- Русская пословица гласит: там хорошо, где нас нет. И потом, это разговор о прошлогоднем снеге.
- Неужели русскому журналисту нельзя найти работу на Западе?
- Смотря какому. В Лондоне над кандидатурой Говорова долго чесали затылок. У него была репутация сильного работника. Но взбунтовался русский отдел культуры, куда Говорова прочили. Так они все там числились в гениях, а приди Говоров, пришлось бы под него подлаживаться. Как сказал его друг в Лондоне, знающий тамошнюю кухню: "Не захотели мыши кота". А формальный повод для отказа? У Говорова нет английского.
- Были бы у Говорова такие же трудности в Советском Союзе?
- Вот там все было бы наоборот. Там возраст здорово помогает. После пятидесяти, когда человек начинает беспокоиться о семье, о детях, дорожить заработком, когда уже не те силы и нет прежней уверенности в себе, - вот тогда писателя толкают в гору. В пятьдесят пять лет, если бы Говоров не высовывал носа на собраниях, его бы избрали членом правления. А к шестидесяти, когда бы перо притупилось да болезни подступили, дали бы Говорову журнал. Дотяни же он до семидесяти, потеряй способности ориентироваться в событиях и людях (еще лучше вообще перестать узнавать окружающих) - быть бы Говорову неприменно секретарем Союза писателей. Не знаем, как в России пошло после перестройки - до этого Говоров не дожил, - но раньше именно так все и происходило.
- В последние годы были ли у Говорова заветные желания, естественно кроме как найти работу?
(Голоса из публики подсказывают: "Выиграть в лото! Угадать "картэ" в порядке!")
- Были. Первое - выжить. Не получилось. Второе - встретить на улице мистера Пелла и плюнуть ему в морду. Не довелось.
- Известно, что все русские, особенно писатели, пьют. Но согласитесь, во Франции для Говорова был кайф. Ну да, водка, она и французу не по карману, зато столовые вина отпускаются по бросовым ценам!
- В этом отношении во Франции действительно лафа. Говоров пил самый дешевый в мире алкогольный напиток. В аптеках он покупал пузырьки с чистым спиртом. Единственная сложность - нельзя было покупать в одной и той же, начинали смотреть подозрительно. Говоров составил график обхода ближайших аптек. В каждой появлялся не чаще чем раз в две недели. Все равно заприметили, но лишних вопросов не задавали. А дальше технология проста: спирт разбавляется водой (в пропорции пять к шести), настаивается на сухих мандариновых корочках, и получается фирменная водка, которая еще в Москве называлась по имени ее изобретателя "говорухой". В Москве чистый спирт как валюта, попробуй достань! За пузырь спирта самый неприступный человек в Союзе, слесарь-сантехник, вам в три минуты кран починит, только намекни. Ваше шампанское, бургундское, коньяк и арманьяк - для России звонкие, но пустые слова. В России спирт король! До сих пор пол-Москвы завидует Говорову: хоть не очень у него сложилось во Франции, зато пил по-королевски!
РОНДО-КАПРИЧЧИОЗО
В последние месяцы жизни каждую ночь
Говоров выступал в конгрессе:
- Половина бюджета более пятидесяти миллионов на содержание бюрократии например когда меня в командировку в Нью-Йорк я с удивлением что там в нашем бюро четыре директора у каждого свой офис своя секретарша что они мне никто не смог в Гамбурге на каждого журналиста в общей сложности по одному начальнику мало того еще специальный штат чтоб эту свору для чего Радио чтоб передачи кто передачи журналисты но видимо а у меня давно впечатление что Радио только для удобства американских наша контора в Гамбурге это их теплое насиженное каждый из них там огромную зарплату на деньги которые на оплату жилья бюрократии можно три парижских бюро по капризу начальства им дома и квартиры и в то же время куцый бюджет для внештатников кто и как программы это никого не. Пелл где его самоуверенность где его пузо он перед конгрессом когда с должности с мокрыми штанами что он в советской жизни что он о России? Вот попросите его показать на карте где находится Владивосток?!
