- Угу… Ну, это, в общем-то не… А по образу мыслей?
- Русский, - чуть поразмыслив ответил Бредяев.
- Замечательно, - кивнул Коляско. - Значит, мы всяко разно поймём друг друга.
- Кхм, - неопределённо кивнул Пётр Сергеевич.
- Отчасти вы правы, - согласился студент. - И тем не менее, как образованный человек, вы просто не можете не понять суть моей биологемы.
- Суть - чего? - не понял Бредяев.
- Биологемы. Ну, вы знаете, у теоретиков всякие там теоремы, у стратегов - стратегемы, а для биологов я придумал биологемы.
- А вы, стало быть, биолог.
- Образуюсь, - кивнул студент.
- И очень хотите что-то кому-то доказать.
- Себе в первую очередь… Так вот, суть моей биологемы состоит в том, что любовь к женщине требует доказательств тем больше, чем ниже платёжеспособность самца, в то время как репродуктивная функция самки находится с платёжеспособностью в прямо противоположном отношении.
- Забавно, - улыбнулся Пётр Сергеевич. - Вы рассуждаете совсем как моя жена.
- Она биолог? - заинтересовался Коляско.
- Нет, она от меня ушла, - ответил Бредяев.
- Вы считаете, что это опровергает мою биологему?
- Считаю, что это делает её недоказуемой, - пожал плечами Пётр Сергеевич и принялся насвистывать Летку-еньку, давая понять, что не желает продолжения разговора на тему разных биологем.
- И всё-таки, она вертится! - пробурчал Коляско.
- Земля? - улыбнулся Пётр Сергеевич.
- Преподша наша, - пояснил студент. - Сулико Родионовна Тетенникова, чтоб ей…
- Вокруг чего она вертится? - полюбопытствовал Бредяев, подозревая в студенте скрытую то ли ненависть, то ли любовь к неведомой преподавательнице.
- Не вокруг чего, а - на чём, - туманно отвечал студент, но пояснять недосказанность не пожелал. А Петру Сергеевичу, собственно, было и не любопытно знать.
7. Десант
Внезапно распогодилось, так же внезапно, как четверть часа назад неожиданно пошёл дождь. Высоко в проясневшем небе просквозил военный самолёт. В какой-то момент от него отделилась чёрная точка и стала стремительно падать. "Уж не бомба ли?" - подумал Пётр Сергеевич. Но тут над этой чёрной маленькой точкой пыхнуло белым, словно вырос вдруг и расцвёл над ней пушистый одуванчик. Парашют. Казалось, парашютист завис намертво в прозрачном небе, как битый пиксель, отчётливо видимый на синем экране смерти - настолько медленно он двигался или не двигался.
Спустя несколько минут стало всё же заметно, что десантник медленно, но верно опускается к земле и очень хорошо удерживает выбранное направление. Ещё спустя, стал различим мощный торс и мужественное рубленое лицо под голубым беретом.
Парашютист приземлился точно на свободное место за одним из докторов, молодцевато отдал присутствующим честь и лихо, буквально в минуту, собрал парашют. Эскулапы зааплодировали. Музыканты сыграли туш.
- Думал, не успею, - доложил майор, когда отфальшивили своё последние ноты.
- И не успели бы, - изрёк терапевт Головушкин, - если бы поезд не опаздывал.
- Разгильдяйство! - неодобрил майор.
- Сколько живу в этом городе, столько московский и опаздывает, - сказала джинсовая дама, с вожделением поглядывая на статного и широкоплечего седоватого майора. И добавила, улыбаясь: - Вот если бы вы командовали поездом, он бы никогда не опоздал.
Майор принял стойку "смирно" и чеканно поклонился даме, дёрнув мощным лбом.
- Обожаю военных! - растаяла та. И на всякий случай представилась: - Судоку. Судоку Ли Константиновна меня кликают.
- Кличут, - мстительно, но смущаясь, поправил студент.
- Это вас кличут, - огрызнулась дама. - А меня - кликают.
- Майор Тыщин, - отчеканил десантник, взбрыкнув головой и поигрывая мышцами-сгибателями на мощных крюковатых руках. - Арнольд Алоизович. В узких военных кругах известен по прозвищу Терминатор.
