- Вы бы уговорили его прекратить бессмысленную акцию. Ну, хоть голову расшиби об стену - ничего же не изменить. История не умеет возвращаться назад.
- Да?! - прорычал Хрустов. - Вот уже и телеграммы президенту не принимают. Скоро по пятьдесят восьмой будут хватать, если этих ворюг в правительстве обзовешь ворюгами. Они же теперь владельцы всего! Сейчас же все частное! Мы за это, Родя, боролись???
Варавва отложил газету, положил очки на мокрую от пота грудь.
- Не кипятись, Левка! Вот приедут из ОБСЕ - расскажешь. Чё зря травить душу…
- А кто обещал приехать? - спросил я.
- Да никто, - ответил Варавва. - Левка письма разослал в Европу… в Страсбургский суд… Я думаю, дело дохлое. Тем более, они все НАТОвцы.
- И что?! - завопил Хрустов. - Надо и врагов использовать в борьбе за правое дело! Меня и коммуняки поддержали!
- Ты думаешь: их используешь… - Илья пожал плечами. - Это они тебя, папа, используют. Ты же поначалу хотел только против Туровского… а теперь уже против Москвы попер. Ты как девушка, папа. Как увлечешься…
Хрустов вскочил с кровати, ткнул пальцем в сторону двери:
- Вон!.. Мужик нашелся!.. - И сверкнул глазами на меня. - И ты вали отсюда!.. Историк!.. Когда нас похоронят, приходи! И я тебе из-под земли кое-что скажу.
- Зачем из-под земли? Ты бы дописал свою летопись, - мягко возразил Илья, забирая сок в сумку. - А не сжигал ее.
- Он сжег свои тетради?! - я ужаснулся. Я помнил - еще в юности Левка грозился написать подробную летопись саянской стройки. "В трех томах! - кричал он, тараща синие прыгающие глаза. - Первый том - рабочие. Второй том - "шестерки"… Третий - начальнички, вплоть до Москвы, до ЦК!"
Илья кивнул.
- Принес сюда… и в печку… Вот в эту… - он показал на устье печурки с откинутой в сторону железной дверцей, которая, скосившись, держалась на одной нижней петле. - Много сгорело… и начало, и конец… только внутри осталось, огонь же вглубь сразу не проникает…
- Хоть это посмотреть можно? - спросил я.
- А-а-а, так ты за экспонатами приехал?! - совершенно остервенел Лев. Он стоял передо мною, бледный, маленький, тряся козлиной бородкой. - Так забирай… - Он метнулся к печке, вытащил пригоршню холодного пепла и швырнул на меня. - Давай! И пошел на хер! Я-то думал…
- Папа!.. - мягко обнял его со спины Илья. - Отец!
- Так знайте: там всё ложь! Ха-ха-ха! Я придумал всю эту нашу дружбу… ха-ха-ха! Кроме дяди Вани, не было у меня друзей… а они его и погубили, лизоблюды! А теперь оч-чень хорошо устроились! Оч-чень!.. - И сотрясаясь, в слезах, ведомый цепким сыном, он вернулся к измятой постели и упал лицом вниз.
Стало тихо. Только синичка заглянула в форточку и улетела.
- Что стоите?! - буркнул рыхлый дядька в майке. - Вам сказали?
Я никогда не видел такого ненавидящего взгляда, каким смотрел на меня минуту назад Хрустов. "Да что с ним?.. Он серьезно болен… - подумал я. - Это может плохо кончиться. Надо бы уговорить врачей забрать их всех. Может, даже в психушку… или туда не стоит? Ну, в неврологию, пусть поколют, успокоят…"
Об этом мы говорили с Ильей уже на улице. У парня лицо было серым от стыда за отца, от усталости. Я пообещал обратиться в их местную "столицу" - в областной клинике работает Елена, сестра моей жены. На всякий случай записал Илье ее телефон. Затем Илья, пообещав мне выдать остатки летописи, подвез на старых синих "жигулях" в гору, к бетонной пятиэтажке, где живут Хрустовы. На цокольной стене огромными красными буквами выведено: ТРУД. На соседнем доме, естественно: МИР. А на следующем: МАЙ.
