- …скажи, что помню, забыть не могу, отравлюсь, если не приедет… тяжело мне без нее, я теперь Герой Соцтруда… но что мне в этом звании?! Понял? Скажешь? Танька Телегина… Запомнишь?
Тяжело молчавший до сей поры Васильев попросил:
- Парень! А мне - если есть подруга или сестра у этой Тани… Пусть с собой забирает. Скажи, начальник стройки просит… с орденом…
Хрустов бешено покосился - тоже, нашелся остряк-самоучка. Бойцов вздохнул, руками развел.
- Не смогу я… Мне ж в Иркутск. Не успею.
- Ну и иди! - не выдержал Хрустов. - Сволочь! Жри! Спи! Окисляй продукты!..
Он стоял, как столб, на пути у толпы. К поезду торопились с чемоданами, рюкзаками, гитарами, детскими конями, трещотками. Хрустов поймал за плечо незнакомого паренька с оленьими рогами, обмотанными марлей.
- А ты куда? Уезжаешь? В Белоярах будете? А, на Запад? В Новосибирске будете? ("Кто же там у меня?..") На главпочтамте - Лена сидит, Леночка Кругликова, на букве "X". Скажите ей, Левка Хрустов умирает без нее… она Паустовского читала, она поверит…
- А мне подругу, - снова ввязался Васильев, улыбаясь и рассчитываясь с официанткой. - Я еще не старый. И всех ее знакомых - мне люди нужны.
Запыхавшийся Хрустов сел на место и с оскорбленным видом замолчал. Отдал официантке деньги. Надо было узнать - может, кто в Томск. Там тоже есть знакомые девушки у Хрустова, геологини, он встречался с ними в Красногорской области. "А вот если Монике Витти телеграмму послать? Вдруг пожалеет, прикатит на белом мерседесе… или - Купченко? Все-таки ближе, своя, русская… Нет, конечно, никто никому не нужен, воплю - а не слышат".
Васильев, поймав прыгающий взгляд Хрустова, кивнул ему на прощание:
- Значит, не хотите дружить?
Хрустов, высокомерно застонав, отвернулся. Если бы он знал, чью дружбу отвергает! Но, уважаемые марсиане и сириусане, наши люди никогда не обладали телепатией, хотя мечтали о ней.
- Зря! - бросил Васильев. - Вы прошли мимо интересного варианта своей судьбы.
"А вот пойду и заявлю на него в милицию, - зло оскалился Хрустов. - Чего пристал?"
- Вы молоды, - продолжал незнакомец, тяжело вставая. - У вас в мозгах фосфора хватит на спичечный завод. Не хотите помочь начальнику стройки.
- Я к маме хочу, - пробормотал Хрустов, тоже вставая из-за стола.
- А я - еще раз на Луну. Вы спросите: "Что, уже были раз?!" Нет, не был. Но я туда один раз уже хотел. Теперь хочу во второй раз.
Незнакомец глянул на часы, надел шапку и вышел в морозную ночь. Хрустов, глядя ему в спину, на новую дубленку, подумал: "Наверно, актер? Где-то, кажется, лицо его мелькало. Или журналист, дурака передо мной валял?.." и тоже потащился к двери. За столиком под засохшей пальмой официантка в третий раз рассчитывала пьяного человека за один и тот же заказ, он безропотно платил, кивая на ее слова:
- Один лангет… сто водки… хлеб…
Хрустов негромко процедил:
- Девушка, верните деньги. Иначе отсюда вы уйдете за красивую решетку.
Официантка вспыхнула лицом, швырнула на стол смятые рубли:
- Вы ничего не поняли!.. - и убежала.
Пьяный поднял глаза, улыбнулся Хрустову. И долго всматривался в электрические часы над его головой.
- Это по-каковски же? Если московское время… прибавить четыре - десять утра? Уже открыли?! Или это шесть утра по местному? Отнять четыре - два ночи… еще работает буфет?!
Пьяный ушел, сунул в карман свои, заработанные трудом деньги, не сказав спасибо Хрустову. "Какая разница, сказали тебе спасибо или нет? - подумал Хрустов, оглядывая на прощание опустевший ресторанчик. - Какая разница - который час. Можно договориться, что сейчас семь часов. Или тридцать три. Все условно. Никто никому не нужен…"
Левка Хрустов брел по старому поселку, сквозь ночь, сквозь хриплый лай собак, под мохнатыми от куржака соснами и проводами. "Нужно работать и ничего особенного не ждать. Ну, может, открыточку пришлют. С цветочком или котиком".