- Обожаю, обожаю военных! - повторила дама, враз становясь экзальтированной дурочкой.
8. Последний прыжок майора Тыщина
Окончательное решение выйти в отставку майор Тыщин, зам командира по службе отдельного Богаделенского десантного полка, принял в четырнадцать сорок по местному времени. В четырнадцать сорок одну он уже, при полном параде (в любое время дня и ночи и при любых полевых условиях майор тратил на переодевание ровно сорок четыре секунды), подчёркнутым строевым шагом проследовал в свой кабинет, чтобы проститься с портретом министра обороны. А в четырнадцать сорок две вышел из уже не своего кабинета, уже почти гражданским человеком.
Напоследок, однако, он ещё написал несколько рапортов по службе, разбил кулаком стопку кирпичей, провёл последний спарринг с лейтенантом Козеевым, трижды поразил мишень из автомата и поцеловал знамя части.
- Прощайте, товарищ майор, - подавляя внезапную слезу и пошатываясь после спарринга, произнёс лейтенант Козеев у трапа самолёта.
- Будь, сынок, - коротко отозвался майор.
Они обнялись.
- Батя… - шептали губы Козеева, пока самолёт набирал высоту. - Как же мы без тебя, батя?..
При подлёте к вокзалу города Богаделенска, майор Тыщин отдал себе команду изготовиться к прыжку, встал по стойке смирно и посмотрел на часы. "Опоздаю! - прошептал он, загвоздивши в придачу кое-какое крепкое словцо.
Через минуту он шагнул из десантного люка в разверстую пасть невесомости, навстречу новой своей судьбе, о которой пока ещё имел весьма смутное представление. По крайней мере, он улетел от позора за четыре проданных БМД в надежде искупить его кровью на рельсах Богаделенской железной дороги.
9. Последняя любовь Нины Бредяевой
Уйдя от мужа, Нина Бредяева с головой бросилась в омут своей последней любви - утонула в жадных, пропахших эвгенолом, йодоформом и страхом, объятиях стоматолога Ордынцева, взахлёб сообщив ему, что наконец-то ушла от мужа.
- В кресло! - в нетерпении скомандовал дантист, едва отзвучал последний поцелуй.
- Да-а, о да! - простонала Нина. Голос её подрагивал хрипотцой испепеляющего желания - она приходила в экстаз от одного лишь пощёлкивания медицинских перчаток, которые Ордынцев стремительно натягивал на свои вечно красные (не от крови ли многострадальных пациентов?) руки. В стоматологическом зеркальце отразился его жадный оскал.
- Пломбу, - хищно произнёс он. - Удаление нерва в живую.
- Зуб! - выгибаясь в экстазе, всхлипнула Нина. - Зуб удали. Без анестезии! Все зубы к чертям! Отпразднуем мою свободу!
Ордынцев, довольно скалясь, взялся за щипцы. Медленно и прочувствованно присовокупил к ним элеватор. Потом, задержавшись на миг, прихватил и долото.
- Мужик! - билась в кресле Нина. - Бери меня, бери меня всю! Ты настоящий мужик, Ордынцев!
- Заткнись, сука, и открой рот! - скомандовал стоматолог.
Нина ещё много говорила и кричала и билась, но разборчивых слов при всём желании нам запротоколировать не удалось бы, поэтому и хватит уже о бывшей жене Петра Сергеевич Бредяева.
10. Bene vixit is, qui potuit, cum voluit, mori
Время шло и шло, а поезда всё не было и не было.
А Пётр Сергеевич принялся представлять, как всё будет, когда московский всё же заявится. Вот, появляется из-за поворота тепловоз и прёт к станции. Доходит до первых возлежащих. Сыпляются, одна за одной, головы, как редиски, которые его жена Нина быстро-быстро обрывает от пучка, для окрошки, и бросает в миску - мыть. Кровища, кровища пенится квасом, белеют островками сметаны мозги… А головы ложатся рядком внутри колеи, нос в затылок, нос в затылок.