- Зайдемте к нам, заодно чаю попьете с дороги? - предложил младший Хрустов.
- Спасибо, нет! - сказал я. Я как раз успевал автобусом к вечернему самолету в свой город. В Саракан же Лене я позвоню ночью, на квартиру.
- С мамой бы поговорили… может, вы даже были знакомы… она тоже строитель…
- В другой раз. Душа не на месте.
Илья яростно вздохнул, точно как его отец в юные годы, побежал в подъезд и через пару минут вынес толстенную картонную папку с белыми завязками. Я принял ее на руки и осторожно развязал лямки. Здесь была небрежно выровненная пачка разношерстой бумаги толщиной в кулак, черные от копоти, желтые, обгорелые по краям и целые страницы, исписанные плотно где от руки, а где на пишущей машинке с обеих сторон. Кое-где между ними вложены вырезки из газет, черно-белые фотокарточки…
- Копию я снял, - сказал Илья. - Вы музейщик, как я понял… это у вас и должно храниться. Местами очень интересно. Сказать правду, уже там многое понятно… Но нельзя же быть таким неуступчивым. Он "один прав", "один любит Россию"… Он всегда был такой?!
- Да нет же, - искренне воскликнул я. - Это… это был светлый, легкий паренек! Романтик!
- В это очень трудно поверить, - пробормотал сын Хрустова.
Он довез меня до автовокзала - и мы простились. Мы условились созваниваться. Врачи могут усыпить голодающих и увезти в больницу. Как только Льву Николаевичу станет лучше, я, конечно же, прилечу…
Но, вернувшись домой, не успел я и раскрыть эту тяжелую папку, как грянул звонок: Илья сообщил, что у Хрустова случился инфаркт и его положили в местную районную больницу. Он в реанимации. Я закричал, что вылетаю ближайшим самолетом, что заберу Лену из Саракана и привезу ее. Но младший Хрустов Илья тягуче пробасил мне, что Лена у них уже была, сказала, что лечение назначено правильное. И что старику необходим покой, что не стоит никому сейчас беспокоить его. Он и местных коммунистов с видеокамерами не пускает к отцу, и даже Валерия Ильича Туровского, директора ГЭС…
- Спит. Он давно не высыпался… по-моему уж год.
- Я буду ждать новостей, - сказал я. - Даст бог, все будет хорошо.
Но уже на следующий день Илья вновь дозвонился до меня (я был на работе): отец очнулся, ему лучше, просит приехать и непременно привезти "говенную" папку с его записями…
- Наверное, хочет сжечь остатки, - хмыкнул Илья. - Но имейте в виду, у меня копия. Да и вы снимите, если можете.
- Ну конечно же!.. - ответил я и побежал к начальству просить вне очереди ксерокс, встал к аппарату, как рабочий к станку. И скопировав сотни три разномастных страниц, купив по дороге домой билет на самолет на следующее утро, вечером впился глазами в рукопись…
Что же такое случилось за минувшие годы в Саянах, пока я не ездил туда? И зачем я сейчас-то Льву нужен? Может быть, необходим, как свежий человек, как арбитр? Хочется помириться с друзьями? Может, холодок смерти почувствовал? А когда такое происходит, мелкие обиды улетучиваются…
Летопись Льва Хрустова
(впрочем, ни на картонной папке, ни на какой-либо странице этого названия нет. Возможно, было на сгоревшей обложке? - Р.С.).
ГРЕЗЫ И РАСПЛАТА
(а вот это крупно начертано красным фломастером на полях первой страницы с номером 17).
(верх страницы обгорел)
…о прекрасной этой жизни, о великих наших испытаниях и героических свершениях (зачеркнуто, надписано поверху:глупостях)… Мы - современники, всё про это знаем. Разве что потомкам будет интересно? А будет им интересно? Если экстраполировать нашу лень и отчуждение даже на 20 лет вперед… боюсь, что… (далее обгорело).