- Позор мистеру Пеллу! - гневно прогудел конгрессмен из Айовы. - Все знают, что Владивосток в штате Индиана!
…И по московскому телевидению:
- Заслуга "голосов" огромна и эта тема еще своего исследователя без "голосов" нет и гласности но не надо их ведь все "голоса" в руках чиновников и бюрократия не только в Советском Союзе всюду хотя бы Радио на котором я десять лет постепенно под разными предлогами все самостоятельно мыслящие чиновник в принципе иметь дело с "чего изволите" так ему удобнее в Америке по традиции наиболее способные кадры в бизнес средние слои государственного аппарата это болото прекрасные слависты в университетах знающие понимающие журналисты в газетах но на Радио постоянный конкурс на по всем помойкам когда чиновник абсолютно всюду его как на пенсию к нам исключения конечно и у нас хорошие администраторы которые за дело но ведь они не их еще резче и быстрее в конце концов до гопкомпании Пелла Уина и Лота.
- Несколько лет назад вы бы говорили так по советскому телевидению? - вкрадчиво спросил ведущий.
- Несколько лет назад меня бы не пустили в Москву.
- Почему? Как раз в то время…
- Знаю. Выступали перебежчики и шпарили по бумажке, составленной в КГБ, мол, на Радио все шпионы, диверсанты, военные преступники, убивавшие в газовых камерах еврейских младенцев. Моя беда, что я не совпадаю со временем. Я работал на Радио, когда оно считалось бякой, и критикую его теперь, когда оно вроде стало хорошим и его прекратили глушить. Но Радио не менялось, просто у него были другие проблемы, и весьма болезненные, И я всегда говорил одно и то же, правда, не в микрофон, что верно, то верно. Давайте я вам прочту один из моих фельетонов про Брежнева. Понимаю, что сейчас этой темой никого не удивишь, но ведь он датирован 1978 годом и, думаю, не устарел. Кстати, его напечатали в газетах, но по Радио не передавали. Тогда наши мудрые начальники спустили указание, дескать, нельзя иронизировать над Брежневым, это оскорбляет патриотические чувства слушателей.
- Так это же была типичная цензура! И как вы отреагировали?
- Я им сказал, что они идиоты.
- Странно, что вас не уволили раньше.
- Иногда мне тоже так кажется.
…На приеме в честь три премьер-министра для мебели два короля под закусон Галя в брильянтах и лисице Слава в манишке пиликает на скрипочке привет Слава привет Андрей и вдруг как его сюда пустили Матус извивается с протянутой рукой сияет как подфарник.
- Андрей, как я рад за тебя!
Говоров убрал руку за спину:
- С подонками и засранцами не разговариваю.
Говоров не любил таких сцен и был бы рад, если бы Матус провалился сквозь землю, однако паркет в зале, сделанный в прошлом веке… Публика заинтересовалась. Матус погас.
- Андрей, это глупо. Ты зол на меня, но это не я, это все Пелл.
- Не мог Пелл не спросить мнения у главного редактора. Я бы на твоем месте…
- Но ты не захотел быть на моем месте!
- Ты должен был объяснить мою семейную ситуацию. У тебя самого сын в возрасте Лизки. Ты способен ему сказать: возвращайся в Москву, твой папа не может тебя прокормить? А мне пришлось расстаться с Лизкой, мне пришлось сказать эти слова Алене. Разве в человеческих силах пережить такое?
К Матусу вернулась улыбка. Сцена уже не выглядела ужасной. Стоят двое русских, мирно беседуют на непонятном для окружающих языке.
- Ну, даешь, Андрей. Ты слишком много требуешь от американцев. Да Пеллу плевать на твою семейную ситуацию, он не обязан в нее вникать, у него была своя головная боль с бюджетом!
…Верно. Не обязан. Но Пелл должен был знать - на то есть статистика, - что увольнение на Западе человека после пятидесяти лет морально равносильно смертному приговору, обрекает на безработицу и нищету. За что?
Нет, Пелл знал. Поэтому и готовил увольнение втайне, как убийство из-за угла. И убежден, паскуда, что останется безнаказанным.