Передёрнув плечами и покосившись на соседей - не подсмотрел ли кто его нездоровые фантазии, - он вздохнул и посмотрел на часы. Потом встряхнул их и даже постучал ногтем по стеклу. Стрелки упорно показывали пятнадцать двадцать застывшего местного времени.
- А который уже час? - спросил он.
- Половина пятого, - отозвался студент.
- Всё отменяется, - хмыкнул Бредяев. - Поезд никогда не придёт.
- Это почему же? - недоверчиво вопросил Головушкин.
- А у меня, оказывается, часы остановились. На пятнадцать двадцать. Они у меня уже дня три как барахлили - то встанут, то пойдут, - а я всё забываю батарейку поменять.
- Непорядок, - сурово покачал головой майор Тыщин, поигрывая мышцами-разгибателями.
- Но как же! - воскликнул студент Коляско.
- Что же это вы, а! - укорил терапевт Головушкин.
- Ну вот, - покачала головой джинсовая дама, - я лежу тут, а у меня дома холодец варится. Выкипел уже, поди, весь и скукожился. Или убежал давно.
И только сторож Гипербореич ничего не сказал и не поддался панике, потому что ему было всё равно, когда помереть. Bene vixit is, qui potuit, cum voluit, mori - хорошо живёт тот, кто может умереть, когда сам захочет.
11. Но это был ещё не конец истории
Пётр Сергеевич отправился в линейный отдел милиции, чтобы сдать до востребования табельное оружие почившего в бозе сторожа Гипербореича. Строгий милиционер долго опрашивал Петра Сергеевича и заставил подписать протокол. Потом взял берданку и унёс её в комнату хранения вещдоков, где из этой берданки и застрелился. В посмертной записке, наспех составленной тут же, он просил никого не винить в своей смерти. Кроме своей жены Любови, работающей кассиршей в магазине "Мазафака" и проживающей по адресу…
Как выяснилось позже, у строгого милиционера была неоперабельная язва желудка - профессиональное заболевание всякого милиционера и всякого мужа столь любвеобильной женщины. Поэтому дело возбуждать не стали.
Но Пётр Сергеевич этого уже не узнал и прогремевшего в отделении выстрела не слышал, потому что был на полпути к вокзалу.
Там он поднялся на второй этаж, зашёл в "Дом бытовых услуг", и сдал свои часы "Casio" толстой женщине-приёмщице, с глазами-циферблатами, в ремонт. "Через полчаса зайдите", - недовольно сказала толстая женщина.
Но когда Пётр Сергеевич зашёл через полчаса, часы не были готовы. И через час готовы они не были. И через два часа они тоже не были готовы. Тогда Пётр Сергеевич понял, что всё это происходит потому, что часы стоят, и пока они случайно не пойдут снова, ничего не сдвинется с мёртвой точки. Поэтому он плюнул на всё и пошёл домой, спать.
12. А вот теперь - конец
- Мама, мама! - закричал восьмилетний мальчик Володя. - Жжлезная дорога сломалась!
- Обратись к папе, милый, - отозвалась из кухни мама.
- Папа, па-ап!.. Ну па-а-ап, железная дорога сломалась!
- Да? - отец вздохнул, отодвинул клавиатуру компьютера, так и не исправив опечатку в слове "жжлезная", неохотно поднялся из-за стола. - Ну, давай посмотрим.
Придя в комнату сына, он задумчиво уставился на игрушечную железную дорогу. На рельсы головами были уложены оловянные солдатики, бригада скорой помощи из машинки с красным крестом на борту, куклы из "Киндер-сюрпризов", ещё какая-то игрушечная мелочь. Поезд суматошно носился по кругу запасного пути и никак не мог добраться до станции, не обращая никакого внимания на сломанный будильник-чебурашку, стрелки которого всегда показывали тринадцать двадцать.
- Так-так-так, - выпятил нижнюю губу отец. - Ну, что тут у тебя?
- Я играю во флэшмоб, - пояснил Володя. - А дорога взяла и сломалась.
- Она не сломалась, - покачал головой отец и кивнул на одинокую фигурку в телогрейке, из "Киндер-Сюрприза". - Это стрелочник Иван Мессершмидт по кличке Партизан перевёл стрелку. И теперь поезд кружит и кружит по запасному пути.