(На отдельном обгорелом листке - несколько сохранившихся строк):
…И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решетку как зверька
Дразнить тебя придут.
А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухих дубров -
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных,
Да визг, за звон оков.
(Здесь было выписано, видимо, целиком стихотворение А.С.Пушкина "Не дай мне бог сойти с ума…")
(начало сгорело)…в верхнем бьефе, ПЕРЕД плотиной (для непонятливых!) вдруг стала медленно подниматься вода. Это зимой! Когда никаких паводков, течение с гулькин нос… Почему??? Плотина зыбкая, только-только перекрыли Зинтат, надо срочно наращивать и наращивать. А для пропуска воды у нее внизу - донные тоннели, огромные: можно паровоз ставить на паровоз. А вот поди ж ты!
Стоит она, трясясь, в клубах пара… БЕЛАЗы лихорадочно везут жидкий горячий бетон… выхлопы машин рождают желтый смог… в смутной выси тлеют тусклые лампочки - там, где-то под небесами, словно трамваи идут или телефоны звонят - работают плохо видимые башенные краны…
Наконец, из Москвы вернулся начальник строительства Васильев. Говорят, с орденом. А тут паника. Я видел его прежде только издали, на митинге по случаю перекрытия Зинтата, наша бригада стояла от трибуны метрах в двадцати…
(И я там был!!! Первый куб свалил в воду некогда знаменитый шофер и крановщик Варавва с длинными усами, тот самый, который три дня назад в бараке Виры, участвуя в голодовке вместе с Хрустовым, лежа, газету читал! - Р.С.)
Что о Васильеве могу рассказать? Кое-что теперь уже знаю. Сначала портрет.
Альберт Алексеевич. Выше среднего роста, сухопарый, желтолицый (от загара? Или в детстве перенес желтуху?), лет сорока, с иронически, намеренно прищуренными глазами, с очень сильными на рукопожатие пальцами.
Прошлым летом, как я уже писал в предыдущих главах, я, Ваш смиренный микро-Пимен, его утвердили новым начальником строительства Ю.С.Г., и немедленно, при нем же, осенью была перекрыта река. И сразу после Нового года он полетел в Москву выпрашивать людей и деньги для Ю.С.Г.
Было в его манерах и узких карих глазах что-то восточное - может быть, потому, что после блокады Ленинграда, которую он перенес четырехлетним ребенком, его, мальчика-сироту, отправили на юг, к таджикам и киргизам, и там он вырос. Научился тюркским словам, пристрастился к чаю и козьему молоку, умел сидеть на полу, поджав ноги крестом, и подолгу - если нужно - молчать… Увы, ничего не выпросил и не вымолчал в Москве Васильев - только орден дали. А ведь действовал, говорят, весело и настойчиво, давил притчами и анекдотами…
Кстати, уважаемые марсиане, сириусане и прочие! (Непонятно, почему такое обращение? Юмор? Или это всерьез? Может быть, дальше будет разъяснено? Или что-то было в начале, в сгоревшей части рукописи? - Р.С.) Орденом называлась особая награда, не больше воловьего глаза, круглая, как луна, отливалась из латуни (олово плюс медь) или золота, на ней были вытеснены различные изображения - звезды, мечи, профили великих людей. Люди обычно радовались орденам, но Васильев лишь смутился. Зачем ему награда? Ему деньги нужны, люди нужны.
А между тем, пока он метался в Москве между ЦК КПСС и Минфином, здесь, в Саянах, и созрела эта неясная опасность. Что ж, сооружение высотных плотин, да еще самых крупных в мире, не может не таить таинственных неприятностей. Но неприятность неприятности рознь.
