Однажды, еще в самом начале работы на Реке, он пришел утром пораньше на причал, к месту стоянки "Ласточки". Не сразу разыскал теплоход, приткнутый позади спаренных барж. Подойдя к этим орсовским баржам (такая "Ласточке" выпала судьба - таскать во Временный продовольствие), он увидел девицу в приталенной рубашке и тесных джинсах. Она с уверенным, даже хозяйским видом ходила по гулкой палубе баржи, заглядывала в пустые лабазы, осматривала запоры на дверях, иногда что-то помечала в блокнотике. Вьющиеся концы ее рыжеватых волос свободно лежали на худых плечиках, веером разбегались по спине. Лицо девицы, приятно округлое, было усеяно мелкими веснушками, глаза прятались за круглыми дымчатыми очками. Уздечкин решил, что ей лет двадцать пять, то есть столько же, сколько и ему.
Девица воткнула блокнотик в задний карман брюк и окликнула Уздечкина:
- Эй, рыжий, ты с теплохода, что ли?
Насмешливо взглянув на ее красноватого отлива волосы, Уздечкин с достоинством ответил:
- Я не рыжий. Я, знаете ли, шатен.
- Шатен по-русски и есть рыжий. Закурить не найдется?
Уздечкин достал из кармана пачку сигарет "Интер".
- О, да у тебя пшеничные! - воскликнула девица.
Взяв сигарету и умело прикурив, она пустила дымок и присела на согретую утренним солнцем палубу.
- А вообще-то ты что здесь делаешь? - спросил Уздечкин.
- Да вот работаю.
- Где же ты работаешь?
- Да на барже. Вот сейчас посмотришь, как я из шоферов буду ноги выдергивать. Бывают же такие зануды! Третий день капусту не везут.
- Так ты из орса?
- Ну… экспедитор. А зовут меня, между прочим, Маргаритой.
- Можно Ритой звать?
- Ого какой! Надо еще посмотреть, что ты за фигура.
- В рубку пойдем или здесь показаться?
- Я не люблю хамов, шатен! - нахмурившись, сказала Маргарита.
- Я, между прочим, Евгений Викторович!
- Что ты ко мне привязался?
Чувствуя легкую радость, Уздечкин засмеялся.
- По-моему, мы на катере находимся, а не на барже. Прошу обратить на это внимание!
- Могу и уйти, - сказала Маргарита. Но сквозь дымчатые стекла очков Уздечкин успел разглядеть, что глаза у нее не злые, по-детски доверчивые, и вообще этой забавной пижонихе, пожалуй, еще нет и двадцати.
Защищенная от ветра баржами, палуба катера хорошо прогрелась, пахла краской. Уздечкин чувствовал, что на душе у него стало приятно-тепло и спокойно - не то от ясного утреннего воздуха и солнца, не то от ленивого плеска воды о пустотелые железные бока барж или от игривого разговора с этой Ритой, которая так нестрашно щетинилась. Он давно приметил, что если с девчонками болтать просто так, не подталкивая разговор к некой извечной цели, то чувствуешь себя вроде бы одним из молоденьких воробушков, беспечно чирикающих на ветке. И, поглядывая искоса на Риту, Уздечкин все более проникался к ней добрым, очень похожим на братское чувством.
А теперь, сидя на бревне возле догоравшего костра и прислушиваясь к треску подвесного мотора "казанки", он думал о том, что "матаня", к которой спешил Леха Бурнин, - экспедитор с орсовской баржи Маргарита Чеченкова.
А Пескарь все спал, спрятав лицо в коленях. Счастливый Пескарь! Счастливый своей простодушной цельностью, думал Уздечкин. И, наверное, незнакомо ему томительное чувство одиночества, когда ясно сознаешь, что весь огромный и прекрасный мир - с этими чуть подрагивающими в небе звездами, с перешептывающимися кустами ив, с постоянно текущей водой в Реке, - этот отделенный от тебя мир чужд и равнодушен к тебе и ко всем остальным людям. Они, беспокойные, суетливые люди, несутся сквозь время, каждый со своей судьбой, со своим одиночеством, как планеты - каждая по своей орбите. Можно объяснить разобщенность между природой и людьми, отделенность людей друг от друга, но как с этим смириться? Как привыкнуть к тому, что добрые твои чувства люди не хотят замечать, а обстоятельства складываются вовсе не так, как хотелось бы, и потому в этот тихий, разрывающий душу ночной час Леха Бурнин уже сжимает в своих объятиях худенькие плечи Маргариты… Леха Бурнин, не имеющий никакого понятия о хрупкости и ранимости человеческой души. В том, что у Риты тонкая, уже намучившаяся, уже много выстрадавшая душа, Уздечкин почему-то был уверен.
