- Как же быть с сердцем? - всплеснула руками, приложила ладони к груди.
- Есть такие слова в Апокалипсисе: Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною.
- Это Он? Надо услышать Его голос и открыть дверь? - Машинально потрогала крючок, пытаясь его расшевелить. Тот не поддавался. - Но опять противоречие. Как?
- Всё у всех по-разному. Если хочешь, Господь, зная особенности каждого человека, стучит только для него. И кто-то вдруг услышит стук, раздававшийся на самом деле всю его жизнь, получив нежданную помощь в скорби.
- Да, так бывает, я знаю. Горе многих приводит в храм. У маминой подруги погибла единственная дочь, и она стала ходить в церковь, помогать людям, которые нуждались в её помощи. И нашла утешение.
- А бывает, человека все бросят, и он останется совсем один. И поймёт, может быть, впервые, что есть Кто-то, Кто его любит.
- А как ты это почувствовал?
- Когда маленьким был совсем. Это была зимой, в декабре на Николу Зимнего. Мы с мамой шли на вечернюю, в соседнее село. Шли через поле. Ветер сбивал с ног. Мама сняла свой платок, обвязала меня. Я плакал, страшно было.
- Почему только с мамой? А отец?
- Отец умер, летом лошадь его сбросила, расшибся. Мы одни с ней остались, совсем. Это поле мне таким страшным казалось. Ветер, темно, холодно. Казалось, никогда никуда не придём, никогда не будет тепло и никому мы не нужны в этом поле. Она совсем выбилась из сил. И вдруг - колокол. Этот звон до сих пор слышу. Мама тогда подхватила меня из последних сил. А дальше помню свечи и икона Святителя Николая. Мне так тепло стало, радостно, как будто я домой пришёл. Я почувствовал, что мы не одни. Уснул на лавке прямо на службе, и сквозь сон - такая радость, такой покой, такое блаженство. Как будто кто-то невидимый и очень-очень добрый взял меня на руки и покачивал легонько.
- В детстве это легко. У ребёнка сердце чистое.
- Поэтому Господь и говорит: будьте как дети. Отключите рациональный опыт, он ничтожен по сравнению с величием Творца. Так, пыль на шкафу. Просто доверьтесь.
- Я поняла. - Лера надавила на крючок, пытаясь его расшевелить, крючок не поддавался.
- Есть в Евангелии место, когда апостол Пётр пошёл по воде, он обрёл практический опыт веры.
- Но ведь он испугался и стал тонуть?
- Пришла мысль, что по воде ходить нельзя. Рациональная. И всё.
- Не было веры?
- Пошатнулась, и он пошатнулся. Евангелие зовёт нас пойти по воде. И здесь не надо спрашивать, а что дальше? Исполнить, что велел Господь, и вместо воды под ногами почувствуешь - твердь, опора.
Дверь скрипнула, вошёл Михеич. Смущённо почесал реденькую бородку, протянул миску.
- Вот, Фотиния вам огурцов передала. Новый уполномоченный из губернии приехали, приказали вас кормить.
- Вот, Соня, и радость, огурцы у Фотинии сладкие, жуй.
- И вы, дедушка, давайте.
- Ешь, ешь, детка, и мне хватит.
Соня взяла огурчик - зелёный, в пупырышках, потерла его в руках, обмакнула в соль и сочно захрустела.
- Ух ты, вкуснотища. Сейчас бы горбушечку бородинского.
Второй протянула дедушке. Прожевав, спросила снова:
- Знаешь, дедушка, многие думают, будут верить, молиться - и все беды уйдут. И проблем никаких.
- Знаю, детка. Это язычество. Вера на самом деле порождает очень много проблем. Ведь человек, познавший Бога, начинает плыть против течения. Поступить корыстно, когда вокруг все так поступают? - Нет, не могу. Обмануть? Украсть? Невозможно. То, что вчера было нормой и приносило удовольствие - сегодня омерзительно.
- Начинается борьба?
- С самим собой. Добро и зло явственно расходятся по своим полюсам, и человек лишается возможности компромисса. Сказать, что с верой жить проще, чем без веры, может только человек, не имеющий о вере никакого понятия.
- Ты знаешь, дедушка, - Лера встала у стены - есть ведь много людей, неверующих. Но живут они по совести. Не делают зла. Не воруют, не убивают. И в Боге не нуждаются. Считают всё это просто сказкой.
- Господь в Священном Писании говорит: Не имать Дух Мой пребывати в человецех сих во век зане суть плоть.
- Ой, совсем не понятно.
- Человек может стать настолько земным, что его душа угасает, и он даже не ощущает потребности в том, для чего он создан.
- Да ладно. Есть слово совесть. Она и регулирует. У атеистов ведь тоже есть совесть.