Вода поднялась уже на две отметки. В январе расход воды обычно минимальный, не больше 300 кубометров в секунду. Откуда перебор? До весны далеко. Дождей в верховьях нет… никто там атомных бомб не взрывал… Если наберется до гребня и хлынет поверху, льдом покроет всю стройку и город, - государственное дело будет погублено…
А Васильев в Москве. А открытым текстом передать ему туда новость побоялись. А еще здесь прибавилась неприятность - некий журналист напечатал в "Комсомольской правде" статью "Город розовых палаток", где описывалось, как весело живут бравые молодые строители в брезентовых палатках, и мороз им нипочем! Результатом публикации стало то, что многие посланники армейского комсомола с полдороги вернулись, не приехали на строительство будущей ГЭС.
И еще беда - в рабочей столовой отравилось человек сорок старой китайской тушенкой. Слухи умножили число пострадавших до четырех тысяч… хотя некоторые герои этой летописи просто поели древесного угля и беда миновала…
А Васильев всё был далеко. Как потом рассказал (зачеркнуто, но можно по отдельным видимым буквам догадаться: мой друг Валера Туровский), А.А. добирался непросто из-за снежных зарядов по трассе - долетел до Новосибирска и пересел в поезд до Саракана. Да я и сам сейчас вижу словно в некий оптический прибор, как он, изнемогая от тоски (ничем, ничем не помогла столица!), валялся в пустом промороженном купе, выбегал в тамбур, где курили незнакомые люди с рюкзаками и мешками. Старые. Эти, конечно, не на стройку. "Зайцами" или почти "зайцами" - с одного полустанка на другой…
- Подъезжаем…
- Скорее бы!
Когда он позвонил жене из Новосибирска в Москву, она - прямая, честная партийка - сказала, что на стройке сложности. Ей сообщила жена Титова, главного инженера. Но что именно происходит, будто бы и сама не ведает. Эти люди никогда не научатся прямо говорить. (Приписка красным поверху:страна рабов! Какие могут быть сложности зимой? Народ взбунтовался, бараки загорелись?
Поезд подкатил к сараканскому вокзалу, низенькому каменному строению с оборванным красным плакатом под крышей: "НАША ЦЕЛЬ КОМ". Вокруг степь с голыми холмами, с рыжим и черным снегом в логах. Гор еще не видно - до них ехать да ехать.
А.А. полагал, что его встретит шофер Дима, двухметровый детина из погранвойск, но на перроне топтался, стукая ботинком о ботинок, недавно назначенный начальником штаба стройки (замарано, однако ясно, что речь идет о Туровском), паренек с белым от мороза плоским носом, с поднятыми вверх наушниками. Форсит пацан - он еще и в ботиночках! Тоже Мересьев! Конечно, прискочил первым доложить, показаться более значительным, чем есть по своей новой должности…
- А шофер где? - раздраженно спросил начальник стройки. - Зачем-то вагон пригнали. Я не Сталин. Дороги замело? Можно по льду, по Зинтату.
- Может хлынуть вода по льду… Поздравляем с орденом, Альберт Алексеевич.
На соседних путях стоял известный всей округе красный вагончик дирекции строительства - специально прикатили. Они бы еще снарядили оркестр.
- Откуда вода? Какая вода?..
Товарняк медленно скребся к Саянам. Чернильного цвета, вечереющие горы постепенно обступили железнодорожную линию и выросли до неба. Вдали, в темноте, стреляла электросварка. Грохот поезда отдавался в глубоком каньоне.
- Что еще?
- Немного стоит котельная.
- Немного стоит? Немного беременна?
- Извините, не так выразился. Вот и уезжают.
- Сколько?
- Двести, - (заштриховано) попытался (вписано позже:подобострастно) подстроиться краткими репликами. - Демобилизовались… не хотят оставаться. Завтра. И эта статья в "Комсомолке"… Владик Успенский. С бородкой. Помните, при нем говорили на штабе, что брезента нет…
Брезент - дефицитнейший материал, зимой нужен бетон укрывать, необходим для строительства блоков, шатров. А.А. приказал в магазинах накупить палаток, любых, хоть самых дорогих, польских - розовых… раздирать и шить полога, журналист ничего не понял, вот и сочинил романтическую блажь со стихами, воткнув еще и фотографии смеющихся лиц.
