- У Фотиньи? Енерала? Али ж и добры был петух, апошний на всю вёску. Навошта вы яго забили!
- Ну-ну. Хорош рассуждать. Как заключенный?
- А што ему делаецца? Сядить, значыцца.
- Отколь знаешь?
- Заглядывал.
- В разговоры с контрой не вступал?
- Да, якая ж ён контра? Батюшка.
- Темнота. Телеграмма вчера пришла из губкома. - Вытащил из кармана сложенный вчетверо листок, важно зачитал по слогам: - Немедленно начать кампанию по расколу церковной и - и-е - рар - хии - тьфу ты, на прочтешь с первого разу - положив основание и повод изъятие церковных ценностей. - Сложил телеграмму, вернул в карман. - Контра он. И-ирархия, короче. А иирархию не потерпим.
- Як скажешь, Петруха, вернее, товарищ комиссар!
- Во, молодец, Михеич. Девку туда же проводи.
- Соня? И Сонька - и-ирархия? Адкуль вы яё?
- Адкуль? Мы со дна моря достанем, если революции надо.
- Ну-ну. Давай, деука, к деду! Посидите, можа, хутчэй вас адпустят. Сам-то ён - камень, няделю ужо сядить.
Дверь скрипнула, открыв маленькую комнатку, скорее, каморку, в которой хранились припасы. В углу, у грубо сколоченного деревянного стола стояла лавка. Тусклый свет падал из небольшого оконца. За столом сидел человек в черном подряснике. Седые волосы гладко зачесаны назад открывали большой лоб. Он сосредоточенно читал книгу в кожаном переплете, чуть шевеля губами, и даже не услышал скрип входной двери. Лера замерла. Нереальность происходящего вдруг нахлынула волной слез: то ли радость, то ли горе.
- Дедушка - она тихонько позвала, а он удивленно посмотрел на неё.
- Сонюшка? Детка, ты как тут?
Она тихонько подошла, невесомо опустилась на краешек лавки. Он, близоруко сощурившись, задумчиво провёл ладонью по волосам, огладил седую бороду.
- Сонюшка? Ты?
- Я, дедушка. То есть… - Лера замолчала. Она не могла даже представить, как можно объяснить ему, что она вовсе не Соня.
Он помолчал, посмотрел в оконце. Солнце заходило, и золотистые отблески падали на переплёт его старой книги.
- Солнышко садится. Ещё один день Господь подарил.
- Всё будет хорошо. Мы еще поживём, дедушка.
- Пути Господни неисповедимы. Господь не ограничен ни временем, ни пространством.
Помолчали. Старик сидел, прислонившись спиной к дощатой стене и скрестив руки на груди. Внимательно присматривался близорукими глазами к Лере и вдруг спросил:
- Зачем ты здесь?
- Они меня привели узнать, где вы прячете церковные ценности.
- Где же они тебя нашли?
- Дедушка, долго объяснять. Правда, времени у нас много, меня не выпустят, пока я им не расскажу.
- Времени много. Это хорошо. - Задумчиво погладил переплет. - Времени много. У меня, Сонюшка, его уже немного.
- Что вы читаете?
- Евангелие. - Удивленно посмотрел. - Очки разбили, окаянные. Без очков плохо. Не вижу. - Положил на стол. Она взяла, бережно открыла пожелтевшие странички. Это была его книга, та, что лежала в старом бабушкином доме. Старославянский текст. Прочитала первые строчки:
- "Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог". Красиво.
- Да, детка. Вся красота мира во Христе. Жаль, что мы слепнем потихоньку.
- Дедушка! Скажите, почему? Ведь вам всё было ясно и понятно. Почему Господь допускает таких "Петрух"?
- У человека есть главное - свобода. Тем он и отличается от тварей земных. Ну, а как он этой свободой воспользуется? Это выбор каждого. В том числе и Петрухи. Имя-то - Петруха. Апостол Пётр три раза предал Христа. Покаялся потом. Ну, а Петруха? Господь всемилостив. Будем молиться о нем.
