К примеру, Гриша из деревни, но он ничего не знает о борьбе с кулаками, о коллективизации в тридцатых годах. Мы с ним как-то разговорились, и я его спросил: "А кто же такие были кулаки?" И в ответ я услышал такое туманное и неправильное определение, что за голову схватился. А ведь, повторяю, Гриша из деревни. Уж хотя бы недавнее прошлое знать он должен. Но не в том беда, что он не знает, а в том, что знать не хочет. Это маленький пример, но при всем моем хорошем отношении к Грише мне кажется, что авангард рабочего класса - это не Окуневы. Это, скорее, люди, похожие на Валентина, моего кузнеца.
Есть такие, как Гриша Окунев. Они, как правило, очень хорошие ребята (встречаются, конечно, и карьеристы - но где без них не обходится!). Их портреты украшают первые страницы газет, им аплодируют - ну, я уже достаточно говорил о них.
Есть такие, которым главное - зашибить побольше денег. Причем они могут прямо так об этом и говорить. А могут молчать, быть ударниками, входить в состав коммунистических бригад, важно поддакивать, когда за них сочиняют речь…
И в чем-то они искренни. Они знают: больше работаешь - больше получишь. На работе они звери. Вкалывают дай бог. Но их энтузиазм измеряется рублем. Эти люди бросают своих товарищей и свои бригады, как только подворачивается работенка повыгоднее. (А Гриша не уйдет со своего промприбора, даже если бригада наткнется на "рубашку", золота не будет, плана не будет и премии не будет.)
Такого надо увидеть "изнутри". Только так они и раскрываются. Потому что "сверху" их различить трудно. Работает хорошо? Хорошо. План перевыполняет? Чего же еще!
Есть умные, на редкость изворотливые ребята, умудряющиеся зарабатывать деньги, фактически не работая. Где-то про себя они считают всех дураками. Мол, учитесь жить у нас. Есть просто откровенные лентяи, белоручки.
Но вот я заговорил о Валентине. Таким, как Валентин, дело до всего. Им все интересно. И война в Алжире, и решения последнего Пленума ЦК о сельском хозяйстве, и почему Юрченко - Букварь, том № 1 выдвинут на работу в обком комсомола, и проблема снежного человека, и почему был 37-й год.
Они не мыслители, важно прикладывающие ладонь ко лбу и мучительно думающие о судьбах мира. Нет, простые рабочие ребята, что умеют и закрутить роман с девушкой, и выпить, и потанцевать, и поднять усталых товарищей на субботник.
Но им мало, что они выполнили план на 150% и их физиономия вывешена на Доске почета.
Их волнует, что они не учатся или что не нашли свое настоящее призвание, что не знают иностранного языка, что в свое время не выдержали и ушли с четвертого курса техникума. Их волнует (казенная фраза) личное и общественное, причем в беседе с людьми типа приехавшей журналистки, которая пришла любоваться на них, как на иконы, они так раскритикуют свое начальство и местные порядки, что "мадемуазель" серьезно сомневается, тот ли перед ней человек, о котором начальство говорило ей так много хорошего.
Но в трудный момент ребята пойдут не к Грише, а к Валентину.
И вот эти умные, думающие ребята - с точки зрения поверхностной журналистки - сложные и непонятные, странные.
"Мадемуазель", вероятно, развернется в районной газете. Выкрашенная в голубой и розовый цвета, наша будка принесет ей благодарность от редактора.
* * *
Почему я так зол на эту девушку? Да, она неопытна. Валентин просто бегал от нее. Но все-таки она его поймала. Предложила стать корреспондентом газеты и писать самому. Клюнуло. Так что не такая уж она беспомощная.
Или ты хочешь, чтоб о тебе писали? Мол, она не подозревает, какое интересное и важное дело ты ведешь? Ерунда. Или просто на ее месте ты представил другого, близкого тебе человека, которому, возможно, вот так же, как ей, трудно и тяжело. И жалость и раздражение ("я же говорил, ничего у тебя не выйдет") вызвало озлобление против ни в чем не повинной девушки.
Когда она уезжала, Вовка нашел цветы в тундре и подарил ей от имени нашей будки. "Мадемуазель" вспомнила, что она женщина, и стала срочно приводить в порядок нос. Смешно, но сцена действительно трогательная. Вовка ночью писал письма на материк. Свет не выключался.
ГЛАВА IV
Прибыла новая партия рабочих. Поселили их в палатке за столовой. "Люди в белых штанах" - прозвал их Валентин. Это потому, что комбинезоны вновь прибывших сделаны из плотного белого материала.