- Еще раз появится на стройке - остричь бороду! - зло сказал А.А. - И - "телегу" в редакцию! Даже если не пьет. Что еще?
- Две комиссии были. Мы их не можем удовлетворить. Вас ждут.
- Надеюсь, я их тоже не смогу удовлетворить, - зло усмехнулся Васильев. Сколько можно?! То из обкома, то из министерства. И в каждом случае требуют немедленно собрать данные по стройке, в красной папочке, в пяти экземплярах. - Надо было сказать: эпидемия холеры, москвичи боятся.
- Это местные. Вчера явились. Из-за той заметки в "Луче Саян", что на восемнадцатой секции бетон кладут прямо на дно Зинтата.
Бетон укладывают на вычищенный и вымытый гранит дна, где еще недавно гуляли трех-четырехпудовые таймени, где бешеное течение несло, как осеннюю листву, стальные блесна, сорванные рыбой. А надо бы гранит поскалывать, сделать шершавым, пишет некий рабочий. Читал, читал А.А. эту заметку.
- И еще. Бубнов из института: нельзя слоем в три метра…
Понятно: спорят, каким слоем сыпать бетон, трещин боятся.
- Бубнов говорит: разница температур получается большая. Там же, Альберт Алексеевич, зуб плотины… надо надежнее ко дну, тэ-сэзэть…
Васильев прекрасно помнит слова Бубнова. "Плотина как на салазках поедет, когда море наберем! - пугает Бубнов. Если будем торопиться, по три-четыре метра шуровать…" Горбоносый, маленький, похожий на горца, но русый, синеглазый такой Бубнов.
- Сколько он предлагает?
- Метр, ну, полтора.
- У нас есть рекомендации своей лаборатории! Нам институт не указчик. Пошли они на фиговое дерево! Что еще?
"Сидят, в микроскопы смотрят. Так мы сто лет будем лепить плотину. Ну уж нет! Позже все равно придется цементировать швы между секциями, заодно вылечим и трещины. Если по три метра - выигрыш в темпе в два раза". Васильев мысленно показал упрямому Бубнову кулак.
- Драки были в Новый год? - Васильев, сжимаясь от нетерпения, расспрашивал, а до Кантегира еще полчаса езды, товарняк катится медленно-медленно, подрагивая и кренясь. - Ну? Ну?
(Зачеркнуто "Валера", вписано: Туровский) важно раскурил трубку.
- Одного тракториста наши парни побили, - доложил (Туровский). - Ваську-"вампира". Кличка такая. Черепков… из СМУ-два…
- Бить может только господь бог, - привычно бросил А.А. одну из своих замечательных кратких сентенций. - Найти лидера, прижечь какую-нибудь выдающуюся часть тела. - вдруг, раздражась, уставил взгляд на курительную трубку молодого начштаба. - Еще что скажете, Джон Сильвер?
Покраснев, Туровский засуетился, убрал дымящуюся трубку в карман. И разговор вновь вернулся к тому опасному, главному, что ожидало Васильева на стройке.
- Что с водой решили? Сидите меня ждете?
- Титов говорит, и все говорят: никто такого не помнит, Альберт Алексеевич. Может, река дышит?
- Она не корова, - процедил Васильев. - Старательно шучу. Куда-нибудь звонили из своих, по Гидрострою?
- На Зейскую. На Саяно-Шушенскую. Никто не знает. Главный технолог в Питер улетел - смотреть на макете, что будет с плотиной, если…
- Бабы! И давно?
- Дней десять.
- Двести сорок часов! Плохие женщины, извиняюсь за неточное выражение, почему же мне сразу не телеграфировали?
Туровский молчал (приписано красным на полях со стрелкой, куда вставить фразу:со смущенной улыбкой потаскухи. Дескать, я-то при чем? Есть выше начальство).
"Значит, боялись - в Москве начнется паника. Боялись меня подставить? Ах, как я вам благодарен!.."
Поезд рывком замедлил ход. Начальник стройки поднялся.