- Андрей, по моим данным, пресс-конференция Лизы Алексеевой ожидается завтра вечером в Бостоне. Но вы же в хороших отношениях с семьей Сахарова. Если бы вы смогли перехватить Лизу в Париже, интервью на десять минут, мы бы утерли нос нашим американским коллегам.
- Владимир Владимирович, как говорят в Советской армии: "Приказ начальника - закон для подчиненного".
- Андрюша, это не приказ, нижайшая просьба…
- Понимаю. Шучу. Однако смело сообщайте в Гамбург, что в понедельник утром они получат интервью.
В трубке удивленно и одобрительно крякнули.
Конечно, всегда приятно выскочить первым и утереть нос своим коллегам из Нью-Йорка или Вашингтона. Но в данном случае Говоров понимал, что это важно для Владимира Владимировича. Над головой директора стали сгущаться тучи, в Гамбурге собирались отправлять его на пенсию. Сверхоперативный материал из Парижа повышал акции директора: мол, старая гвардия умеет работать. Говоров был больше всех заинтересован, чтоб Владимир Владимирович оставался на своем месте. По многим причинам. Хотя бы потому, что для всех на Радио (особенно в Гамбурге) строгий распорядок: приходить и уходить в определенный час, а Говоров являлся в бюро, когда ему это было удобно. То есть существовал между ним и директором негласный договор - вы мне вольное расписание, зато я вас никогда не подведу.
Почему же на этот раз Говоров так уверенно обещал? Вдруг не найдет Лизу Алексееву? Сорвется интервью? Нет, найдет. Не сорвется. Ибо Лева Самсонов еще в пятницу его предупредил: Таня, дочь Люси Боннэр, прилетает из Бостона в Париж встречать Лизу, остановятся у меня в редакции, для всех это тайна, но для тебя… Короче, запасись заранее магнитофончиком.
Для журналиста такая информация дороже денег. И как только кончились известия (не мог же Говоров не досмотреть прогноз погоды?), он набрал номер "Вселенной", после двух гудков положил трубку, набрал еще. Условный сигнал. К телефону подошла Таня: "Андрей, я так и думала, что это ты. Кроме Вики и тебя, никто не знает, где мы. О, есть много о чем рассказать. Но мы с Рэмом уже не держимся на ногах, а Лиза вообще свалилась. Знаешь, за двадцать четыре часа Горький - Москва - Париж кого угодно выбьют из колеи. Приходи завтра утром, потрепимся, позавтракаем, заодно отвезешь нас в аэропорт. Интервью для Радио? В принципе мы решили дождаться Бостона. В самолете все обсудим, взвесим, дело ответственное. Но для тебя, естественно, исключение. Привет Кире".
Говоров приехал в девять утра. Таня в халате, Рэм бреется, Лиза в ванной. Редакция журнала превратилась в походный бивак. Диван раздвинут, как кровать, на полу матрас, все незастелено, разбросаны разные интимные принадлежности. Но присутствие Говорова никого не смущает, он человек свой. С ходу начался обычный треп.
И тут звонок в дверь. "Это Вика, - говорит Таня, пойди открой, а я хоть пока оденусь".
На пороге пожилой французский господин показывает карточку с трехцветной полосой наискосок. Говоров пытается загородить собой пространство, все-таки картина не для посторонних глаз.
- Чего изволите?
- О, вы говорите по-французски, - приятно поражен гость. - Извините за вторжение. Наша задача - охранять мадемуазель Алексееву. Как она поедет в аэропорт?
- Я повезу.
- Сорок три - пятнадцать, это номер вашей машины? Прекрасно. А с кем я имею честь?
Говоров протягивает свои водительские права, а в них журналистское удостоверение, тоже с трехцветной полосой, но выданное министерством иностранных дел Франции.
Француз делает запись в свой блокнот.
- Очень хорошо. Внизу вас караулит фотограф из "Пари матч". Мы проверяли. А так вроде никого нет. Мы тоже возникать не будем, но если что - учтите, мы рядом.
