* * *
Суббота. Еду вечером в троллейбусе. Вошла пьяная женщина. Села на переднее сиденье (для инвалидов и детей). Улыбается, смеется, кричит и добродушно матюкается. И никто не знает, что с ней делать. Пьяный мужчина - кто-нибудь бы и размял свои бицепсы. А связываться с женщиной? Неудобно.
- А ну, сидите как положено, а то я вас высажу!
Это паренек на сиденье впереди меня. Лица не вижу. Только замечаю, как у него покраснела шея. Стал объектом всеобщего внимания.
Для женщины ликование.
- С бабой воевать, да? Ну, веди меня в милицию.
Паренек ничего больше не сказал. Но слова его прозвучали достаточно веско. На следующей остановке женщина сошла.
Парень мне понравился. Ведь никто же не захотел связываться с ней, "пачкаться". Боязнь попасть в смешное положение. Потом "сидите как положено" - явно парень был в армии.
Я сошел за ним. Остановил. Извинился. Сказал, что я приезжий. Не знаю города. Несколько вопросов. В общем, познакомился. Его зовут Олег. Он работает бригадиром на одном из харьковских заводов в чугунолитейном цехе.
- Приходите к нам на завод, если вас пропустят.
На следующий день, как ни странно, я пришел к нему на завод. Потом он узнал, кто я. Потом мы целый вечер провели вместе. Я не жалею о "потерянном" времени.
…Литейный цех. Молочно-белая струя пламени льется в форму. Вспыхивают фонтанчики огней - через отверстия в окнах уходит газ. Красочное зрелище - все, кто свободен, бегут смотреть его в сотый раз.
А неподалеку перемазанные землей и маслом рабочие, на корточках, трамбуя молоточками, а то и просто руками, делают ту самую форму коленвала, куда так эффектно вливают металл.
И самый скромный и работящий из этих рабочих - Олег, бригадир бригады коммунистического труда, прогремевшей на всю Украину.
Бывший колхозник и потом курсант, а потом лейтенант, уйдя в запас, он не счел для себя зазорным вернуться к земле, к формовочной земле.
Он сформировал не только сотни валов. Он сформировал новых людей, рабочих своей бригады. И когда операторы, чуть не вываливаясь из кабины крана, крутили киноленты; художники, жмурясь от летящих брызг земли с пескомета, мазали тушью листы альбома; комитет комсомола наклеивал фотографии формовщиков Олега на доску, обитую красным ситцем, - Олег выдержал самое тяжелое испытание, испытание славой.
Олег - это тот же Валентин. Пока таких людей тысячи, а будут - миллионы.
* * *
Всему бывает предел. Есть даже усталость металла. В этот вечер я заехал на почтамт и убедился, что Ира мне так и не пришлет письма.
Ночью мне показалось, что я схожу с ума.
…Между двух параллельно натянутых веревок просунули палку и закручивают их. Только это не веревки, а твои нервы. И весь ты перекручен, а палка все продолжает тебя стягивать. И потом ее отпускают. Ты раскручиваешься, перед твоими глазами дикая карусель, ты задыхаешься…
А между тем ты спокойно лежишь на кровати и знаешь, что на столе горит лампа перед раскрытой книгой.
Утром я связался с Москвой, сказал, что кончил дела, и попросил немедленно отпуск. Его мне тут же дали.
Потом я позвонил на работу Ире. И сказал, что я приезжаю.
- Что это значит?
- Ничего. Мне на все плевать. Я не могу без тебя. Я хочу быть с тобой, и все.
- Приезжай.
ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА
Заканчивая свои дела, связанные с золотом (выявление цепочки, по которой золото уходило на Запад, - одно из таких звеньев было в Харькове), Краминов параллельно занимается расследованием зверств фашистов во время оккупации. Готовятся материалы о деятельности военных преступников, многие из которых занимают военные посты в ФРГ.