Посылая горестные приветы малознакомым девицам, он искушал судьбу. Так бывало у людей - они иногда искушали судьбу, не думая о том, что с ней нельзя играть в игры. Ни одно слово в воздухе зря не пропадает.
Хрустов явился домой, в общежитие, в свою комнату № 457 - его товарищи еще не спали. Пожилой Климов, покряхтывая от усердия, брился безопасной бритвой над ведром, гоняя желваки под щеками. Серега Никонов, у которого пока что никак не росли ни усы, ни борода (слишком юн, недоучившийся школьник), смотрел на него с любовью, а Леха-пропеллер листал учебник - он заочно учится в институте…
Хрустов сбросил тулупчик, всем кивнул, молча, не раздеваясь, шмыгнул под волосатое ледяное одеяло, коротко пожалев о пропитых и проеденных по дурости двадцати трех рублях, и уснул. А с судьбой играть нельзя.
Господи, скорей бы коммунизм! Обещали в 1980 году - видимо, праздник отложится. В 2000 году? Или еще позже? (Приписка красным карандашом сбоку, вдоль всего листа:ИДИОТ!)
ОБРАЩЕНИЕ К МАРСИАНАМ
(именно такой заголовок стоит на верху страницы - Р.С.)
Вам! Марсиане, луняне или сириусане, всем, кто прочтет эти заметки, если наша земля сгорит и превратится в пепел…
Мы жили на планете с огненным ядром. На тонкой зеленой крыше ее шевелилась оранжевая корка людей. Я вам расскажу, такие были люди. Млекопитающие, как коровы или дельфины, но естественный отбор подарил нам яркий мозг. Или это подарил Некто, всегда существовавший в космосе, всё видящий и всё понимающий (я так и не определил для себя)?.. В нас текла красная кровь, кожа у нас была - у одних белая, как снег, у других желтая, как золото, а у кого и черная, как сгоревшее дерево. Глаза мы имели синие, как ирисы… близкие к длине волны 200–300 ангстрем… карие, как агат, или как свет с длиной волны 500, если добавить черный… и зеленые бывали глаза - как трава… Мужчины и женщины любили друг друга, и от этого рождались маленькие дети. Но это понятно, это, видимо, и у вас так? Жизнь была прекрасна, пока не случалось войн, - тогда люди яростно истребляли друг друга, сначала железными ножами и пиками, затем управляемым огнем…
Сегодня, когда я начинаю этот рассказ про жизнь моих друзей и свою собственную судьбу, одна печаль гнетет меня: мы, высшие существа, имея головы с миллиардами нейронов, использовали их в лучшем случае на одну сотую. Тысячи поколений прошли как во сне, не поняв себя. Но мы - строители, мы оставляем после себя дома, заводы. И еще даем свет людям. Может быть, еще и потому я назвал свое послание в будущее "Оранжевой корочкой" - когда на земле, на какой-нибудь ее половине ночь, то электрический свет, заливающий города и села, наверное, кажется из космоса такой корочкой, как у апельсина… Впрочем, как объяснить вам, что такое апельсин?
Да, затапливаем берега… но мы построили нашу гигантскую ГЭС в горах, где крутые горы и земли пахотной мы не тронули.
Да, гибнет рыба, пресекается судоходство, но в верховья бешеного Зинтата и прежде редко заплывали баржи и сухогрузы, так что мы мало принесли вреда…
Итак, жили-были на земле люди. Как мы выглядели со стороны? На головах носили шляпы (вроде вороньих гнезд) или каски (вроде больших железных раковин). На тело надевали много всякой одежды - рубашки, пиджаки с пуговицами, шубы, часто содранные с волка или медведя… Но это все вы увидите на картинах великих живописцев, если они сохранятся хотя бы в цифровом формате - Л.Х. (приписано позже, красным фломастером - Р.С.)