Люди в белых штанах - квалифицированные съемщики золота. Незнакомы с порядками нашего прииска и держатся аристократами.
Начали со скандала:
- Почему в палатке нет электричества?
Им в ответ, дескать, не успели, сейчас горячая пора, рабочие заняты, поставьте сами три столба, и мы до вечера подведем ток.
Но людей в белых штанах агитацией не проймешь: "Нас обязаны вселить в подготовленную палатку - пускай и готовят. Мы не дураки, чужой работы делать не будем".
В "клубе" (в кузнице) у Валентина стали думать, как быть с умниками в белых штанах.
Говорили, что ребята правы. У начальства есть свои обязанности. Вечно руководство делает промахи, а рабочим: "привыкайте к трудностям - вы же комсомольцы!" (Кстати, раньше очень часто я слышал это от Валентина.)
Говорили, что с людьми в белых штанах нечего стесняться - зазнались.
Говорили, что пускай сидят без света.
Предложили вечером кому-нибудь из комитета пойти в палатку за столовой и потолковать с ребятами.
- Толковать бесполезно, - сказал Валентин, - сделаем сегодня маленький субботник.
Особенного энтузиазма это предложение в клубе не вызвало.
В пять вечера человек восемь пришли с лопатами и ломами. Из нашей будки были Вовка и Гриша. Вовку я разбудил, сказав, что за столовой его ждет какая-то девушка. Вовка, придя на место, хотя и увидел сразу двух девушек, понял, что звали его не за этим. Однако, как ни странно, ругаться по моему адресу не стал, а принялся с большим усердием долбить землю.
Шел дождь, копать оказалось трудней, чем я ожидал.
Люди в белых штанах проявили наконец любопытство. Оно усиливалось еще тем, что их на субботник не приглашали.
Люди в белых штанах (как и положено в этих случаях - с независимым видом) крейсировали вокруг нас, зевая и потягиваясь. Я с большим интересом наблюдал за Валентином.
Люди в белых штанах прекратили "стратегические" передвижения и, стоя от нас в трех шагах, тупо следили за работой.
Мы их не замечали. Все великолепие их исчезало.
Один из них попытался взять лом из рук девушки. Ему сказали, что он рискует надорваться, и не дали.
Тогда люди в белых штанах дружно повернулись и сделали марш-бросок в палатку.
Дождик усиливался, когда люди в белых штанах сомкнутыми рядами выступили в "боевом облачении", чтобы сменить нас.
Валентин скомандовал "отбой".
- Теперь пусть сами! - сказал он довольно зло.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Алексей Иванович, - сказал мне Валентин, - вот вы меня похвалили за субботник, за выдержку. Но вы знаете, как иногда все надоедает и все хочется к черту послать. Вы уедете, а мне здесь быть еще несколько лет. Вы говорите "выдержка". Всегда ли она бывает? Привезут на прииск парфюмерию. Ребята ее за день выпьют, и таким пьяным девятнадцатилетним "шибзикам" море по колено. Ну, хорошо если хватит выдержки уговорить. А то надоедает. Мне очень даже просто искалечить человека. Не всегда хватает выдержки.
- Ты прав, Валька, но ее должно хватить. Такая уж наша работа. Я помню, лет пять тому назад мой приятель - он лейтенантом тогда был - задержал банду таких "шибзиков". А у них револьвер, и он один. Они и стрелять как следует не умеют. Руки дрожат. Но стреляют в него. Два раза. А он… Он видит, что перед ним мальчишки по девятнадцати лет. И он тоже стреляет, но в воздух. Не может он в них. Понимаешь? Всю обойму в воздух выпустил.
А потом некоторое время спустя я встретился с матерым гадом, который подбил этих юнцов в банду. Вот тут у меня выдержки не хватило. Я его сам повел из тюрьмы в прокуратуру. Специально. Пешком. Через весь город, окраинами. В Саратове дело было. Так он опытный, все понимал. Я плетусь еле-еле, а он останавливается, ждет. Дрожит: "Гражданин начальничек, прошу вас, не отставайте!"
Оторвался бы он шагов на двадцать. Можно было бы расценивать как попытку к побегу.
Довел я его. Жалко. Наш суд зачастую слишком добрый. Подходит к каждому как к человеку. А этот уже не был человеком. А в наше время кто-нибудь мог догадаться и взять его на поруки. Все бывает.