Смерть велосипедиста позволяет группе Краминова раскрыть "законсервированную" явку, оставшуюся еще с войны.
ГЛАВА II
Продолжение записок Краминова
Соло скрипки. Впечатление, будто скрипка выбежала на опушку и начинает бешено вертеться, дергаться, пытаясь поймать себя за хвост. Лес оркестра выжидательно молчит.
Дирижер застыл, расставив руки, как милиционер, ожидающий в узком коридоре бегущего навстречу нарушителя.
А меня больше интересует тот чопорный интеллигентный юноша в очках с так называемой золотой оправой. На него никто не смотрит. А ведь это, вероятно, большая честь играть в лучшем оркестре нашей страны. Наверно, был лучшим контрабасистом выпуска. И на двух своих ближайших коллег по контрабасу (они пожилые и плешивые) юноша глядит свысока. А какие они на самом деле, его коллеги по контрабасу?
Привыкли интересоваться только солистами, дирижерами и первыми скрипками. Слава богу, перерыв. Все радостно откашливаются.
Надо срочно приготовиться сказать свое мнение. Ведь Ира по наивности все еще считает меня человеком, понимающим музыку. Итак, Мендельсон звучал несколько интимно. (Между прочим, когда хорошая мелодия - слушается любое грамотное исполнение. А если она неинтересная - никакой виртуоз не поможет… Я вроде стал оригинально мыслить. Только это уже где-то было. По-моему, во втором томе букваря.)
В перерыве мы фланируем в густой колонне (похоже на демонстрацию) публики. У Иры и здесь много знакомых. А это кто? Называет фамилию известного поэта. Я помню его стихи. В основном пишет о стежках-дорожках, тоскует по яблоням, березам и запаху сена.
- Ира, если он все время тоскует по родному краю, то кто же его туда не пускает? Почему он цепляется за московскую прописку?
Ледяной взгляд мне в ответ.
- Армейское остроумие.
Ну, не будем ссориться. У меня удивительно веселое настроение.
Второе отделение. Люди чинно сидят и смотрят, как вдалеке на эстраде женщина в черном (лица и рук я не вижу, запоминается лишь длинная шея) играет на рояле.
Можно ходить по улице, но циркачи ходят по канату. Это называется искусством.
А по мостовой ходить удобнее.
Между прочим, эту же музыку можно услышать по радио или купить пластинку.
Опять появляется хорошая мелодия - легкий вздох по залу. Я уверен, играй солистка только эту мелодию - все бы зевали. Но когда после десятикилометрового кросса по клавишам вверх-вниз появляется простая песенка - она производит впечатление.
В этом искусство композиторов: выдумать одну мелодию и спрятать ее под хаосом звуков. Чем лучше спрячешь - тем талантливее. Не начать ли сочинять музыку?
Публика аж глаза закатила от удовольствия. У соседки в такт дергается подбородок.
А она действительно здорово играет. Наверняка ежедневно по 10 часов упражняется. Но стоит ли убивать на это всю жизнь? Ведь тысячи музыкантов это играли. Есть десятки записей лучших исполнителей. Еще одно толкование? Стоит ли оно человеческой жизни?
А Ирка сейчас унеслась в облака. Слушает эту тетку и грезит рассветом на Карпатах. Романтические розовые горы, без консервных банок и кусков бумаги на траве.
Интересно, в консерватории считается неприличным почесать ухо? Я как мальчишка. Сегодня мне хочется хулиганить. Первый вечер мы с Ирой. Между нами говоря, я тоже все понимаю. Но в другой раз. Не могу, когда рядом сидят и усиленно "переживают".
* * *
Второй день в Москве. Второй день отпуска. Гулял днем с Женькой. Она у меня не капризничает и на руки не просится. Только когда уж очень устанет. И ела у меня хорошо. Не то что у Вали.
К вечеру вышли на бульвар. Думали, встретим Иру. Но ее мы так и не дождались.