Чем люди питались? И хлебом, и картошкой, и виноградом… и мясом - да, человек остался в каком-то смысле зверем… в пищу шли и овцы, и коровы, и верблюды, и разные птицы, и рыба, и трава - ее специально выращивали… Иногда пили странную жидкость, от которой человек шатался, улыбался глупейшим образом, нес околесицу о самом себе или сразу обо всей вселенной… а то и поджигал собственное жилье…
Были у них ящики, из них слышалась музыка… но что это такое, почему звуки разной частоты, расположенные в определенном порядке, мучают и вызывают наслаждение, - до сих пор наша электронная цивилизация не отгадала. И картинки в стекле светились - там тени людей бегали, стреляли, пели… а постучишься в дверь или окно - люди живой жизни не слышат… Вот так странно, раздвоенно жил человек - обижался, что одинок, а сам увлекался придуманным зрелищем… Но я забегаю вперед, простите начинающего летописца…
Итак, жили-были, повторяю, на планете люди, жили они и в лучшей стране - моей России, и даже хребтом Урала (за хребтом УРА, я бы сказал) - в ледяной каменной Сибири. Слово Сибирь передразнивает тюркское слово "сабыр" - "покой" или "сабый" - сирота. Сибирь успокаивала при всех царях самых дерзких, гениальных, укладывала их спать рядком на голубых песцах воющих сугробов. Но оставались строчки, записанные столбиком, они назывались стихи и переживали века (I век - 100 лет или 365 00 месяцев). И становились известны всему народу с приходом очередной революционной эры. Но гнило время… и снова всё повторялось…
В Сибири росла тайга: кедрач и еловая глухомань, вперемешку с малинниками и гарями. Но здесь же торчали до небес белки’ - снежные макушки гор. Иногда пурга закрывала небеса месяцами. Летом солнце жарило - до сорока градусов, но тут же мог пойти снег. Здесь во все времена людей было мало (один человек на пять квадратных километров), зверья куда больше - его отстреливали, и если охотник промахнулся - даже не догонял, лень. Но снова хочу напомнить: среди безбрежной вселенной, в черной бездне как же мало было всех нас - людей, птиц и зверей! Крохотная горстка, толпёнка копошащихся, теплых существ с разноцветными глазами, с клювами и без клювов, с яркокрасной кровью внутри…
Иногда человек задумывался и жалел своих братьев меньших. Самым редким животным и растениям, всему на земле, что может вскоре исчезнуть, посвящались КРАСНЫЕ КНИГИ. И лежали они в красных обложках на столах правительств. Но и в самих людях что-то менялось… Любовь, наивность, доброта, человечность… (см. тома ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СЛОВАРЯ на буквы "Л", "Н", "Д", "Ч"…) - всё это вытеснялось механическим прогрессом, холодом спешки, восторгом наживы, железной тоской перелетов, жаждой испытать ядерное пламя на планете, что неким ученым (и вождям, конечно!) давало сладостное ощущение собственного величия…
Со времен Дарвина (был такой ученый) говорят про естественный отбор: это когда в жизни побеждает сильнейший. Но мне лично всегда хотелось, чтобы побеждали робкие (в любви), странные (в мыслях), неторопливые (в словах), те, в ком больше детства, у кого в глазах горит волшебный свет… Но коленчатые валы, кенотроны и фантастроны, тучи ламп и полупрозрачных печатных схем, но диоды, пентоды, чипы, уран, плутоний, камеры Вильсона, свинец, разбомбленный альфа-частицами стеарин, люминесцентные лампы, стальные станки выше горных хребтов, миллионы разъяренных машин с номерами, мотоциклы с номерами, березы с номерами, овцы с номерами - зеленой краской на боку… но диссертации, рубли, доллары, евро (вписано позже синими чернилами - Р.С.), сверток в обход очереди, одиноко умирающие отцы и матери, интеллигентский треп над могилами с цитатами из Мандельштама или Спинозы, а чаще - из Кибернетического словаря (г. Киев, 1975 г.), железные, золотые зубы, железные, золотые очки… но спешка урвать, оттолкнуть, посмеяться над доверчивым и честным… но грядущий XXI век, потом грядущий ХХII!.. и все больше металла, страха, бешенства потребления, дыма, черных туч, железных домов, городов, лесов, гор… но если так, пусть от нас останется хоть маленькая эта ОРАНЖЕВАЯ КОРОЧКА! (Значит, Хрустов намеревался так назвать свою летопись? - Р.С.)