- О нём? Он - мерзавец полный, дедушка.
- Вот поэтому вдвойне за него стоять надо.
- Странно… - помолчала, потёрла виски, - страшно.
- Вот это лишнее. У православного не должно быть страха. В том и великая мудрость веры - отсекать эту суету. Главный страх - Божий.
- А чем он отличается от других?
- Говорят, если человек боится Бога, он больше ничего не боится. Другим страхам нет места в душе.
- Зачем же Его бояться, если Он есть Любовь?
- Бояться потерять Бога в душе своей. Знаешь, как ребёнок малый? Тянется к родителю всем сердечком, боится потерять теплые руки, плачет. Так и мы, все дети у Господа, мы должны вот так же притулиться к нему всей сутью, всей жизнью притулиться. И тогда чего же бояться? Разве любящий отец бросит свое дитя?
- Ты ничего не боишься?
- Боюсь, как же. Только повторяю часто: Господь со мной - чего устрашуся? Господь со мной - чего убоюся? Молюсь, чтобы вера не оскудела. Пока служится Литургия, земля даст всё, чтобы хлеб лежал на престоле.
- А если прекратится служба?
- Горе будет. Если прекратится бескровная жертва, тогда погибнет мир.
- Почему?
- Земля не даст плода, потому что лишь Ему она служит. Верю, не случится такого.
- Как же не случится? А Петруха?
- Много таких заблудших было. Время постоянно их возвращает, чтобы проверить нас. И борьба одна - стойкость и молитва.
- Это для сильных, а я слабая, дедушка.
- Ты, слабая? Моя внучка слабая?
- Слабая. Моя жизнь идет без Бога. В храм захожу очень редко, если попросить что-то нужно. Свечку поставлю, постою перед иконой. Я заблудилась в этом городе. Ты не представляешь, что такое город.
- Почему же? Ты помнишь жизнь Каина? Пролил первую кровь, кровь брата. Земля приняла её и возопила от ужаса. С тех пор крови не приемлет. Кровь не впитывается, а пленкой сохнет на поверхности. И город - изобретение Каина. Что же ждать от него?
- И в городах, наверное, есть люди, наполненные жизнью. Настоящей.
- Есть. Любовь Господа везде. Храмы, колокольный звон. Посмотри, в городе колокола, звоны перекрывают друг друга, не пропуская всякую нечисть. Вот и страшно, что первым делом - храмы уничтожают, понимают, где сила. Обнажают, срывают латы с городов. Вот и селятся в них страсти и грехи смертные.
- Я ведь в городе в храме всего два раза была, дедушка.
Глаза его наполнились слезами, а губы зашевелились в беззвучной молитве. Обнял её и стал гладить доброй теплой ладонью.
- Дедушка! - Лера зашептала сквозь слезы. - Дедушка, что же делать? Ты отдай им, отдай! Они ведь убьют нас. Что с того, что ты отдашь? Храм собираются разрушить. Зачем тебе всё это?
- Ты же знаешь, как храм наш строился. Сколько люди отдавали. У нас ведь на Руси так заведено - не жилища свои украшать в первую очередь, а дом Божий. Сколько жертвовали? Храму-то больше ста лет.
- А зачем? Зачем всё это золото? Богатство?
- Богатство - от слова Бог. Умение отдать, не трястись над каждой копейкой, не подгребать под себя и есть Богатство. Все золото храмов - свидетельство любви человеческой к Творцу. Не могу я это разбазарить. Не имею права.
- Так ведь всё равно заберут. И храм разрушат.
- Придёт время собирать камни. И всё это ещё пригодится. И чаша, и крест наш, и оклад серебряный.
- Какие камни, дедушка? Они же варвары. Камня на камне не оставят.
- Так уже было. И не раз. Христиан убивали, и будут убивать. Тот, кто идёт за Христом, не должен ждать мирских радостей. Им даётся гораздо большее.