Я сидел на скамейке. Женька гуляла по аллее. Оглянется, улыбнется и идет дальше.
Шла высокая поджарая дама в черном. Остановилась. Дама долго смотрела на Женьку. А Женька задрала голову и доверчиво - на нее. Потом дама пошла. И все оглядывалась. Поравнялась со мной. Увидела около меня ведерко и совок.
- Интересное существо. Ничего не боится. Одиночества не боится.
И пошла. Оглядывалась.
Мне она ясна вплоть до разговоров у газовой плиты. Готов спорить, что в комнате у нее старое наследственное кресло-качалка с плюшевым сиденьем.
Пошли мы обратно. Интересный разговор.
- Скажи: "Па-па!"
- Дя-дя!
- Па-па!
- Дя-дя!
- Какая отсталая девочка! Ну-ка, скажи: па-па!
- Дя-дя!
- Дура! Сама тетка.
Ирку мы не дождались. Я уложил девочку спать. Вышел на кухню. Вдруг совершенно отчетливо:
- Дядя, дядя!
Прибежал. Глаза закрыты, но заснуть не может. Из обрывков популярных песен срочно замычал какую-то колыбельную.
* * *
- Мы одеваемся по-разному. Сейчас на нас остроносые ботинки и рубахи с воротником "только что из Варшавы". Завтра мы будем в ватниках и тупорылых сапогах. Как бы мы ни одевались, у нас есть одна настоящая, на нас сшитая одежда. Гражданская война продолжается.
- Она будет всегда.
- Нет, я оптимист. Лет через сто кончится. Так вот, мы оставили баррикады. Мы идем по площади, между ними. Мы не различаем, в чем мы одеты. Я люблю Риту, но я не знаю, с какой она баррикады. И много людей ходит вокруг нас, и многих мы не знаем, откуда они. Вот смотри, Алексей, вот мы сидим с Ритой и смотрим друг на друга влюбленными глазами. Еще она чего-то на тебя косится. Ну, я ж не запрещаю. Не в этом дело. И я не знаю - кто она? Может, и она тоже не знает, откуда она. Но когда вспыхнет красное зарево и труба нарушит мирный быт - мы все станем на свои места. И может, моя любимая девушка окажется на другой баррикаде в своей настоящей одежде: белое бальное платье и бриллиантовые серьги. А может, она будет с нами, в простой ситцевой косынке. Я не знаю, кто она. Что касается нас с тобой, Алеша, я не сомневаюсь, на какой баррикаде мы будем. При свете красного зарева мы увидим друг друга в сапогах, шинели и островерхом шлеме с красной звездой. Гражданская война продолжается.
- Рита, - сказала Ира, - мужчины подвыпили и зачисляют нас с тобой в классовые враги. Я думаю, мы это им припомним.
Началась словесная перепалка и шутки. А мне понравился этот художник. И насколько я понимаю, он не трепач. О таких вещах в компании четверых за маленьким столиком в кафе так просто не говорят. Видимо, и у него наболело.
Кстати, я не знаю, прав ли он в отношении Риты, но насчет гражданской войны он безусловно ошибается. Гражданская война давно кончилась. Но я понимаю, что он хотел сказать. Он имеет в виду борьбу с мещанством. Гражданская война тут ни при чем, однако примем этот термин как "художественный образ".
Но есть и скрытые контры.
В восемнадцатом году было ясно, кто с нами и кто против. А теперь наши враги маскируются. Они против нас - и именно поэтому орут, что они за нас, орут очень громко.
Все гораздо сложнее, все переплелось. Растет человек. Все в институт - и он. Все на производство - и он. И живет тихо, не скандалит с женой, аккуратно платит профсоюзные взносы и вместе со всеми поднимает руку на собрании. А если, не дай бог, будет война, тяжелое испытание для страны? Не лопнет ли, как мыльный пузырь, его патриотизм, не бросится ли он спасать свою шкуру, то есть, применяя термин художника, на какую баррикаду он пойдет?