3
Леха Бурнин вел лодку уверенной и твердой рукой - этого Ведерников не мог не оценить, но и побороть в себе раздраженность помощник капитана тоже не мог. Было же сказано Бурнину: отвезти ребят на остров и сразу назад. А тот задержался почти на три часа.
Выписывая дугу, лодка вспорола воду и вышла под самый борт теплохода. Метрах в пятнадцати Бурнин заглушил мотор, и запаса скорости ему как раз хватило, чтобы притереться бортом лодки к транцам на корме "Ласточки". Он привязал конец веревки к кнехту и выбрался на палубу, громыхая болотниками с приспущенными голенищами. Сел рядом с Ведерниковым на скамью. Карие, навыкате глаза Бурнина возбужденно блестели.
- Ты почему так долго? - спокойно спросил Ведерников.
- Хо, долго! Мы же сетку поставили.
- Что за сетку?
- А я у шкипера взял. Жалко, мелкая… ельцовка! Но все равно в протоке должны взять рыбу. Она на ночь играть заходит. А мы перегородили. Утречком пораньше поеду на остров, проверим. Готовься, шеф, солить будем! - И, возбужденно засмеявшись, Бурнин шлепнул Ведерникова по спине ладонью.
- Слушай, ты… аккуратнее! - разозлился Ведерников.
Он не мог понять, когда Бурнин успел "заквасить". Уезжали на остров все трое трезвыми, водку как будто с собой не брали, Пескарь даже пожалел об этом вслух. Впрочем, если дело касалось выпивки, Бурнину хитрости не занимать.
- Прости, шеф, - весело стал извиняться Бурнин, - это я любя!
- Ладно… иди теперь спать, - сухо проговорил Ведерников.
- Ты что? - вскинулся Бурнин. - Сам иди, если хочешь. А я свою обязанность помню.
- От ночной вахты я тебя отстраняю! - отчеканил Ведерников.
- За что, шеф?
- За то, что ты пьяный.
- Я?
- Ну не я же!
- Подумаешь, махнул стакан.
- Ну вот и ступай спи.
- Не пойду! Там кок уху из ершей сварил, понял. Что же, выпить, что ли, нельзя под уху?
- Все можно в подходящее время. А теперь заступать на вахту я тебе не разрешаю, вот и все!
Бурнин помрачнел.
- Знаю я тебя… давно уж раскусил, понял! Уже, наверное, и тетрадку приготовил, кляузу писать?
- Докладную напишу, - твердо сказал Ведерников. - Во-первых, ты не выполнил мое распоряжение и задержался на острове. Опоздал на вахту, да еще пьяным явился. Это значит - в рабочее время. Если такие штуки прощать - на судне никогда порядка не будет!
- А, шеф, вон на что ты нацелился! - заговорил Бурнин. - Порядка ты захотел! Значит, чтобы "Ласточка" стала образцовым теплоходом! Это хоро-ошее дело. Будем, значит, форменки носить, установим сухой закон, каждый день учебные тревоги, утром построение для подъема флага, вечером для спуска… Кра-асиво! Только знаешь что, шеф? Орсовские баржи все равно за "Ласточкой" останутся, понял? Это значит - капуста, мука, консервы. А с такими грузами в передовики не выскочишь, потому как загружают и разгружают их больно медленно. Вот и прикинь, что получится, если ты будешь давить команду порядком, а зарплата останется той же самой. Ну как, сообразил? Да это же просто! Разбежится команда, понял, шеф? Так что ты со своим порядком особо не спеши. Его вначале на берегу навести надо, а потом уж здесь. Между прочим, есть другой вариант. По-моему, очень для тебя подходящий. Знаешь какой? Я подскажу. Ты на собраниях выступай, говори, что мы боремся, соревнуемся, ширим и крепим! Но с командой живи по-человечески, иначе ты один тут останешься. Понял?