- А зачем он это сделал?
- Я ему велел.
- А зачем ты вмешался в мою игру?
- Меня заставили.
- Кто?
- Мама. После того, как ты её выдумал. Потом, когда ты заигрался и не дал ей спокойно приготовить холодец, она придумала выдумать меня, чтобы я выдумал стрелочника Мессершмидта и спас шесть километров людей от верной погибели.
- А она не перестанет тебя выдумывать, пока ты не починил дорогу?
- Если только не убежит с майором Тыщиным.
- Надо сделать так, чтобы не убежала, - сказал мальчик. - Я не хочу, чтобы не было холодца.
- Я тоже, - кивнул отец. - Пусть лучше убежит холодец. Поэтому я пойду дописывать рассказ, ладно?
- Да. А поезд?
- Ну, это просто. Скажи стрелочнику Мессершмидту, чтобы он перевёл стрелку обратно на главный путь.
Вернувшись к себе в кабинет, отец так и не исправил опечатку в рассказе. Он подумал, не удалить ли его вообще, но решил пока не торопиться и кликнул мышиным курсором окошечко так и не разгаданного судоку. Однако компьютер вдруг завис намертво, выпав в синий экран смерти.
Эпилог
Любой главный герой имеет право на эпилог. Пётр Сергеевич тоже имел на него право, поэтому, вернувшись домой и, как и ожидалось, не обнаружив там жены, он скучно и без аппетита поужинал холодной котлетой. Чтобы не ложиться спать раньше времени (ведь было пятнадцать двадцать, и спать ему совершенно не хотелось), он вышел прогуляться по привокзальной площади.
Площадь была совершенно пуста в этот поздний тёмный час, если не считать горящих фонарей и бледного мальчика лет восьми, в белой ночной пижаме, который стоял посреди старых истёртых плит, устилавших площадь, и растерянно оглядывался по сторонам. Где-то далеко разгульный хор Богаделенских бабушек отчаянно распевался на "Room of Angel" Акиры Ямаоки.
- Как тебя зовут? - поинтересовался Пётр Сергеевич.
- Володя, - отозвался мальчик. - Володя Ульянов.
- Ты заблудился? - сочувственно спросил Бредяев.
- Нет, я ищу стрелочника Мессершмидта, - сказал мальчик. - Я чистильщик.
- Стрелочник - твой папа?
- Нет, мой папа - стрелочник. А этого я просто выдумал.
- А-а, - кивнул Пётр Сергеевич. - Ага. Но ты неправильно его ищешь.
- А как нужно искать?
- Нужно искать его под откосом, у железной дороги, в зарослях бузины. В этот час он обычно там спит.
- Вы поможете мне его найти? - с надеждой произнёс мальчик. - Я не знаю, что такое откос и бузина.
- Нет. Найдёшь ты его, или не найдёшь, это ничего не изменит в череде событий.
- Почему? - спросил мальчик удивлённо и, кажется, был готов заплакать.
- Потому что на самом деле сегодня тебя нет, ты мне снишься во вчера, - ответил Пётр Сергеевич.
И проснулся.
Полежав немного, зевнул, поднялся, выпил чашку мате, съел бутерсброд, как любил он выражаться, и отправился на вокзал.
Там он поднялся на второй этаж, в "Дом бытовых услуг" и забрал свои часы. Часы Петра Сергеевича всё ещё показывали тринадцать двадцать по москве.
- Ремонту не подлежат, - то ли сердито, то ли обиженно произнесла толстая женщина-приёмщица в ответ на вопросительный взгляд Бредяева.
Пётр Сергеевич похолодел от ужаса.
- А вы не скажете, где я могу найти стрелочника Мессершмидта?
- Понятия не имею, - отвечала толстая женщина, почему-то брезгливо. - Обратитесь к дежурному по вокзалу. Он должен знать.
И спрятала глаза-циферблаты под козырёк бейсболки.