Бывает, что и сейчас он все отлично знает и тихо действует. Я с такими людьми постоянно сталкиваюсь. Не будь их, давно бы закрыли управление, в котором я работаю.
Краминов, а может, ты пошлешь к черту свои мысли? Люди что-то говорят, шутят, а ты сидишь как самый умный, размышляешь.
Обрывок разговора:
Р и т а. Наступает момент, и говоришь себе: хватит! Побесилась. Кончилось детство. Пора начинать настоящую жизнь!
(Перевод: я другая, поверьте.)
И р а. Наши любимые мужчины подчиняют все идее. Ради высоких идей. Ах, красное зарево! Мы на фронтах революции. Остальные все мещане. Это им очень удобно.
(Перевод: пеленки ты оставляешь мне.)
Х у д о ж н и к. Ну, нельзя понимать все в буквальном смысле. Я не нападаю на тебя. В бальном платье танцует балерина. Но на проверку она наша, в ситцевом платочке. Она диким трудом к этому пришла.
(Перевод: мы - люди искусства, тоже работяги. И пускай Иркин муж не думает, что мы - вольные художники-бездельники. А то он сидит и как на допросе нас оценивает.)
Р и т а. Мне не важно, чем она добилась успеха. Важно, что она сейчас доставляет людям удовольствие.
(Перевод: я повторяю то, что сказала ранее. Талантливым людям и красивым девушкам надо многое прощать.)
Х у д о ж н и к. Ну не всем безразлично, чем она добилась успеха. Правда, Алексей?
(Перевод (для Риты): я догадываюсь, что и ты не безгрешна, но зачем афишировать. Тем более, муж Иры человек иного склада, чем мы с тобой.)
И р а. Насколько я понимаю, для Алексея цель оправдывает средства.
(Перевод: или ты изменишься и останешься со мной, или - к черту! Извини, милый, что все время тебя дергаю, но, сам понимаешь, какое и у меня состояние. Неопределенность надоела.)
Я (перевод даю сразу: а) надо перевести разговор. Не время пикироваться; б) наверное, художнику я начинаю представляться чиновником или просто дураком; в) отвечаю Рите).
- Но об успехе можно говорить объективно и субъективно. На меня балет не действует. Ведь в общем-то, все па очень однообразны. Или колоратурное сопрано - ревет тонко и громко: "Ля-ля!"
Причем, чем выше задрана нога и чем громче пищит певица это "ля-ля", тем, считается, она тоньше и лучше выразила свое чувство. По-моему, любая условность должна идти от жизни. Однако, когда Ира сказала, что тоже любит меня, она не болтала ногами, не прыгала с разбегу, сложив руки и закинув голову, мне в объятия. И я уверен, что Рита, если она уже и сказала вам: "люблю" - то сделала это очень тихо, шепотом, а не вопила громко, на всю лестницу в подъезде, где вы стояли: "Ля-ля!" Впрочем, может, это и было. Я не видел.
В общем-то я добился своего. Не люблю, когда долго ведутся умные разговоры да еще на дежурную тему: об искусстве. Художник мне хитро подмигнул и любезно предложил еще налить. Правда, Рита не успокоилась и начала меня убеждать, что балет - это хорошо (по учебнику восьмого класса).
* * *
Я проснулся от того, что кошка (чем-то похожая на Риту) забралась в форточку и сидела на раме. Я приподнялся и махнул рукой. Кошка сощурилась, но не шевельнулась.
Потом она бесшумно спрыгнула во двор.
Ира спала и во сне улыбалась. Может быть, мне, может быть, своим знакомым, которых я не знал.
За окном вставало тощее, щуплое, дребезжащее утро. Серая стена соседнего дома уже четко отделилась от сумрачного света, то есть она уже не сливалась с ним. Было видно, что дом - это дом, а рассвет - это рассвет. И только одно окно светилось морковным цветом (как тлеющая головешка) .