Бурнин замолчал, испытующим взглядом уставился на помощника капитана. Тот отвернулся, чтобы не выдать острую свою ненависть.
- Значит, договорились, шеф? - спросил Бурнин. - Я остаюсь на вахту - и никаких делов. Годится?
- Я уже все сказал, - непоколебимо ответил Ведерников. - Сегодня вечером ты свободен, можешь идти куда хочешь.
- Ну и пойду!
Зло бухая сапогами, Бурнин перебрался с теплохода на баржу и отправился в сторону кормы, где было жилое помещение. Из открытых окон лился свет, выплывали облака табачного дыма.
Оставшись один в ходовой рубке теплохода, Ведерников подвинул к себе бортовой журнал: пора было сделать запись о событиях второй половины дня.
Он частенько перелистывал эту толстую, большого формата тетрадь с надписью на обложке: "Книга канцелярская". История всей прошлогодней навигации, со дня спуска "Ласточки" на воду после зимнего ремонта и до закрытия навигации, была отражена в коротких и безыскусных, но тем не менее впечатляющих записях.
Почти на каждой странице прошлогодней части журнала Ведерников находил в различных формах одни и те же глаголы: "стоять" и "ждать".
"На 84-м километре по судовому ходу баржой БП-54 коснулись грунта и пробились. Стали на якорь. Силами команды откачали воду и устранили течь. Работали всю ночь. Вернулись на базу вместе с теплоходом "Стриж", - читал он запись, сделанную в начале июня прошлого года.
"Стоим у причала на ремонте", - было записано на следующей странице. Значит, не только баржа пострадала!
"Стоим на базе в ожидании воза", - записывал далее три дня подряд вахтенный. Три дня ждали, пока загрузят баржи, - какая медлительность непростительная! И вот наконец-то: "Забор топлива и продовольствия. Подготовка судна к рейсу".
До поселка Временный - четыреста километров - прошли без приключений и в нормальный срок. А во Временном пять дней подряд записывали одно и то же: "Стоим в ожидании выгрузки барж БП-54 и БП-68". Пять дней на то, чтобы выгрузить овощи из лихтера и мороженую рыбу из рефрижераторов. Просто безобразие!
"Стоим у причала дер. Михайловка. Ожидание разгрузки зерна", - попалось Ведерникову еще через несколько страниц. Двое суток выгружали восемь тонн зерна. Потрясающе!
"Стали у правого берега ввиду тумана". О местных туманах Ведерников слышал много рассказов. Они падают внезапно и бывают такими густыми, что не видно пальцев вытянутой руки. Особенно часты они во второй половине лета и осенью.
"Стали на якорь в ожидании светлого времени". Тоже чисто местная особенность. Наименьшая глубина судового хода на Реке составляла в шиверах около одного метра, а таких шивер от Среднереченска до Временного было почти два десятка, да еще Большой порог, где глубина была местами даже меньше метра. Поэтому на Реке могли работать только крохи катера для буксировки плотов. В транспортном отряде Гидростроя их использовали для буксировки барж, но обеспечить участок Реки от Среднереченска до Временного светящимися бакенами и створами отряду было не под силу. Поэтому, как только сгущались сумерки, все теплоходы становились на якорь и зажигали на мачтах до рассвета стояночные огни.
"Стали у левого берега на якорь. Малый горизонт воды". Еще одна "прелесть" Реки! Когда ГЭС в Среднереченске переводят на полную мощность, тотчас же падает уровень воды во всем нижнем течении. То есть там, где глубина составляла метр, остается сантиметров шестьдесят-семьдесят. Попробуй пройди по такой воде. Тогда, в августе прошлого года, "Ласточка" полдня простояла, ожидая подъема воды, да так и не дождалась. Решили рискнуть. И пожалуйста: в тот же день под вечер вахтенный записал в журнале: "Баржи касаются дна. На 93-м километре БП-68 коснулась грунта на судовом ходе и получила пробоину. Стали на якорь. Устранили течь силами команды. Малый горизонт воды. Стоим в ожидании воды".