- Это сложно. Я этого не понимаю. Совсем. Я всю жизнь ищу мирских радостей.
- Ты больна, детка, больна тяжко. И тело твое молодо, руки и ноги быстры, а душа больна.
- Знаю. Чувствую. Пустота внутри. Тоска. Пытаюсь заглушить. На время помогает.
- Есть лекарство. Если у человека проблемы с физическим здоровьем, ему часто нужна кровь. Переливание её облегчает состояние.
- А если душа болит?
- Душа - тот же орган, тоньше, конечно, печени или почек. Но отвергать её в теле - глупо. И место её в сердце - свято. Кто бы ни спорил с тобой - не верь. Разве мышца сердца может плакать, скорбеть, радоваться, петь?
- Я думала об этом. Но это всё эмоции. И за них отвечают гормоны.
- В сплетении нервных волокон есть узел - таинственный и незримый, в нём всё наше духовное. Истерзанной душе тоже нужно переливание крови, а скорее, вливание, подпитка - кровь Христа. Это и есть причастие. А вы забыли о нем, вернее, вас заставили забыть.
- Зачем?
- Такими, с иссохшими душами человеками, проще управлять. Они теряют понятие добра и зла, размазывают тонким слоем правду, сомневаясь в ней постоянно.
- Если держаться за прошлое, никуда не дойдешь.
- А куда идёте? Камо грядеши?
- Ну, в будущее, наверное.
- В будущее… А ты?
- Я не знаю.
- Как же? Как дойдешь, если не знаешь?
Лера задумалась. Слова дедушки были простыми и ясными.
- Ты поспи, вот на лавке этой приляг. А я с тобой рядышком посижу.
Стало тихо и спокойно, как когда-то в детстве. Она прилегла. Дедушка подложил ей под голову шерстяную кофту, свёрнутую валиком.
- Спи. - Перекрестил ее, погладил. А губы беззвучно зашептали молитву:
- Господи, спаси и помилуй.
Стало тихо, только надоедливая муха билась в стекло.
***
Марк выглянул в окно. Лера вышла из дома и о чём-то переговаривалась с Петрухой. Так, кажется, звали парня в будёновке. Он пошли, Лера чуть впереди. Позади шёл ещё один, с винтовкой наперевес. Маленькая хрупкая, в тапочках, которые чуть не сваливались с её ног. Волна нежности захлестнула. Впервые он ощутил совсем неизведанное, новое чувство. Желание не обладать, а оберегать, держать на ладони, прикрывать от всех ветров. Марк задумался. Надо было что-то делать. А что - он не представлял. Реальность поставила новую задачу. А как её решать? Ясно было только одно. Сидеть на месте, шагать по пустыне, жевать бутерброды в ожидании он больше не мог. Лера своим появлением запустила некий механизм в его одиночестве. Механизм действия. Стало ясно - он должен идти следом. И по ходу разобраться, что делать дальше. Из сбивчивых Лериных фраз он понял, что дедушка, тот самый, чья Библия хранилась в доме, прячет у себя церковные ценности. Их и нужно было экспроприировать - слово, какое жуткое. Просто варварски отнять под маской милосердия и помощи голодающим. Так. Что в такой ситуации можно сделать? Да и где шанс, что он в этой проклятой пустыне выйдет в село, где теперь Лера - потёр лоб. - Следы? Конечно. На песке следы. Он пойдет следом. Посмотрел на свои джинсы, футболку. - Нет. Не годится. Открыл шкаф. На плечиках висел костюм, коричневый, шерстяной. Пиджак с широкими, подбитыми ватином, плечами, брюки. Примерил - костюм сел, как влитой, только брюки немного коротковаты. Обувь, не босиком же? В костюме и босиком. Кажется, в сенях видел сапоги. Сгодится. Смешно, но, наверное, это и к лучшему. Он совершенно не представлял свою роль в предстоящем действии. Решил - будь, как будет. В сенях нашёл сапоги, всунул ноги - потянет. От крыльца действительно уходили следы. И Марк двинулся по ним, как охотник. Пустыня благодаря этим следам ожила, горизонт приблизился. Три пары следов на песке, словно прочертили дорогу между его прошлым и будущим. Хотелось пить. Он привычно представил стакан воды на песке - попил. И вдруг - мысль. Представить документ, важный, вселяющий уважение, а еще лучше - страх. Паспорт, или как там было? Мандат. Мандат уполномоченного, представителя власти, комиссара. Плохо, почти ничего не знал о них. Помнил по картинкам из старых фильмов людей с горящим взглядом и его величеством "товарищем маузером". Коня бы. С конем - никак. Живая тварь. Придется появиться в селе так. Чем больше таинственности и силы во взгляде - тем больше они будут подчиняться. Вид, правда, совсем не соответствует. Волосы отросли. Если собрать - больше похож на монаха. Придется остричь.
