арошие мужики! Тайменя берут сколько надо. А харюзов - вообще… У них рыбы знаешь сколько? К ним начальники на машинах из Среднереченска приезжают. Надо тайменя - четвертную отдай! Они меня звали, чес-слово! "Брось, - говорят, - эту волынку, давай к нам, мы вольно живем". Их в Михайловке не трогают. Там брошенных домов до черта. Займем и будем жить. Как другу предлагаю, Леха!
Уздечкину тоже запомнились михайловские грузчики. "Ласточке" навязали тридцать тонн муки для Михайловского сельмага, и потому на сутки пришлось задержаться с выходом из Среднереченска. В малолюдную эту деревеньку, смотревшую на Реку с высокого и обрывистого берега, пришли под вечер. Часа два бегала между домами продавщица сельмага, сопровождавшая муку, пока нашла грузчиков. Но зато каких типов она привела! Бородатые, нечесаные, одетые в драные обноски. Карнаухов не испугался и навязался к ним в артель, стал таскать мешки с мукой на берег.
Покончив с разгрузкой, артельщики развели возле причала костер и всю ночь "гудели". И Карнаухов с ними. Под утро, когда уходили из Михайловки, он чуть не на коленях умолял Дорофеева отпустить его пожить в деревне до возвращения "Ласточки". Обещал и тайменя заготовить, и хариусов: у мужиков сети, они места знают, в долю его берут. Дорофеев обозвал Карнаухова "дурой" и сказал, что до тех пор, пока он капитан "Ласточки", Генку к грузчикам не пустит, а будет стараться сделать из него человека.
- Ты зря это, Пескарь! - совсем не пьяным голосом произнес Бурнин. - Я на них насмотрелся, пока стропальщиком работал. Даже если Дорофеев уйдет с "Ласточки", я-то все равно останусь. Уж лучше, понял, Ведерникова терпеть.
- А что это ты решил, будто Дорофеев уйдет из капитанов? - ввязался в разговор Уздечкин.
- Слышь, Пескарь, ты посмотри на этого возвышенного мечтателя! - с наигранным изумлением воскликнул Бурнин. - Он все еще не знает, откуда дети берутся, понял! Да Ведерников спит и видит себя капитаном. Он же за этим и приехал сюда с запада.
- Ну, это еще ни о чем не говорит!
- А ты помнишь, как он на собрании выступал? "Надо шире развернуть в отряде социалистическое соревнование"! И он развернет. Вот только мало-мальски к Реке привыкнет - и спихнет Кирьку с "Ласточки". Причем запросто, понял! У него же диплом речного техникума.
Карнаухов заснул, уткнувшись в колени лохматой головой, с запутавшимися в волосах сухими листьями. Бурнин встал, сладко потянулся, постучал кулаками в гулкую грудь.
- А капитан наш, я думаю, к матане попылил в Город, - сказал он.
- У него там старший брат, - заметил Уздечкин.
- Брат братом, а матаня - тоже неплохо!
- Ну, уж это я не знаю.
- Зато я знаю, - самодовольно пробасил Бурнин. - Вот и мне пора к матане. К тому же моя вахта ночью. Так что счастливо ночевать, кок! А к сетке Пескарь пусть зря не суется. Я утречком подскочу пораньше, и проверим!
Бурнин спустился к "казанке", с одного оборота завел мотор и уехал. А Уздечкин сидел у затухавшего костра, слушая, как удалялся, но почти не слабел треск лодочного мотора в светлой ночной тишине.