Пётр Сергеевич надел часы (не выбрасывать же подарок жены, пусть и бывшей), спустился на первый этаж, углубился в служебные помещения и долго бродил среди них, пытаясь найти в череде пустых и гулких коридоров кабинет, в котором мог бы находиться дежурный по вокзалу. Но не находил. А служебные помещения очень нервно реагировали на чужака: то и дело в самых неожиданных местах появлялись вдруг стены, громко хлопали двери в никуда, коридоры вдруг обрывались пропастями, завывал ветер и звучали чьи-то голоса. А один раз над самой головой Петра Сергеевича пролетел птеродактиль. Бредяев непременно подумал бы, что продолжает спать и всё ему снится, но птеродактиль больно клюнул его в темечко и нагадил на рукав.
Уже совсем отчаявшись, Пётр Сергеевич зашёл в зал ожидания и там увидел неприметного человека в форме железнодорожника, который стоял посреди пустующего зала, заложив руки за спину, и пел а капелла: "Где же ты, моя Сулико-о-о?.." Голос его красиво и звонко отражался от давно не крашеных стен. На красной повязке, обхватившей рукав форменного пиджака, было написано белыми трафаретными буквами: "Дежурный по вркзалу".
- У вас повязка с ошибкой, - обратился к нему Пётр Сергеевич, подойдя.
Дежурный небрежно посмотрел на белые буквы, махнул рукой:
- Опечатка. Обычное дело - то "жжлезная дорога", то "вркзал", то ещё что-нибудь. Никак не привыкну к новой клаве.
- Меня птеродактиль клюнул, - пожаловался Бредяев.
- А вы не ходите без спросу в чужое подсознание, - пожал плечами дежурный. Но всё же протянул Петру Сергеевичу платочек, чтобы оттереть рукав.
- Хорошо, - сказал Пётр Сергеевич, покончив с гуано, - я не буду больше ходить в ваше подсознание, только скажите, где мне найти стрелочника Мессершмидта.
- Глупый, - улыбнулся дежурный по вокзалу, который собрался уже было продолжить песню. - Глупый Бредяев, вы до сих пор не догадались, что стрелочника Мессершмидта не существует?!
- Но кто-то же должен вернуть на место стрелку, - возразил Пётр Сергеевич, стараясь не обижаться на "глупого". - Кто-то же перевёл её на запасной путь.
- Неужели вы ещё не поняли, кто?
- Нет, - помотал головой Бредяев. Потом задумался и похолодел. - Неужели… Не может быть!..
- Да, мой дорогой, да! - возликовал дежурный. - Именно!
- А вы можете перенести меня обратно в то время? - с надеждой спросил Пётр Сергеевич. - Ведь это же вы всё придумали.
- Увы, - покачал головой дежурный. - В тот момент, когда вы перевели стрелку часов, в самом начале рассказа, вы собственными руками отрезали себя от канвы произведения.
- И что же теперь делать? - обречённо вопросил Пётр Сергеевич.
- Ждать московский.
- Который никогда не придёт? Но почему?! - почти закричал Пётр Сергеевич. - Почему всё так безнадежно?!
- Потому что моя жена убежала с майором Тыщиным, а вслед за ней убежал и холодец. И всё из-за ваших дурацких часов. Ох и намудрили вы в сюжете, дорогой мой!
- Моя жена тоже ушла от меня, одрако же я не… - возразил Пётр Сергеевич.
- У вас тоже опечатка, - перебил дежурный. - Что касается вашей жены, так это ваше личное дело, как вы переживаете свою трагедию.
- Постойте, постойте, - улыбнулся Пётр Сергеевич. - У меня тоже опечатка, вы сказали?..
- "Одрако", - подтвердил дежурный по вокзалу.
- Странно… Подождите… Так значит, я… Значит, вы - моё второе я? Значит, это я, я всё придумал?!
- Как бы не так, - усмехнулся человек с повязкой. - Это вы моё второе я. Впрочем, хрен редьки не слаще.
- Постойте, а какую песню вы сейчас пели?
- Сулико. Слова и музыка - народные.
- Да, да, - забормотал Пётр Сергеевич, будто в бреду. - Слова народные… Сулико… Сулико Родионовна, кажется… Тетенникова.
- Вы всё поняли? - грустно улыбнулся дежурный.
- Нет, - покачал головой Бредяев. - По-прежнему ничего не понимаю. Перечитал уже всё с самого начала на пять раз и ничего не понимаю.