И француз галантно откланялся.
Потом явился В. П., поднялся из своей квартиры (на два этажа ниже редакции) Лева Самсонов. Всей компанией отправились в кафе. Воскресное утро. Улицы пустынны. Лиза удивлена. Говоров ей объясняет - дескать, это престижные кварталы Парижа. Здесь живет буржуазия, всю неделю она пьет кровь рабочего класса, а сейчас дрыхнет, переваривает. Правда, толстый корреспондент косолапо мельтешит перед ними, щелкает снимки на почтительном расстоянии. "Смотрите, девочки, - объясняет В. П., - как люди тут на хлеб зарабатывают, столько суеты ради двух или трех ваших фотографий в журнале". Что ж, у каждого своя работа. Вот настал и черед Говорова. В середине завтрака включил магнитофон, попросил всех помолчать (даже официант понял значительность момента, двигался неслышно, на цыпочках) и задал несколько вопросов. И только про Сахарова: как ему живется в Горьком? как его здоровье? как перенес голодовку? Конечно, в голове вертелся еще один щекотливый вопросик: "Почему вы, Лиза, допустили, чтоб Сахаров пошел на голодовку, стоил ли ваш отъезд такой жертвы?" Но пропустил его Говоров - в сущности, для него сделали исключение, он первый, негоже смущать девушку некорректными вопросами. Спросил лишь: "Как реагировал Андрей Дмитриевич, когда вы получили разрешение на выезд?" "Был счастлив как ребенок", - ответила Лиза. Что ж, значит, так надо было, и не Говорову учить жить академика Сахарова. Последний вопрос: "Почему вы ни слова не произнесли перед французскими журналистами в аэропорту?"
- Они ринулись на меня, как стадо слонов. Я испугалась.
- Хватит мучить девочку, - вмешался Вика. - Нам надо успеть ей Париж показать.
А разве Говоров против? Он готов хоть сейчас за руль, но ведь все жаждут поговорить, расспросить Лизу, и с Таней и Рэмом давно не виделись… Короче, как писал тов. Пушкин, "бойцы вспоминали минувшие дни". Парижане рассказывали, как они каждый вечер у советского посольства пикетировали, все больше народу собиралось, а когда Самсонову удалось привлечь местных интеллектуалов… Бостонцы тоже делятся опытом: Сахаров начал голодовку, а в Америке глухо. Мы отправились в Вашингтон, несколько знакомых конгрессменов и сенаторов что-то вякнули в печати, и опять затихло, отчаялись уже раскачать общественное мнение, и вдруг как-то само собой покатилось, разрослось, выплеснулось на первые страницы газет…
Спохватился Говоров: "Братцы, время поджимает!" Виктор Платоныч в крик: "Невозможно, чтоб Лиза уехала из Парижа, не посетив собор Парижской Богоматери. Еду с вами, поставим свечку за здравие Андрея Дмитрича!"
Припарковал Говоров машину под знаком "Остановка строго запрещена". На площади перед собором публика клубится, полицейских пока не видно. Неужели, змеи, они и в воскресенье дежурят? Но ведь где-то рядом должна быть охрана? Если штраф навесят, Говоров к охране обратится: выручайте, ребята!
В соборе Вика витийствовал, объяснял все архитектурные прелести.
Вышли из собора, глядь, к их машине другая пристроилась, и тот, утренний, пожилой француз нервно бегает взад-вперед. Заметил Говорова и на циферблат своих наручных часов тычет.
- Успеем, - успокаивает его Говоров.
- Посмотрите на ваше переднее колесо!
Говоров ахнул. Шина всмятку, наверно, поймал где-то гвоздь.
Плача и рыдая, полез Говоров в багажник за инструментами. Разумеется, приходилось Говорову - и не раз - менять колеса, но, прямо скажем, не был он спецом в технике, для него любая гайка загадка, да еще когда такой цейтнот надвигается.