- Со-Весть. Со-причастность с Вестью о Христе. Не может совесть быть отдельно от веры, от Бога. Это самообман. Каждый может ее вектор направить в любую сторону, как удобно.
- Я думала об этом. Многие живут под девизом: хорошо то, что полезно лично для меня, здесь и сейчас.
- Ты видишь, что вокруг творится? Брат на брата! Сын на отца. Льётся кровь. Разорение и разруха во имя великой цели! Невозможно убивать во имя свободы и справедливости. Это никакая не свобода. Майдан, торговище.
Лера задумчиво посмотрела в окно. Немытые пыльные стекла приглушали и без того потемневшую картинку сада. Ветки яблонь слегка покачивались, наверное, на улице ветер. Очень хотелось выйти из этой крошечной комнатёнки, пойди с дедушкой по деревне к дому, увидеть его комнату, его книги, почувствовать, чем и как он живёт, её дедушка, её предок, её часть, отдалённая во времени.
- Дедушка, нас выпустят?
- Не знаю.
- А почему они не верят?
- Люди нечестные и непорядочные бывают, как правило, недоверчивы и подозрительны. Они никому не доверяют, потому что знают, что им самим доверять нельзя. Так и здесь. Человек верный и преданный Богу не усомнится в Нём: если уж на меня, грешного, можно положиться, то тем паче на Господа.
У стекла промелькнула тень, а потом они увидели нос, пятачком расплющенный на стекле, серые глаза, мальчишеские вихры.
- Андрейка! - отец Александр улыбнулся, добрые морщинки разбежались вокруг глаз. - Ты что прибежал?
Андрейка что-то пытался сказать, отчаянно жестикулируя.
Лера повторила попытку с крючком, и, он, наконец, сдался - створки окна распахнулись. Мальчик от неожиданности отпрянул резко, потерял равновесие и скрылся на несколько секунд из вида. Затем, потирая ушибленный локоть, появился вновь.
- Отец Александр, благословите!
- Бог благословит!
- Батюшка, там, рядом с храмом уполномоченный ходит, все выспрашивает, вынюхивает про крест. Сказал, если не отдадим, то вас на Соловки! - Глаза мальчика наполнились слезами, и он, не в силах сдерживаться, заплакал, закрывая лицо руками. - Что делать, батюшка! Нельзя вам туда, там заморят вас, убьют. - Плечи его сотрясались от рыданий.
- Ну что ты, что ты, Андрей, негоже тебе впадать в уныние. Христиане всегда гонимы были, так и должно быть. А за веру пострадать - высшая награда от Господа.
- Что вы говорите такое! Как же без вас? С кем останемся?
- С Богом. Он нас не оставляет. Время такое наступило. Терпеть и не оставлять молитвы.
Андрейка приблизился к батюшке почти вплотную и прошептал:
- А если отдать им крест? Они выпустят, уполномоченный говорил, а мы вас спрячем, за Касплей у деда домишко был, в лесу, никто туда не сунется. Не найдут. И Соню туда с вами.
- Нет. Нельзя крест отдавать. Это реликвия. Это мощевик. Там частица древа Креста Господня, там мощи угодников Божиих: Сергия Радонежского, Александра Невского, Митрофана Воронежского. Золото и камни - это всё пустяки. А его в лучшем случае переплавят. Или продадут за границу. Уйдет святыня. Ты скажи Фотинье, пусть оклад серебряный, потир золотой отдадут, лжицу. В фонд голодающих. Это у прихожан находится. Она знает. Скажешь, батюшка благословил. А про крест - молчи. Куда делся - неведомо.
- Понял, батюшка. Всё понял. - Андрейка вытер глаза. Лицо его стало очень взрослым.
- И еще, запомни, Андрейка, придёт время - и службы в храме нашем возобновятся, Литургию будем служить с этим крестом и Евангелием. Запомни мои слова.
Батюшка положил ладонь на голову мальчика, погладил ласково. Ты отвечаешь, слышишь? Во чтобы то не стало! Доживешь до этого времени, я знаю.
- Как старец Симеон?
- Как старец Симеон.
Отец Александр закрыл окно, Андрейка растворился в сумраке резко упавшей на сад ночи.
Дверь распахнулась, в комнату вошли трое: Петруха, Митяй и человек в кожаной тужурке и темно-синих галифе. Грудь его была перепоясана портупеей, в руке он держал наган.
- Встать!
Лера встала, испуганно одёрнула платье, священник не шелохнулся у окна, только смотрел на них внимательно, словно пытался что-то понять.
- На выход! Руки за спину! - рявкнула кожаная тужурка. - Шаг в сторону - буду стрелять!
Первой вышла Лера, за ней отец Иоанн, потом Тужурка, Петруха и Митяй. В кухне испуганно притулился к печке Михеич.