- Так, значит, этот лейтенант…
Валентин смотрит на меня так, словно говорит: "Какого черта ты прикидываешься и ломаешь комедию, скрываясь за анонимным лейтенантом?"
И мне неудобно, но крыть нечем. Он прав.
* * *
Кресты Колымские. Устье Колымы. Река удивительно широка и спокойна. Ни всплеска, ни волн.
Здесь впервые в этом году я увидел зеленые лиственницы. И вообще зелень. А в тундре еще бурая трава.
Пронзительно зеленый цвет. Деревьев немного. Они в основном в ложбине.
Вот и для меня наступает весна. А в Москве уже давно лето.
Нас довезли на старом грузовике до большой избы. Вот вам гостиница.
Старуха приняла нас довольно любезно и мужчин поселила в угловую комнату.
В шесть утра нас разбудят. А пока мы прорвались в столовую (она чуть не закрылась по случаю субботы) и, наевшись, разбрелись по поселку.
Я прошел вниз на пристань, где днем (то есть в рабочее время) готовятся к встрече океанских пароходов. Они приходят помятые и изломанные и отдыхают на Колыме. А пока их нет.
Далеко-далеко другой берег. Низкий, серо-зеленоватый. А вдоль нашего берега пробирается моторка.
Запах свежей древесины. Запах рыбы.
Когда я проходил мимо клуба (там весь поселок - приехали артисты из Магадана), шли девушки, - шли по грязи в лаковых туфлях на толстом каблуке, в тонких чулках, - и пели:
И навеки нам стала близкою величавая Ангара.
Кстати, ни здесь, ни на Чукотке, ни в Магадане не поют "Колыму" или "Я живу близ Охотского моря". Эти песни обычно поют школьники в подворотнях Москвы и студенты Ленинграда.
Мои попутчики по самолету тоже приплелись на пристань. В поселке грязь, много не походишь.
Сначала стоят и молчат. Потом фраза:
- Эх, удочку!
И тут выяснилось, что все мы специалисты по рыбной ловле, и даже я, который, ей-богу, никогда не увлекался ею.
Просто я устал. Просто мне тоже хочется поговорить с людьми. Просто так. Не надо думать. Дело закончено. А ты и сам не очень-то верил в успех. Все закончено. И если повезет, и если будет погода, и мы всего на полдня задержимся в Магадане, то Москва очень близко и лететь двое суток.
- А может, поспать, братцы?
Дело говорит мой усатый попутчик - надо поспать.
Мы подымаемся с пристани по узкому переулку. У плетня стоит парень. Парень пьяный. Парню скучно. Парень пытается завести разговор. Я иду последним, я останавливаюсь.
Через пять минут он меня приглашает в компанию. Он ушел, потому что там началась драка. А сейчас, наверно, ребята успокоились. И есть спирт. И вообще здесь скучно. А давно парень сам в этих местах? Вроде давно. Разгружает баржи.
Я все кончил. Я заслужил отдых. А придется идти в компанию, где началась драка и откуда парень сбежал проветриться на улицу, парень, который вроде давно в этих местах и разгружает летом баржи, - и только непонятно, за каким чертом он ехал месяц тому назад на бочке, привязанной к волокуше, которую тащил трактор, везший меня на Красноармейский?
* * *
Я сидел с ней часа два. Мы выпили чай и уложили Женьку спать.
В передней щелкнул замок. На пороге появилась девушка. Так вот она какая, новая домработница! Ире повезло. Эта девушка не из тех, что все свободное время гуляют с солдатами в Александровском саду и перед расчетом тащат у хозяйки новые простыни. Весьма интеллигентный вид. Можно поверить, что она любит читать книжки. Но, наверное, она скоро уйдет от Иры. Хотя Ира утверждает, что девушка очень привязалась к ней и к Женьке. Ира говорит, что девушка чувствует здесь себя как дома и обещает, если поступит в вечерний техникум, не уходить. Может, Ира и права. Если они подружились и нет таких отношений, как между хозяйкой и домработницей, то тогда девушке и вправду нет смысла расставаться с семьей.
Девушка на меня не смотрела. И в то же время я чувствовал, что изучен с головы до пят. Вероятно, девушка хорошо знает Ириных сослуживцев и знакомых. Но меня, естественно, она еще не видела.
- Валя, познакомься, это отец Жени.
Через минуту Валя ушла на кухню, а Иру позвали к телефону. Она говорила очень долго и очень весело. Приятно, когда о тебе говорят так, как будто тебя нет.