Поехать в Гамбург. Застрелить эту жирную скотину. Подождать около дома. У проходной на Радио. Или. Ну тут много вариантов. Хелло, мистер Пелл, как поживаете? Не припоминаете? Я Андрей Говоров. И четыре пули в живот. За Лизку. За Алену. За Дениса. За Киру. За всех, кого когда-то где-то на земном шаре выбросили на улицу. А потом Уину и Лоту: "Хватит мокнуть в луже! Вставайте, я больше не стреляю. Вызывайте полицию".
Говоров часто обдумывал эту поездку в Гамбург. В деталях. С подробным диалогом. Тешился сладкой мечтой. Не купит он билет и не снимет в Гамбурге гостиницу. И не потому, что боялся, - чего бояться? Европейской тюрьмы с газетами, книгами, цветным телевизором? Там его еще какой-нибудь профессии обучат, например шить перчатки, и как раз до пенсии он дотянет - тоже, между прочим, решение проблемы. Нет, тут срабатывал инстинкт волка, которого гонят на красные флажки: лучше под пули, но за флажки не положено! Традиция, впитанная с молоком матери. Кодекс чести российской культуры. Русского писателя можно убить, и это, увы, случалось не однажды. Но русский писатель никогда не может быть убийцей. Говорову предстояло уйти без сатисфакции.
III
За четыре года до ЭТОГО
Виктор Платонович сидел в студии у техника-режиссера Толи Шафранова и распивал с ним чай, что было давно сложившимся ритуалом: к приходу Виктора Платоновича Толя химичил какую-то особую заварку. Обычно чаепитие перерастало в бесконечный треп на философские, театральные или литературные темы, пока взбешенный Говоров не врывался в студию с воплем: "Ребята, ваше студийное время кончается!" Толя делал вид, что он тут ни при чем, а Вика невозмутимо отвечал одной и той же фразой: "Андрей, зануда, опять работать заставляет".
На этот раз Говоров не торопил. Закрывшись в своем кабинете, он перечитывал скрипт, который Вика принес для записи. Вика комментировал стенограмму обсуждения в московском Доме литераторов романа Бориса Пастернака "Доктор Живаго". На этом собрании, состоявшемся почти тридцать лет тому назад, Бориса Пастернака исключали из Союза писателей. Стенограмму опубликовал один эмигрантский журнал, и потом про нее все забыли. Когда Вика раскопал этот материал, Говоров сразу одобрил заявку - разумеется, о таких вещах надо напоминать нашим слушателям. Говоров был уверен, что Виктор Платонович напишет со свойственным ему тактом и деликатностью, но Вику, что называется, повело… Врезал всем. И за дело - постыдное, мерзкое было собрание. Однако вся беда в том, что выступали и честные, порядочные люди. Что тогда потянуло их за язык? Борис Слуцкий рассказывал Говорову, как его заставили выступать. Убедили, что Пастернаку никто не поможет, вопрос решен на самом верху, а вот спасти московскую писательскую организацию от разгрома - мол, у Хрущева давно на нее чешутся кулаки - Слуцкий может. Потом Слуцкий всю жизнь мучился, не мог забыть позора. Слуцкий умер, но остались другие. Надо ли их казнить сейчас, не подонков, а тех, кто тридцать лет отмывался? У Виктора Платоновича репутация безупречная и авторитет лучшего военного писателя. Его удар будет тяжел. В Москве обидятся. Власти и так делают все для того, чтобы порвать связи между Союзом и эмиграцией. Постоянно выставляют нас врагами и клеветниками. Надо ли нам самим ссориться с нашими теперешними единомышленниками? С другой стороны, Говоров всегда очень осторожно редактировал Вику - только когда Вика повторялся или по забывчивости путался в фактах. Говоров не считал себя вправе навязывать Вике свою точку зрения - достаточно ему потрепали нервы редакторы в Союзе.
Говоров набрал номер студии:
- Толя, попроси Вику зайти ко мне.