Скептически наблюдал пожилой француз танец маленьких лебедей с домкратом в исполнении Говорова, потом вздохнул: "Отойдите, я сам". Скинул пиджак, засучил рукава, кликнул своего шофера, вдвоем они мигом домкрат приспособили, открутили гайки, приладили запаску. Вытер француз лоб рукой: "Теперь можете хвастаться, что вам поменял колесо комиссар полиции".
Поехали. Полицейская машина сзади подпирает. Только разогнались, как у моста Берси, на скоростном пути, пробка. Вдумайтесь, граждане: в воскресенье, в самое время обеда - затор! Кто-нибудь из публики скажет: "Это происки КГБ". А Говоров ответит: "Это ваш чертов Париж".
Полицейская машина поравнялась с Говоровым, комиссар кричит: "Зажгите фары, следуйте за мной". Шофер пришлепал себе на крышу синюю мигалку, включил сирену, вывел Говорова из пробки, и помчались они по городу как правительственный эскорт. А на автостраде полиция так поднажала, что Говоров стал отставать - не та скорость у его драндулета.
В конечном счете они приехали вовремя, даже успели в зале для почетных гостей выпить по бокалу шампанского с американским консулом, который прибыл специально в аэропорт проводить Лизу Алексееву.
Какой же вывод из этой истории сделает для себя уважаемая публика?
Что касается Говорова, то он решил: иду в банк, беру кредит и покупаю новую машину - старая тачка для таких подвигов уже не годится.
* * *
И вот на новой машине (точнее, сравнительно еще новой) из той древней истории (проводы Лизы Алексеевой), почти не сбавляя скорости и со свистом вписываясь в виражи, снова вписывается Говоров в эту главу, возвращаясь в тот же аэропорт Шарль де Голль, встречать Аксенова из Америки. (Говоров сделал круг времени и по кольцевым подъездам аэропорта. Тот, кого он провожал, улетал в Америку, тот, кого он встречает, прилетает из-за океана. Опять круг в пространстве и во времени. Все возвращается на круги своя? И много что-то кругов. В этом есть какая-то символика, но нам, простым смертным, в ней не разобраться, пусть господа литературоведы, критики и структуралисты ломают головы.) Публика, надеюсь, помнит, что глава начиналась с рассказа о бурной деятельности Союза спасения от коммунизма. Так вот, ССотК организовал еще одно (безумное, по мнению Говорова) мероприятие: съезд русских писателей-эмигрантов в Париже. То есть, с одной стороны, в этом было много привлекательного. Действительно, почему бы русскому литератору, прозябающему на вэлфере где-нибудь в Филадельфии (и отнюдь не в лучших домах), не прокатиться за казенный счет в Европу, пожить в приличном отеле, толкнуть речугу о том, что наболело и накипело, пообщаться с давними приятелями и почувствовать себя в некотором роде значительной личностью? Когда подобную конференцию устроил университет Южной Калифорнии, Говоров с охотой полетел в Лос-Анджелес. Все правильно. С одной поправкой: та конференция предназначалась в первую очередь для американских славистов, проходила в огромном, переполненном зале, и университет выделил средства из своего бюджета.
Здесь же заранее было известно (устроителям, во всяком случае), что ни малейшего внимания прессы или публики это сборище не привлечет, все ограничится говорильней в узком кругу, в холле отеля, рассчитанном на тридцать человек максимум. Тогда, спрашивается, при чем тут ССотК? И кого эти ораторы собираются спасать от коммунизма (себя они уже спасли, эмигрировав) - непонятно. Говорову любопытно было бы знать, как объяснял Самсонов доверчивым американцам необходимость сего мероприятия, требующего таких значительных расходов. Однако для Самсонова затея имела другой, и довольно прозрачный, смысл: показать братцам-кроликам (сиречь литераторам), что в эмиграции хозяин тов. Самсонов - почти как тов. Георгий Марков в Союзе писателей СССР. В его руках деньги, он может закатывать балы.