Еще через несколько дней, уже в сентябре, вахтенный записывал: "Стоим в ожидании светлого времени и воды. Надвигается туман". Вот это да! Что называется, все удовольствия сразу.
Ведерников перелистал дальше: "Стоим в пос. Временный в ожидании разгрузки. Капитан теплохода Чепуров В. И. ввиду болезни улетел в больницу. Всю ответственность возложил на помощника капитана Дорофеева К. Н.". В сорок лет стало пошаливать сердечко капитана Виктора Ивановича Чепурова. Потому и уволился он прошлой зимой из отряда, нашел себе работу поспокойнее, на берегу: устроился диспетчером на нефтебазу. А капитаном "Ласточки" Скорин, начальник отряда, решил назначить Ведерникова. Прельстился Скорин его дипломом речного техникума и опытом работы на волжском пассажирском теплоходе. Ведерников, только что поступивший на работу в отряд, не ожидал такой чести. Поинтересовался, кого ему дают в помощники. Его познакомили с Кириллом Дорофеевым, сказали, что хотя парень он молодой, но на Реке сторожил, шесть навигаций на счету, вместе с Чепуровым таскал баржи еще на Верхнем участке, где шиверы и пороги были не менее серьезными, чем между Среднереченском и Временным. И тогда, подумав хорошенько, Ведерников отказался от капитанства, уступив эту роль Дорофееву, хотя у того не было техникумовского диплома, а только десять классов и судоводительские краткосрочные курсы. "Пока не познакомлюсь как следует с Рекой, не могу брать на себя ответственность за судно!" - заявил он Скорину. Начальник отряда не стал его уговаривать и назначил капитаном Дорофеева. Теперь же, спустя три недели после начала навигации, Ведерников чувствовал, что долго прятаться за спиной Дорофеева ему не удастся. Слишком мягким для капитана человеком казался ему Кирилл. В интересах дела придется Дорофееву снова стать помощником капитана!
Еще одну похожую ситуацию обнаружил Ведерников, листая записи прошлого года. "Пос. Временный. Ожидание выгрузки барж. В 19.00 моторист Гвоздев Л. В., находясь во Временном, самовольно ушел с судна на берег. В 24.00 явился на судно в нетрезвом виде, опоздав на вахту, и мной, капитаном Чепуровым, было предложено ему оставить судно насовсем, так как халатное отношение к обязанностям рулевого-моториста Гвоздев проявлял не раз и раньше!" Вот это правильно, подумал Ведерников.
Он раскрыл журнал в том месте, где Дорофеев сделал последнюю запись, и ниже, обозначив текущий час, написал: "Стоим в ожидании разгрузки в пос. Временный. Капитан тов. Дорофеев К. Н. отбыл на берег по уважительной причине и всю ответственность за теплоход возложил на помощника капитана Ведерникова В. Т. Мной, помощником капитана, был отстранен от несения ночной вахты моторист Бурнин ввиду того, что он, опоздав к началу вахты на судно, явился в нетрезвом виде".
Ведерников вышел из рубки, не спеша обошел теплоход - небольшое суденышко со стопятидесятисильным двигателем. На Волге если такой и встретишь, то только в порту, на маневрах. Зимой, когда Ведерников был зачислен в экипаж "Ласточки" и пришел знакомиться с судном, "Ласточка" была вытянута на слип. Судьба трудяги буксира была запечатлена множеством заплат на днище - настоящее лоскутное одеяло! "Неужели такая калоша еще может плавать?" - в недоумении спросил он у Дорофеева. "Конечно, корпус надо менять, - с озабоченным видом ответил капитан. - Я говорил главному инженеру. Он согласен, да что толку! Нет стального листа. Придется еще одну навигацию в старом корпусе ходить".