Вика пришел, ворча и матерясь. Начальничек, тра-та-та, лень самому с кресла встать, тра-та-та. У нас свежая заварка стынет. Но, увидев свой скрипт на столе, сразу сменил тон, завелся:
- Ты прочел? Потрясающий документ, ус…ться можно! Мы сейчас с Толей как раз обсуждали. Ну Ошанин и прочие - хрен с ними. Но Слуцкий? Сергей Сергеевич Смирнов? Смирнов, такой милейший человек, всем помогал. Автор "Брестской крепости"… Я чуть с ума не сошел. А Солоухин? Мы его с тобой хвалим, а он требовал высылки Пастернака в эмиграцию!
- Вика, нам же понравилась статья Солоухина в "Литературке"… Давай вычеркнем Солоухина?
- Ни за что! Смотри стенограмму. Он выступал с таким пафосом. Явно не по принуждению, а по убеждению.
- Вика, перед моим отъездом из Москвы Сергей Петрович Антонов дал мне почитать свою повесть про метростроевцев. Хорошая книга. Не знаю, когда в Союзе ее смогут опубликовать.
- Ты с ним много водки выпил?
- Не много, но пил, Викочка, Антонов ни в чем не замешан, подписывал письма в защиту Солженицына. Антонов - человек приличный, доброжелательный. Ну было, бес его попутал…
- Я сам люблю рассказы Антонова, но он был с теми, кто угробил Пастернака. - Виктор Платонович потемнел лицом. - Нет, Андрей, упоминать, так всех. И не проси.
- Скажи еще, как Самсонов: "Страна должна знать своих героев"…
- В данном случае - должна! - И после паузы: - Кстати, недавно я встречался с Самсоновым.
- Вика, - взмолился Говоров, - тебе не надо передо мной оправдываться. Я не партийный товарищ, и ты волен встречаться с кем угодно. Просто я не желаю иметь с Самсоновым ничего общего. Между прочим, он поступил мудро, когда взял твоего сына на работу. Вот кто умеет делать себе репутацию. Ладно, о’кей, я приготовил тебе газеты. Материалы последнего пленума Союза писателей. Все та же гоп-компания: Марков, Михалков, Проскурин, Кузнецов…
- Опять писатели в долгу перед народом и партией?
- Именно. Прочти, вдохновишься. В следующую среду сядем с тобой к микрофону, поклевещем. А сейчас - вот твой скрипт, в девственной чистоте, иди в студию, записывайся.
- Это называется "пошел к едреной матери". В обед мы с Толей спустимся в кафе. Присоединяйся к нам.
- Вика, не могу! У меня в два часа Петя Путака, и мне еще надо писать корреспонденцию.
- О чем?
- Французские ученые о Сахарове. По материалам сегодняшних газет.
- В общем, с тобой не поговоришь. Нет, Андрей, ты безнадежен. Прикипел задницей к креслу, не сдвинуть.
- Передай Толе, чтоб не задерживался в кафе. У него гора невычищенных пленок. Савельев прибежит жаловаться.
Савельев заглянул еще до обеда:
- Андрей, надо что-то делать с Толей. Он все утро чесал языком с Викой. У меня работа стоит. Ни одно интервью не готово.
- Боря, - ответил Говоров, - Вика приходит к нам не только записываться. Он сидит дома в четырех стенах, ему все обрыдло, он хочет общаться с людьми. Он приходит к нам потрепаться, такова российская традиция. Ведь в Париже нет Дома литераторов. А что он видит у нас? Ты пишешь корреспонденции или висишь на телефонах. Я сижу, зарывшись в газеты. Ни ты, ни я не разговариваем с Викой - мы с ним работаем. Прочли скрипт - спасибо, Вика, иди в студию. Настоящее внимание к Вике проявляет только Шафранов. И чаем напоит, и посочувствует, и послушает, и новости расскажет - кто, кого, каким способом. У Вики в запасе тьма историй, он в этом отношении клад, ему необходимо высказаться, а может, просто вразумить нас, мудаков!