Все-таки, простите, моя тетрадка - "Красная книга" моего поколения. Таких, как мы, больше не будет, честное-пречестное. Может быть, будут умнее, сильнее, зубастее… но мои товарищи - это были особенные люди…
(Приписано красным фломастером: БЕЗ КОММЕНТАРИЕВ)
НАДПИСИ НА СТЕНАХ КОМНАТЫ № 457 В ОБЩЕЖИТИИ УОС (Управления Основных Сооружений):
ЗДЕСЬ ЖИЛИ МЫ ИВАН МОРЯК САША ПОГРАНИЧНИК АЛЕХА С САХАЛИНА. 1975–1977
НЕ ЗАБУДУ ЛЕНУ НЕ ЗАБУДУ МАМУ
А ТЫ БЫЛ ДУРАК В МАМЕ? ЭТО ЗОЛОТОЙ ПРИИСК, И ЛЕНА ТАМ!
ОН ЭТУ ЛЕНУ И ИМЕЛ В ВИДУ. НЕ ЛЕНКУ ЖЕ БАРКОВУ.
ЗАТКНИСЬ!
ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ БОРОТЬСЯ НАДО, ВЫ, ЩЕНКИ!
ДАЕШЬ, ЗИНТАТ!
ЭТО НЕ БАБА. ЗАЧЕМ ТУТ ЗАПЯТАЯ???? ДАЕШЬ ЗИНТАТ!
УЕХАЛА………………………… К.Т.
СЕГОДНЯ БЫЛО - 57°, 24 ДЕК.
ВЕСЕЛЕЙ ГЛЯДИ, БРАТВА!!!
Жил-был замечательный человек, которого звали Климов Иван Петрович. И жили-были, вместе с ним и Хрустовым в той самой комнате № 457 барачного общежития: Серега Никонов, Леха-пропеллер, который во время разговора всегда руками махал, и Боря Перепелкин.
(Вписано сбоку со стрелкой:Утконоса с нами уже не было - он устроился начальником штаба и получил КВАРТИРУ, нет, не в бараке! Там, где живут прочие начальнички-чайнички.)
Высокий Никонов был тогда очень худ, походил на птеродактиля, вставшего на задние ноги. Голос у него тонкий, и это его угнетало. Он старался изъясняться сипло, как Климов, он отчаянно завидовал Хрустову с его басом, но бас не подделать, и потому он пытался говорить хотя бы, как Климов.
Климов же, звеньевой первой бригады, был коренаст, лыс, а вернее, брил начисто лысоватую голову, она сверкала, как шар с голубыми пятнами вен, зато, как бы в противовес, на нижней части лица клубилась черная борода, как повисший рой черных пчел. В переносье сверкали маленькие очёчки с железными дужками, Иван Петрович их снимал, когда работал.
С чрезвычайно важным выражением лица он производил на незнакомых людей комическое впечатление: надеть на него костюм с золотыми позументами - и нате вам швейцар в ресторане. Он и двигался важно, речь была негромкая, но слегка бранчливая, хотя, видит Бог, именно он подобрал на улице серенького котенка и принес в комнату, и кормил разведенной сгущенкой, пока тот не вырос в нежную кошечку со сверкающими синими глазами.
Это был тот самый Климов, которого покарает в небрежной беглости своей тяжелая десница Васильева за учиненную драку. Опытнейший плотник-бетонщик, а еще и монтажник, сварщик, стропальщик, водолаз… всего, кажется, двенадцать профессий имел этот человек. В паспорте у него было написано под строчкой: "На основании каких документов выдан" Справка № 452176… - значит, Климов провел некоторое время за колючей проволокой.
Уважаемые луняне и марсиане! Колючей проволокой обносились участки в тайге, чтобы провинившиеся люди, боясь поцарапать кожу, сидели на месте.