И двигатель на "Ласточке" был старым. Но тут уж Ведерников показал, на что он способен, и к весне дизель был приведен почти в идеальное состояние. С надежным двигателем уже не так страшно… К тому же на других судах Гидростроя дела обстояли не лучшим образом. Те же стопятидесятисильные Т-63 в возрасте десяти, а то и пятнадцати лет. А ведь слава о виртуозах капитанах именно этих суденышек докатилась до Волги и позвала Ведерникова попытать счастья в Сибири, на знаменитой своими порогами и шиверами Реке.
"Что же, пока все идет нормально. Есть жилье для семьи, есть судно. Остается доказать, что и я на что-то способен. Дисциплина и порядок - вот мой курс. И поскорее запомнить фарватер, знать его не хуже Дорофеева. Тогда я сделаю из "Ласточки" настоящее судно!"
…Пробудила Ведерникова напугавшая его мысль о том, что он спит. И действительно, он спал, навалившись грудью на штурвальное колесо. Встряхнулся, вышел из ходовой рубки. В белом тумане скрылись поселок Временный, причал и баржа, к которой была пришвартована "Ласточка". Но туман, как часто по утрам бывало на Реке, лежал тонким слоем; подняв голову, Ведерников увидел голубое утреннее небо.
Дрожа от холода, он обошел судно. Ничего подозрительного. Тогда он перешел на баржу и, подойдя к бытовке, заглянул в оставшееся открытым оконце. На двух кроватях спали шкипер Сладков, пожилой хитроватый мужик лет пятидесяти, и рефрижераторщик Заварзин, лежавший на спине и по-богатырски храпевший. Еще какой-то незнакомый Ведерникову парень поместился на ватниках на полу, а на третьей кровати, как счастливые молодожены, спали в обнимку Бурнин и экспедитор Маргарита Чеченкова.
В свои двадцать семь лет Ведерников успел стать хорошим судовым механиком: у него были умелые руки и отчетливое представление о том, что происходит в дизельном двигателе во время работы. Однако и в представлениях Ведерникова о жизни было много от его специальности: жизнь рисовалась ему в виде какого-то огромного, сложного, но все-таки подчиненного определенным законам двигателя. И в такой картине мира не находилось места для безобразия, какое он увидел в окно. Он пережил в эту минуту чувство тоскливого высокомерия. "Пусть тебе холодно, - утешал его внутренний голос, - пусть ты уже две ночи не можешь по человечески выспаться, пусть тебя не любит команда, но зато единственный на судне волевой, серьезный человек - это ты. И еще настанет, скоро настанет такое время, когда всем этим развеселым артистам либо придется изменить свой образ жизни и подчиниться твоей воле, либо уйти!"
Было пять часов утра. Ведерников вспомнил о том, что пора было поднять флаг.
Вернувшись на теплоход, он отвязал тяжелое от влаги полотнище и стал дергать засаленный шнур, пока флаг, трепеща на ветру, не уперся в косую рейку флагштока.
Вот это ему всегда нравилось - поднимать утром флаг! И пусть здесь, на Реке, эта церемония совершалась весьма буднично, однако у Ведерникова, когда он смотрел на взбирающееся на высоту мачты красное полотнище, всегда что-то ширилось и поднималось в душе. Он видел глубокий смысл в требовании Устава, чтобы во все светлое время суток государственный флаг развевался на мачте. И пусть это был флаг маленького буксирного теплоходика, ходившего то вверх, то вниз по Реке в виду малонаселенных берегов, все равно поднятый флаг означал, что это не какая-то купеческая посудина тарахтит, а движется транспортное средство государства, и движется не ради прогулки, а в интересах строительства нового крупного гидроузла, следовательно, в интересах государства! И потому этот флаг должен был напоминать каждому из членов экипажа, что он не просто где-то и как-то вкалывает ради зарплаты, а трудится в интересах своей страны.
Бурнин явился в начале десятого, когда туман уже давно рассеялся и Река спокойно, величественно блистала. И Бурнин так же самодовольно, угнетающе сверкал смуглой кожей, красиво-мужественным лицом, всем своим крупным, здоровым, чуть утомленным телом. Только глаза его казались непросыхаемо мокрыми, полными темной пьяной влагой.
- Мое почтение, шеф! - громко, с иронией неустрашимого человека приветствовал он Ведерникова.
- Будь здоров, - сдержанно ответил Ведерников.