- Ты уж слишком, Андрей! Когда у меня есть время, я с удовольствием слушаю Вику, но я завален корреспонденциями, интервью, письмами… В пятницу я пишу два материала.
- Боря, мы будем царапать себе плешь: мол, пропустили, прошляпили Вику!
- Согласен. Однако у Беатрис любимчик Жан Мари.
- Все наши авторы хотят работать с Толей. Поэтому он не успевает.
- Правильно. Почему Беатрис строчит доносы в Гамбург на Шафранова? Как, ты этого не знаешь или делаешь вид? Ну да, ты у нас небожитель, отдуваться перед начальством приходится мне. Так вот, Беатрис не нравится, что все предпочитают Толю. И она потихоньку копает под него.
- Скажи Беатрис, что только за Виктора Платоновича мы должны платить Толе дополнительную зарплату.
- Вот это ты ей сам скажешь!
В обеденный перерыв Говоров отлучился на десять минут из бюро - купить в ближайшей булочной два горячих пирожка. Всегда покупал одно и то же. При его появлении продавщица сразу засовывала киш и фрианд в электрическую печку. Наверно, в булочной его так и прозвали - "месье киш и фрианд".
Вернувшись в кабинет, Говоров лакомился пирожками, прихлебывая кофе, и, готовясь к корреспонденции, не торопясь читал французские газеты. Кайф!
Но к двум часам оживали телефоны и начинали скрестись в дверь.
Сегодня пришел Петя Путака. Принес два скрипта. Говоров один подписал, а второй…
- Петя, значит, кроме трех ленинградцев, в Союзе вообще нет поэтов?
- А ты что, Евтуха и Вознесенского принимаешь всерьез?
- Не полностью, но принимаю. К тому же существует Ахмадулина, Окуджава, Мориц.
Путака состроил пренебрежительную гримасу.
- Мориц идет после Краснопевцевой.
- Совсем красиво. - Говоров старался не терять ровного, спокойного тона. - А Самойлов, Левитанский?
- Военное поколение - говно! - отмахнулся Путака.
- Ты прелесть, Петя. Могу себе представить, как бы хохотали в Москве, если бы я твою передачу пустил в эфир.
- Мы во "Вселенной" все так считаем! - повысил голос Путака.
- Мне нас…ть на вашу "Вселенную". Так и передай Самсонову. О советской поэзии, без моего особого разрешения, ты больше писать не будешь. Ищи себе другие темы.
- Это новое указание из Гамбурга? - забеспокоился Путака.
- Это мое мнение. И его достаточно.
- Я позвоню в Гамбург. У меня есть кому звонить! Я скажу, что ты блокируешь "Вселенную".
- Я блокирую глупости, которые идут от вашего журнала. Впрочем, вот телефон. Звони.
- Андрей, - заныл Путака, - я, может, слишком резко. Давай что-нибудь вычеркнем.
- Мы и вычеркнули. Весь скрипт.
Теперь на Путаку было жалко смотреть.
- Андрей, если я не запишу на этой неделе свою четвертую передачу, мне Беатрис не засчитает ее в зарплату. Потеря денег. Мы и так в долгах. Фаина болеет…
- Вот этот разговор мне понятен. Дождись сегодняшней "Монд" и найди там какую-нибудь статью для перевода. Пустим ее в пятницу как корреспонденцию. Я предупрежу Савельева.
Когда Путака осторожно прикрыл за собой дверь, Говоров подумал: "Ну вот, нажил себе еще одного врага. Впрочем, вся редакция "Вселенной" давно ищет повода меня куснуть. Хорошо, что пока я им не по зубам!"
…С Беатрис он столкнулся в коридоре, и та нежнейшим, воркующим голосом спросила:
- А правда, Андрей, что вы разрешаете Шафранову пить чай в рабочее время с Виктором Платоновичем?
- Может, мы должны запретить Толе ходить в рабочее время в туалет?
- Андрей, вы понимаете, о чем я говорю. Толя может пить чай, кофе, водку - меня это не касается. Но он болтает с Виктором Платоновичем час, два, а поляк и венгр ждут студию. И мы запаздываем с отправкой русских пленок.