- Встать! - рявкнул на старика. - Развели здесь милосердие, с попом заигрывают третьи сутки! Девку ему подсадили, Пинкертоны хреновы! Где Крест? Где золото? Сегодня это должно было быть в городе! Голод в стране, а они тут антимонии разводят!
Петруха вытянулся по струнке, за ним выровнялся Михей.
- Разрешите доложить! На территорию села проник шпион, который выдавал себя за уполномоченного.
- Как! - Тужурка покраснел от злости, затопал ногами. Вы тут для чего поставлены? Не могли документы проверить?
- Так у него мандат! Черным по белому написано.
- Имя! - взвился в очередной раз.
- Петруха меня зовут, - Петруха вытянулся струной и побледнел от страха - а его - ткнул пальцем в грудь Митяя - Митяй!
- О!!! С кем приходится иметь дело!!! Имя того, уполномоченного!!!
- Так Феликс имя. Эд-мундович - Петруха заулыбался оттого, что получилось выговорить без запинок.
- Эдмундович? Дзержинский?
- Во, точно, Дзержинский. В мандате написано так. Дзержинский.
Тужурка схватился за голову. Дураки, кретины!!! Остолопы. Где он?
- Так у Фотиньи. Поселили к ней.
Митяй с готовностью сделал шаг вперёд:
- В бане моецца. Натопили ему баню, значит.
- Я щас всем вам баню натоплю. Этих назад! Закрыть! И глаз с них не спускать! Головой отвечаешь! - посмотрел на Михеича, брезгливо поморщился. - Ведите туда! К Фотинье! Посмотрим, что там за Дзержинский объявился.
Михеич закрыл дверь, задвинул щеколду, грозно для виду прикрикнул:
- Сидеть, понимаешь ли!
Лера обессилено упала на скамью, батюшка присел рядом.
- Дед, что это было?
- По-видимому, в село прибыл уполномоченный, вслед за ним другой. Только почему они друг о друге не подозревают? И почему Дзержинский?
И Леру вдруг пронзила мысль:
- Марк, ну конечно, Марк. Это он.
Она вскочила со скамейки, нервно начала мерить каморку быстрыми шагами.
- Дедушка, мне надо предупредить. Это Марк!
- О чём ты, Соня? - близоруко сощурился.
Лера подскочила к оконцу, распахнула створки и, словно кошка, выскользнула в сад. Повернулась, приблизилась к окну вплотную и прошептала:
- Дедушка, миленький! Держись! Мне надо бежать! Там Марк! Я потом тебе всё объясню. Помолись за меня, рабу Божию Валерию. Мне очень это нужно.
Лера бежала между яблонь в полной темноте. Какая-то сила несла её к домику Фотиньи. В темноте налетела на калитку, лихорадочно нащупала щеколду, открыла, вбежала во двор. Остановилась, чтобы перевести дух, прислушалась. Было тихо. Где-то лениво побрехивала собака. В окошке светилась зажжённая керосиновая лампа. Подошла, прильнула к стеклу. У стола сидела Фотинья, что-то вышивала на белом полотне. Лера тихонько постучала.
- Кто там? - старушка приблизилась к оконцу.
- Я, бабушка. Быстрее, открывай.
Фотинья метнулась к двери, распахнула. На Леру пахнуло сухой травой, теплом печки. В чугунке что-то варилось.
- Соня? Что случилось? Тебя отпустили?
- Нет! Сбежала. Где Марк?
- Какой Марк, ты что?
- Эдмундович. Феликс! Уполномоченный.
- Так нет его, как ушёл - с концами. Баню натопила, а он не вернулся.
Лера обессилено упала на лавку:
- Как нет? - прошептала. - Как нет? Куда же он мог деться? Господи!
И вдруг - стук в дверь, громкий, настойчивый.
- Открывай, Фотинья!
Ужас объял Леру.
- Бабушка, спрячь, миленькая! Они меня убьют!
Фотинья всплеснула руками:
- Што ты такое гаворыш! Хто?
- Тужурка, это за мной.
- На чердак! Хутка. Вось там за занавеской лестница. Полезай, укрыйся там. - засеменила к двери, приговаривая:
- Тужурка, якая тужурка… Хто там на ночь глядя? Я сплю ужо!
Лера птицей взметнулась на чердак. Присела возле старого сундука, обхватила голову руками. У нее все дрожало от страха, даже зубы стучали так громко, что она зажала рукой челюсти.
- Господи, помоги.
А внизу тем временем стук становился всё громче и настойчивей.
- Открывай, Фотинья!
- Да чаго ж от вас покоя сення нема. С утра воюете! Ноч на дварэ. Я сплю уже! - открыла дверь. - Куры дерутся, к гостям, а у меня петуха порешили. Это-то к чаму?
В кухню вошли трое.
Тот, что в тужурке, заорал:
- Где гость твой?
- Набралось гасцей са усех валасцей.