Вернулся в дом. Возле зеркала, висящего, на стене остриг волосы. Костюм повесил на место. Он не годился. На этажерке лежал альбом. Открыл наугад. Ого! На него смотрел матрос. В уголке - виньетка с надписью - Привет из Севастополя! На обратной стороне четким почерком - Софье от Андрея. Июль 1926. То, что надо. Отложил фотографию. Сосредоточился. Представил тельняшку, бушлат, бескозырку, брюки-клеш, хромовые сапоги. Быстро переоделся. В зеркале отразился бравый матрос - революционер. Чего не хватает? Должен быть кортик. Хотя нет. Кортик только у офицерского состава. Пистолет. Настоящий, не пластмассовый, как у Леры. - Улыбнулся, представив Леру с игрушечным пистолетиком и напуганного пришельца. Представил свое оружие. Холодный металл рукоятки приятно коснулся руки. Стало спокойно. Почувствовал силу и уверенность. Всё получится. За ним сила. Он знает будущее. Он знает, к чему приведет борьба за мнимую справедливость, политая кровью собственных братьев. Он знает, чем обернётся война против храмов, против православия. Он знает, к чему приведет уничтожение своего генетического кода, столетиями выстроенного молитвами святых угодников Божиих. Народ медленно, но верно, превратится в электорат, отечество в страну, учитель в мучителя, врач во рвача. Вековые традиции будут осмеяны и заменены шоубизнесом. И никто не задумается, что же на самом деле происходит…
Лера открыла глаза и увидела дедушку, склонившегося у стола.
- И Серафимы будут воспевать: "Свят, свят Господь Саваоф!"
- Серафимы? - посмотрела удивлённо, стараясь припомнить, что же с ней происходит.
- Ангелы. Бесплотные существа. Мы их не видим и не слышим. Диапазон наш узок. Господь сотворил их до нас. А потом - по образу и подобию своему сотворил человека. Поспала чуть-чуть?
- Да, кажется. Холодно.
Дедушка развернул кофту, лежащую в изголовье, подал.
- Надень. Есть хочешь?
- Немножко. Терпимо. - Лера смахнула непослушную прядь волос. - Ты скажи, дедушка. По образу и подобию? То есть, мы подобны Богу? Внешне?
- Нет. Мы подобны Богу возможностью творить. Этого нет ни у кого из сущих на земле. И у ангелов в том числе.
- А муравьи, а пчелы? А птицы? Они творят свои жилища, мёд, в конце концов.
- Это творчество запрограммированное. Его и творчеством не назовёшь. Это программа Божья. Оттого плоды его так прекрасны. Муравейник по своей структуре безукоризненно удобен и выверен геометрически. Всё для жизни в нём есть.
- Огромный многоэтажный дом. Система проветривания, мусоросборники, зернохранилище, ясли для малышей, царские покои и даже туалеты. И главное - идеальная чистота.
- О! Да ты специалист. По муравейникам? - Добрая улыбка высветила лицо.