…Говоров не из лихости со свистом крутил виражи. Он опаздывал к самолету. Пока нашел место в паркинге, пока спустился в зал прибытия пассажиров - глядь, вся русская делегация уже на выходе, стоят с женами в стороне, чем-то неуловимо напоминая эвакуированных времен войны. Как Говоров и ожидал, из Америки прилетела не первая сборная. Нет Бродского, нет литературных критиков Вайля и Гениса, нет Довлатова. Правда, есть Аксенов (но это уже стало традицией - или Аксенов, или Бродский! Они не пересекались!). Кстати, где Аксенов?
- Где Аксенов?- спросил Говоров, сделав общий привет публике.
Заметив в его руке ключи от машины, ему радостно заулыбались:
- Андрей, ты приехал за нами? С автобусом?
"Так, значит, обещали автобус, которого, естественно, нет. Как нет и секретарш ССотК, которые, наверно, еще в постели у начальства. А может, вообще все начальство - президент, генеральный секретарь, председатель и директор - не опохмелилось и забыло о самолете из Нью-Йорка? Или увлеклось давним спором - кому отдавать Правобережную Украину?"
Говоров так завелся, ибо увидел генерала Григоренко - бледного, худого, в инвалидном кресле-каталке. Еще два года назад Говоров брал у него интервью по случаю выхода книги воспоминаний генерала во Франции, и тогда Григоренко выглядел вполне боевито. А теперь - полупарализован, сник, отсутствующий взгляд… Зачем старика надо было тащить в Париж? Для галочки в отчете? А если уж пригласили, то неужели ни одна сука из "Вселенной" не могла явиться в аэропорт загодя, оказать хоть генералу уважение?
Делиться своими соображениями с братьями писателями Говоров все же не стал, наоборот, постарался успокоить:
- Сейчас за вами кто-то приедет от Самсонова. Наверно, автобус в пробке застрял. Ждите, не расходитесь. А я смогу взять только Аксеновых.
- Хорошо Аксенову, - услышал Говоров завистливый вздох. Но он уже отходил от группы, разглядев Васю и Майю в другом конце зала.
(Мелькнула, ей-богу, мелькнула мысль: "Почему бы не взять Григоренко с женой? Ведь все поместятся!" Нет, решил Говоров, эту кашу заварил Самсонов, вот он пускай и расхлебывает.)
Несется машина по пустой автостраде в Париж. Куда-то рассосались все пробки. И в машине обычный для друзей веселый треп.
- Не слишком ли гонишь?
- Неправильно цитируешь. У классика так: "Не слишком ли грозен, как я погляжу".
- Майка, они в этом рабочем поселке Парижский жуть как все образованные. Давят нас эрудицией. Ладно, Андрюха, твоя машина - класс, я поверил. Теперь сбавляй газ.
- Вася, я держу сто тридцать, согласно дорожному знаку. Не нарушаю на клумбу. Это ты в своем Новом Свете отвык от скоростей.
- Да, в нашем захудалом Вашингтоне больше девяноста не сделаешь. Глухая провинция, сразу штраф прилепят. Майята, мы с тобой из глухой провинции.
- Это особенно заметно на фоне товарищей из делегации, к которой ты имеешь честь. Пальто на Майке от Кардена?
- В нашем Вашингтоне о Кардене не слыхали. Верно, Майята? Темнота. Разве что негритянка по глупости платье французской фирмы напялит.
- "Вася, Вася, я снялася в платье бело-голубом".
- А как там дальше? Майка, кажется, он забыл слова!
…И так еще километров десять. И вдруг:
- Если я правильно понял, парижские либералы не почтят наш черный шабаш своим присутствием?
- "Я, конечно, бюллетень взял заранее и бумажку из диспансера нервного". Я, Вася, заболею, имею право раз в два года. Но как В. П. общаться с Самсоновым после письма об увольнении?
- Письмо идиотское. Но один входил в запой, другой выходил из запоя. Если бы не раздули эту историю, они бы поладили.