- Хватит! Отвечай, коли спрашиваю!
- Спрос в карман не лезет и карман не трёт! Адказваю - нема гостя. Ушёл. Митяй бачыу.
Митяй сделал шаг вперёд, почесал затылок.
- И что, не возвращался?
- Нет. Зря баню топили. Не пришел ваш уполномоченный. Баня-то ещё не остыла. Можа, хоть вы помыетесь? Блошка банюшку топила, вошка парилася, с полка ударилася.
- Иди ты со своей баней! Митяй, правду она говорит?
- Так да. Я когда воду носил, он и ушёл. Приказал мне со двора ни шагу, пока воды не наношу. А сам пошёл.
- Как он выглядел?
- Так матрос, кортик настоящий. Только говорил странно, словно и не матрос вообще, на студента похож, руки не рабочие.
Лера сжалась в комочек:
- Марк, точно Марк! Зачем он пошёл за мной! Господи! Где же он? - Коленка её уперлась в металлический уголок. Она прикоснулась пальцами к холодному металлу и поняла - икона. Та, что Фотинья вынесла из церкви. Приблизила лицо, пытаясь рассмотреть. На чердаке было темно. Тоненькая полоска света попадала через щёлочку в дверце, да из маленького оконца падал лунный свет. Лера свернулась калачиком у иконы, прикоснулась ладонями к теплой доске, словно почувствовала теплую ладонь Богородицы:
- Богородица, родная, я не умею молиться, совсем не умею, прости меня, прости. Я не знаю, что со мной. Знаю только, что нельзя так жить, как жила, тупо, бездумно. Прости меня, прости. Если мне удастся вернуться, я попытаюсь всё изменить. Я буду просить Тебя о помощи, не оставляй меня, пожалуйста!
Лера прислушалась к голосам, долетающим снизу. Снова громкий голос:
- Так, старуха! Отвечать быстро и чётко. Где церковная утварь, иконы, оклады и вся остальное?
- Иконы люди разобрали. Про остальное не ведаю.
- Были оклады дорогие, серебро. Где?
- Так на иконах.
- Завтра утром всё сдать. Все снести в сельсовет. За укрывательство - смерть. Я жду до утра. Если не принесёте, попа вашего расстреляем прямо у церкви. И похоронить не дадим! Сама иконы из храма забирала?
- Где мне, немощной, донести. Не сдюжила… По грехам моим разве можно милость такую? И не мечтаю.. - Фотинья упала на колени, обхватила ноги Тужурки, взмолилась:
- Сынок! Тебя же мать рожала в муках, опомнись, что вы робите? Навошта вам церкви разорять? Навошта батюшку нашаго мучать? Што ён вам дрэннага зрабиу? Что в этом плохого, что люди вераць? Всю жизнь народ на вере трымауся, верой мацавауся. Всех ворогов правдой Божией побеждали.
Уполномоченный отпихнул старушку, в глазах его метнулось пламя нечеловеческой злобы:
- Замолкни, тварь! - пнул сапогом. - народ крепчал! Нет твоей России! Нет и никогда не будет!! Не вернётся!!! Уничтожим! Размажем!!! Сотрём! - Голова его забилась в конвульсиях, на губах выступила пена, рука вытащила наган. Раздался выстрел.
Митяй испуганно попятился к двери, Петруха перекрестился.
- Всех порешу! Всех тварей, кто либеральничать будет с поповским отродьем! Попа завтра к стенке, если золота не вернут! Я всё сказал!!! Раздались гулкие шаги, хлопнула дверь. Стало тихо. Лера почти в беспамятстве сжала виски и, покачиваясь, зашептала:
- К кому возопию, Владычице? К кому прибегну в горести моей, аще не к Тебе, Царице Небесная? Кто плач мой и воздыхание мое приимет, аще не Ты, Пренепорочная, надеждо христиан и прибежище нам, грешным? Кто паче Тебе в напастех защитит? Услыши убо стенание мое и приклони ухо Твое ко мне, Владычице Мати Бога моего, и не презри мене, требующаго Твоея помощи, и не отрини мене, грешнаго. Вразуми и научи мя, Царице Небесная; не отступи от мене, раба Твоего, Владычице, за роптание мое, но буди мне Мати и Заступница…
***
Анна Петровна устало прикрыла глаза. Она потеряла счёт времени, она не знала, какой сегодня день, какое число. За окном звенело лето, а она застряла в межсезонье больничной палаты рядом с девочкой, с дочкой, с единственной радостью в жизни. Тот звонок, вечером, когда она собиралась домой с работы, разделил её жизнь на "до" и "после". Чужой голос сказал, словно объявляя остановки трамвая:
- Лера Вознесенская ваша дочь?
Замирая в предвкушении страшного, она проронила короткое "да".
- Вам надо приехать в больницу "Красного креста". Она попала под машину.