В Ленинграде уже осень. И сегодня, наверно, опять моросящий дождь повиснет над городом.
Удивительная погода. На меня она действует как яркий весенний день. Такое уж настроение.
Я вспоминаю ночной разговор.
- Я хочу счастья, хочу, чтоб ты был со мной. Разве я не имею на это права? Больше мне ничего не надо. Ты должен многое изменить. Ты должен быть со мной. Каждый день, каждую ночь.
- Ирка, не надо сейчас ни о чем говорить. Я не хочу ни о чем думать. Я сейчас с тобой, и мне тоже ничего не надо. Я очень устал.
- Знаешь, наверно, мужчины очень любят быть усталыми. И говорить это своим женам. Ну, а обо мне ты не думаешь? Как я устала? Я никуда тебя больше не отпущу. С меня хватит.
Долгий, однообразный, бессмысленный разговор. Если его слушать со стороны. А для нас…
Прошла наша первая ленинградская ночь. Комнату нам нашел на неделю художник. В огромной квартире с кучей соседей. (Анну Ефимовну к телефону. Так это вы Анна Ефимовна? Теперь буду знать, как вас зовут.)
Форточка холодной рукой залезает под одеяло.
Ирка, не просыпаясь, жмется ко мне.
ГЛАВА III
Продолжение записок Краминова
Эрмитаж. Залы античного искусства. Мы бродим по ним и обмениваемся впечатлениями. Словами и без слов, взглядами. Я в своем репертуаре. Получается приблизительно так.
И р а. О, великие греки! А ведь прошло несколько тысячелетий!
Я. Похоже на кладбище. Статуи как надгробные памятники.
И р а. Смотри на эту скульптуру. Вдумайся. Три тысячи лет тому назад выходили на скалистый берег девушки в одних туниках. Смотрели вдаль и мечтали о счастье. И к скалам подходили расписные неуклюжие корабли. Смуглые, горбоносые моряки сходили на берег. Они говорили на незнакомом языке, предлагали товар или похищали девушек и увозили их в неведомые страны.
Я. Что за мода была три тысячи лет тому назад изображать философов без головы? Впрочем, наверно, так и надо.
И р а. Древние своими богами выбирали женщин. Представляешь, красивая гордая девушка могла одним взглядом заставить мощного нахального сатира, визжа, удрать в лес.
Я сажусь и смотрю ей в глаза. Идет удивительно логичный разговор:
- Что?
- Так просто.
- Перестань, здесь же люди.
- Ну и что? Я тебя не видел три тысячи лет. С тех пор, как ты вышла в тунике на скалистый берег.
- А откуда ты знаешь Риту?
- Кто тебе сказал?
- Не хитри, я же тебя насквозь вижу.
- Редкая проницательность. Может, взять тебя ко мне в отдел?
- Ну? Так где вы познакомились?
- А какая она, по-твоему?
- А какая я, по-твоему?
- Ничего, для меня сойдешь.
- Хорошо, но ты будешь со мной?
- Хорошо.
- И мы через неделю поедем в Ригу. Туда, где ты ждал моих писем, ждал меня.
- Я в каждом городе ждал твоих писем.
- И будем ходить по пустынному пляжу и вдыхать запах моря и сосен.
- Можно.
- А потом мы поедем в Таллин. Ты был в Таллине?
- Да, но поедем в Таллин.
- И мы будем ходить по узким древним улицам и сидеть в крошечных кафе. Как они называются?
- "Гном", "Москва", "Таллин". Но это уже большие.
- А потом поедем в Черновицы. Ты был в Черновицах?
- Я тогда еще не знал тебя.
- Мы будем ходить по паркам этого города, по аллеям, засыпанным желтыми листьями каштанов.
- Там есть улица Кобылянской. Это вроде бульвара. По ней не ездят машины.