- Я биолог. У меня была курсовая работа, связанная с изучением жизнедеятельности муравьев. Во время летней практики я сутками наблюдала за их жизнью. Больше всего меня поразило, что у них есть кладбище, куда сносят трупы умерших собратьев. Дедушка, ты бы видел, как бережно они несут их останки. Кажется, скорбят.
- Ну - это антропоморфизм, наделение живности человеческими качествами.
- Сложно от этого удержаться, когда наблюдаешь за их бытом. У них есть специальная зимняя спальня. Взрослые муравьи в тесноте, да не в обиде, проводят зиму в этом помещении. Закрывают все ходы-выходы в муравейнике, сбиваются в кучу в зимней спальне и засыпают. Причем, те, что в центре, отогреваются и уступают место тем, кто снаружи. Без ссор, выяснения отношений, борьбы за лидерство. Справедливость во всей своей мощи.
- Биологи считают это следствием некоего взрыва, природным всплеском эволюции?
- Дедушка, ты не представляешь, в хлебном складе муравьи хранят зерна, а мясную кладовку приносят гусениц и другую добычу. Кстати, тебя кормят эти вандалы?
- Нет. На их взгляд - это лишнее.
- Вот гады! Я им устрою - стукнула кулачком по столу. - Кстати, у муравьев есть специальный коровник.
- Коровник?
- Коровник. В нем живут не настоящие коровы, а тли. Они их кормят травкой, а те в свою очередь дают им молоко.
- Ну, а молоке и не мечтай. Хлебушка бы, конечно, горбушку. Да с солью!
Лера встала и стала стучать в дверь:
- Петруха!!! Петруху сюда!
- Что кричишь, орёшь, спать не даешь? Нету тут Петрухи!
- Кормить нас собираетесь?
Заскрипела щеколда, дверь приоткрылась, из-за нее показался Михеич, тот самый старик, который топил печь.
- Так не было такого приказа!
- С пленными так не обращаются. Я так поняла, мы пленные?
- Хто ж его знает? - Михеич почтительно посмотрел на батюшку. - Вы уж, отец Александр, простите, Христа ради, мы - лицо подневольное. Не велено вообще с вами разговаривать. Они ушли в сельсовет покудова. Один я туточки.
- Хлеба, горбушку нам, а лучше две. И воды. - Лера говорила, словно заказ в ресторане делала тоном, не терпящим никаких возражений.
- Так нетути хлебца. Бульба есть. Петух варицца, Енерал значить. Но он сырой, по причине старости. Старый подлюка, как я. Будет варыцца яшче часа три, каб яго можно, значыцца, употребить. А бульбы дам, чаго ж не дать бульбы. Что ж я ирод, что ли? И воды в колодце много.
- Михеич! - отец Александр привстал со скамьи.
- Батюшка, благословите! - подошел, пригнул голову под благословение.
- Бог благословит. Что там за новости?
- Уполномоченный прыехал з городу, говораць, злы, як чорт, прости Господи. Требует, каб сдали с каждого двора усе каштоунае. А где там? Люди галодныя. Нияк будуть и по вашу душу разбирацца.
- Что там иконы? Успели забрать?
- Бабки по хатам разнесли, слава Богу.
- А Тихвинскую?
- Фотиния. Вы, батюшка, не поверите. Оклад у иконы - фунтов на дваццать, Тут мужику не под силу, а яна, у чым тольки душа трымаецца, подхапила её и, как пушинку, понесла, значыцца, у сваю хату.
- Фотиния? Та бабушка, хозяйка петуха? - Лера вспомнила старушку, которая встретилась им на улице.
- Яна самая. У нас одна Фотиния.
- Батюшка, не поверите. Як вас забрали, яны стали палить храм. Сараюшка загорэлась першая, а царква сперва занялась, а тут ливень. И адкуль туча та узялась, загрымело усё. Гэтыя от страха прысели, голавы схавали. Так што стаить царква. Не волнуйтесь. Па сялу размовы идуть про кару Господню. Можа, побояцца зрушить.
- Может, и побояться. А ты, Михеич, что же, на службу призвался?