Иван Петрович, выйдя из зоны, трудился на Севере, затем на КАМАЗе, а затем и на Дальнем востоке, мог рассказать, чем отличается енисейская мошка от мошки на реке Лена, снежный комар от летнего, тоска в Решотах от безнадёги на Колыме, но как раз об этом он не любил распространяться, угрюмо стыдился наколок на груди и кистях, искренне хотел понравиться начальству (но не унижаясь!), рук на стройке не жалел, хвалил власть (впрочем, не местную, потому что не льстец, а - высшую, всенародную!), он был ро’дя, то есть "завязал", и не смотря на это, как мы увидим, прошлое не давало ему жить - люди всегда помнили о его прошлом…
Когда Хрустов поздно вечером прибрел с вокзала, Климов, уже побрив красные щеки, готовился идти на танцы в клуб-барак. Серега, моргая белесыми ресницами, также оделся, чтобы сопровождать его, а Леха-пропеллер остался дома, перестал, наконец, суетиться, махать руками - спокойно лежал, читая учебник.
Уважаемые сириусане! Учебниками назывались книги, в которых собраны умные мысли и примеры, подтверждающие эти умные мысли. Если же в примерах встречались ошибки, в конце книги помещался список опечаток. Об ошибках как раз и зашла речь в комнате № 457…
- Дядь Вань, - спрашивал звонким голосом Никонов, - а вот бывало, ага… чтобы забирали - да не того?
- Нет, - отвечал Климов, зная, что бывало. - Если залетел - ты и виноват.
- А бывало… чтобы освобождали не того? - не унимался Серега..
- Это бывало… - оживился было Климов, но все-таки упрямо нахмурил мясистый лоб. - Но редко. Справедливость - она е-есть, е-есть.
- Научи фене, - просил в сотый раз Серега, обматывая шарфом шею.
- Нет, - твердил Иван Петрович. - Это все гадость. Я из тебя должен культурного человека воспитать. Вон, журнал "Смену" читай…
Странно звучали эти слова в устах человека с подобной внешностью и такой биографией, но старший товарищ не лгал - ему действительно было противно вспоминать феню, блатные песни. Однако Серега, как и другие парни, не совсем верил ему - подмигивал, канючил:
- Ну уж! Как по фене деньги?
- Рыжики, - раздраженно крикнул из-под одеяла Хрустов.
- Рыжики - это золотые штучки-дрючки, - поправил мягко старик. - Вот, ёлки, "романтику" хотят!.. Зачем? - Он удивленно смотрел на Серегу Никонова, белобрысого верзилу, который поехал стоить ГЭС, не доучившись в школе, - бросил, дурачок, десятый класс из-за неразделенной любви. - Ну, всё, - прорычал Климов, хотя все в комнате № 457 в подобных случаях говорили: "Кранты" - им казалось: дяде Ване это все же приятно. - Хватит болтать. Сходим, глянем и спать. Утром на работу, вон Левка - уже, как тигр, храпит…
- Я нарочно, из презрения к танцам, - отозвался, дрожа от холода, Хрустов. Сказать, чтобы на него, поверх одеяльца, бросили его тулупчик, постеснялся…
…Утром на скрипучем, валком автобусе они съехали вниз, в котлован, еще не светало. Но Климову сразу показали возле штаба, вагончика с красным флагом: на доске приказов - его фамилия. "Лишить Климова И.П. тринадцатой зарплаты… премии… за драку в рабочее время… Нач. штаба В.Туровский".
Климов зажег спичку - перечитал при спичке. Картинно поскреб пятерней бороду. "За что?!" Он зажег еще одну спичку.
- Не смей! - к нему подскочил комсорг Володя Маланин, мальчик с малиновым обмороженым носом и белесыми усиками. - Документ поджечь хочешь?
- Плохо видать, вот и свечу… - обиженно пробурчал Климов. - Всё вы не так понимаете. - Отвернулся, сжал стертые зубы. Не первый раз на него сваливают чужую вину. Вдруг ему захотелось взять да уехать отсюда, свалиться где-нибудь в вагоне среди подобных ему горемык. - Ну, не бил я Ваську Черепкова!..
Маланин заулыбался, понимающе подмигнул, дружески хлопнул по плечу старого человека и, очевидно, стараясь быть ближе, понятней Климову, проговорил на киношном воровском жаргоне:
- Хорэ. Об этом потрекаешь на собрании. - И пояснил. - Днем, во время взрыва, собрание будет в кафе. - Он долго тянул паузу, разглядывая ноготь пальца, - привычка комсомольского оратора приковывать внимание. - Дядь Вань, смотри - надо быть, уважь.