Резко нажал Говоров на тормоз. Воткнулись в конец пробки. Братский привет от тружеников парижского транспорта. Теперь поползем с черепашьей скоростью. Но вот как все представляется из-за океана: один входил в запой, другой выходил! А кто писал донос на Говорова? И Говоров должен все это кушать? Почему же Вася не бежит целоваться с Бродским? Конечно, на расстоянии все кажется несерьезным.
Сменился темп движения, сменилась тема разговора. Раз Аксенов решил оставаться "над схваткой" - пусть. "Нас мало, и нас все меньше. А самое страшное - все мы врозь". В эмиграции - особенно. А то начнешь выяснять отношения, и… некому будет петь песенку "Вася, Вася, я снялася".
* * *
И вот на новой машине (точнее, сравнительно еще новой) помчался Говоров в Германию к Лит Литычу (настоящее имя сообщаем по секрету любопытным - Литератор Литераторович). Мчался Говоров по французским и бельгийским автострадам, бодро насвистывая, только кустики мелькали. А как выехал на немецкий автобан, присмирел, вцепился в руль. Держит Говоров свои классические 140 км в час, а мимо со свистом то и дело проносятся "мерседес", "поршензон" или здоровенная "опелюга" и через минуту скрываются за горизонтом. Вспомнил, как Аксенов просил его сбросить газ. Тут и Говоров в свою очередь почувствовал, что непривычен к здешним скоростям. Сумасшедшие люди резвятся на немецких дорогах!
Но за каким чертом понесло Говорова в чужие земли?
Объясняем. Во время съезда русских писателей в Париже (Говоров все же взял бюллетень и торжества для мировой общественности не освещал) Лит Литыч приехал к нему домой. Договорились, что Лит Литыч будет писать для парижской редакции скрипты. Говоров давал ему карт-бланш: рецензии на книги, комментарий к советской периодике, взгляд и нечто о чем угодно - только пиши, зарабатывай денежку. Пообещал Лит Литыч вкалывать, вернулся в свою немецкую берлогу - и ни гугу. Говоров был знаком с Лит Литычем двадцать лет, отношения между ними менялись, колебались, но в общем оставались на дружеском уровне. Говоров ценил прозу Лит Литыча (хотя тот писал в традиционной манере), однако знал, что Лит Литыч работает крайне медленно. Если Лит Литыч брался за статью, то доводил ее до совершенства… корпя над ней по нескольку месяцев. "На Западе так не живут, на Западе так не работают!" - поучал его Говоров, теребя звонками из Парижа. Лит Литыч клялся, божился, что завтра засядет, непременно, обязательно, а Влада, жена Лит Литыча, горько жаловалась Говорову: мол, нет денег, последние сбережения, доэмиграционные гонорары за книги проедаем.
Созвонился Говоров с Гамбургом: "Не желаете ли интервью с Лит Литычем?" - "Мечтаем!" - "Пошлите меня в командировку". - "Почему тебя? Нам из Гамбурга к Лит Литычу как-то ближе". - "Так ведь он с вами не разговаривает!" - "Сожалеем, но ничего поделать не можем. А отправлять корреспондента из Парижа в Германию слишком накладно, в бухгалтерии не поймут". - "Тогда, - предложил Говоров, - раз Радио так обнищало, я поеду за свой счет". - "Это пожалуйста, - обрадовались в Гамбурге. - Это мы с превеликим удовольствием разрешаем".
…В сумерках свернул Говоров с автобана, сразу повеселел (жив остался), песенку под нос мурлыкает: "Горит свечи огарочек, утих неравный бой…" Почему именно эту, времен сорок пятого года? Да потому, что в ней припев: "В Германии, в Германии, в проклятой стороне". Сидит в Говорове советское воспитание, никуда от него не деться!.. Но главное, повторял себе Говоров, не сорваться, не сказать. Глупо и бессмысленно напоминать Лит Литычу их встречу на аэродроме во Франкфурте!