Ира вернулась.
- Ну, а теперь расскажи, где тебя носило.
- На Чукотке.
- Боже, как интересно. Я жду подробнейшего рассказа о твоих приключениях. С массой подробностей. Конечно, у тебя все было оригинально. Ты же не можешь, как все. На этот раз ты, наверно, был чукчей и посылал шифрованные записки в брюхе оленя, и в тебя три раза стреляли, и ты сидел два дня в снегу, и один раз провалился под лед. Ну, теперь расскажи, как тебя встретили в управлении. Впрочем, ты, наверно, уже не майор. Тебе дали еще одну звездочку? Расскажи, как поздравлял тебя генерал. А что сказал полковник Курочкин? "Вам всегда везет, Алексей Иванович". Да? Ну, чего ты молчишь?
Она говорила быстро и с уверенностью человека, который не раз слышал от меня подобные рассказы. Я никогда никому ничего не рассказываю, во всяком случае то, что происходит в управлении и что обо мне говорят. Но я не возражал. Я молчал.
- Я жду, когда ты предложишь давать мне больше денег. Но вообще мы в этом не нуждаемся. Я зарабатываю достаточно. И если я у тебя беру…
Я молчал и смотрел на нее.
- Перестань на меня так смотреть, слышишь? Сейчас же перестань!
Я стал изучать свои сапоги. Если Валя до сих пор моет посуду, то она, наверное, вымыла уже всю соседскую и пошла на первый этаж занимать грязные тарелки.
- Лешка, ты идиот, ты отвратительно выглядишь, у тебя безумно усталые глаза. Твое начальство скоро загонит тебя в гроб. Тебе надо срочно в санаторий. Ты понимаешь, Лешка?
- Наверно, на Чукотке ты объяснялся только знаками и рисунками на снегу?
- А Женечка, правда, выросла, ты это сразу заметил?
- Ну, а теперь скажи, что ты так долго делал на своей Чукотке. Это у меня профессиональное любопытство. И что ты нашел на своих сапогах?
И я отлично понимаю, что тот вопрос, который ее действительно волнует, она не задаст.
Она ждала, что я после долгой разлуки брошусь ее целовать.
Видимо, если быть откровенным до конца, я ждал, что она это сделает первой.
Но мы проявили характер. Встреча была удивительно корректна.
Значит, решили мы, ссора не забыта. Как сказал один мой товарищ: единство душ в семейной жизни превращается в войну из-за мелочей.
Правда, наши "разногласия" с Ирой (во всяком случае в наших глазах) принципиальны.
Будь я здесь не в роли участника, а в роли зрителя, я бы заорал: "Кончайте, бросьте, забудьте, поцелуйтесь". Странная вещь: знаешь, что ведешь себя глупо. Хуже только тебе самому. Так нет, продолжается эта идиотская сцена. Обижаешься на себя, на нее. Сейчас вовсе закусишь удила и уедешь к матери. А то и она тебя пошлет…
Но первого шага к примирению никто не делает. Нашла коса на камень. Действительно, человек сам себе враг. Сделать первый шаг. Краминов, ты же считаешь себя умным. Ну?
Я усаживаюсь поудобнее и делаю (самому противно, но играть так играть) ужасно скучную рожу. (Я знаю, что и как я буду говорить.)
- Решал элементарную задачу.
- Элементарную? Ну, расскажи!
- А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало. Я выяснял, кто же остался на трубе.
- А здесь это нельзя было узнать?
- Так они сидели на Чукотке.
- Ну и узнал?
- Да.
- И все в порядке, все кончил?
- Естественно.
- Для Краминова все естественно. Ну ладно, поговорили. А теперь убирайся. И скажи своему Курочкину, что тебе нужен санаторий. И забудь, что я спрашивала про твои звездочки. Мне на них наплевать Ты будешь генералом. Но мне-то, мой дорогой, все равно.
Я пошел в переднюю одеваться. Ира вышла за мной. Я чувствовал, что меня рассматривают.
- Насколько я понимаю, ты прямо с аэродрома в управление, а оттуда ко мне. У матери не был? Естественно. Как она живет? Да, ты не знаешь. Валя, иди попрощайся с Алексеем Ивановичем.
Валя со звоном поставила тарелку на стол (по счету, вероятно, пятитысячную) и появилась в дверях. Полотенце у нее было намотано на руку, и она чинно, не подымая глаз, осведомилась:
- Алексей Иваныч уезжает в командировку?
- А у него вечная командировка.