Скоро Валентин написал письмо, пробудив в сердце надежду, и девушка ожила. Потом письма перестали приходить, но от этого Искрина любовь не потускнела. Она жгла ее смертельным огнем, поднимала с кровати среди ночи, и девушка не раз бегала в рощу, где парень показал ей свою грудь. Там в высокой траве под березой встречала Искра солнце, слушала таинственную сказку лесных колокольчиков, видела кристальную росу на цветах. Только кукушка ей больше не куковала, потому что пора куковать давно отошла.
Осенью снова пришло письмо от Валентина, и девушке показалось - весна пришла вновь и вновь поют соловьи.
Искра не замечала под ногами осенней распутицы, не чувствовала осеннего дождя, не слышала, как тоскливо завывает ветер и гремит железом на крыше Фабричного общежития. Валентин любит ее по-прежнему и скоро заберет в Новоград.
И ожидание стало невыносимо болезненным. Искра мучилась сама и мучила других. Стала раздражительной, грубой с подругами.
Но вот всему пришел конец. Новоград открыли. Въезд для всех свободен. И она мчится с матросами на ревущем грузовике по той трассе, по которой когда-то уехал из их городка любимый, Валентин. Где он только не побывал за это время! И в Мурманске, и на Камчатке, и в Хабаровске. И все-таки вернулся в свой Новоград, и уж там Искра найдет его непременно. Это же совсем близко!
Водитель, словно угадав ее мысли, нажимает что есть мочи на газ. Степь ровная, трасса видна до самого горизонта, и он гонит машину по-морски, на крейсерской скорости. Машина ревет, стонет, кажется, словно асфальт тает под ее широкими колесами.
Курчавый, будто он нарочно завивает волосы, главстаршина Виктор Добряков все подзуживает юного и розовощекого, как девушка, матроса - водителя Петра Шпичку:
- Семафор дал добро! Курс свободный, жми, браток.
Петр косит глаза на Искру и, увидев в ее взгляде поощрение, крепче берется за руль, выжимая из мотора последние силы.
- Давай, давай, - хохочет Виктор.
- Ой, Витя, - радуется Искра. - Да вас расцеловать стоит, если мы засветло приедем в Новоград…
- Ты слышал, Шпичка?
- Да, слышал, как не слышать, - вздыхает Петр и сразу краснеет. - Кого целовать будут, а кого боцман на губу может посадить…
- Да за что?
- За бензин. На такой скорости она жрет бензин, как верблюд, - жалуется Петр, но скорости не сбавляет. - А повороты тут крутые. Того и гляди придется винтики от мотора собирать…
Виктор словно и не слышит ничего - рукой оперся о ветровое стекло, страхует Искру, чтобы не ударилась, если Шпичка вдруг затормозит.
- Ваш моряк яхты любит?
- Любит! - Искре приятно, что Виктор так кстати вспомнил о ее любимом.
- О, тогда мы его сразу найдем. Не тужите. Я из яхт-клуба сам не вылезаю…
- Найти нетрудно, - смеется Искра. - У него на груди выколото пронзенное стрелой сердце и имя "Искра".
Виктор подскочил. Глаза его вдруг округлились:
- Что вы сказали? Выколото? Не может быть. За это ведь под суд, у кого найдут хотя бы иглу и чернила. А тех, кто уже наколол, на флот совсем не берут… для военного моряка позор эта татуировка…
- Неужели? - искренне удивилась девушка.
- Точно! Вы так отстали, дорогая наша Искра, что и сказать страшно… Сейчас уже и флот не тот, и военные моряки стали совсем другие… Среди торгашей и траловиков это дело еще процветает, а у нас давно нет… Давным-давно…
- Так ведь красиво же! - восхищенно воскликнула Искра.
- Дикари и на лбу выжигали, и на шее. А в носу дырки прокалывали, чтобы прутья или кольца вдевать, как свиньям… Это же каменный век, а теперь атомный…
- Так ведь у моряков это традиция, а не дикость…
- Самая плохая, - прервал девушку главстаршина, не давая ей договорить. - Эти традиции гнали на кулачные бои целые улицы, хутора и даже села… Ни за что ни про что люди ломали друг другу ребра, выбивали глаза. И все это считалось традицией… Ну да ладно об этом. Вы мне скажите лучше другое: какая это сестра будет срочно разыскивать брата? Какая это сестра не знает его адреса? Какая сестра полетит к нему, как к любимому? Какой это брат имя сестры станет выкалывать на груди? А?
- Что же тут объяснять? - спокойно ответила Искра. - Мой брат любит одну мою подружку, а мы с ней тезки. И она его тоже! Да как любит! Света белого не видит. Так никто больше не любит!..
- Ой-ой-ой! - деланно запричитал Виктор.
- Вы уж не перебивали бы. Вот они с братом немного поссорились в письме. Я и должна все выяснить и помирить их. Ясно?..
- Ла-ла-ла! - завопил Шпичка и громко загудел в клаксон.
- Ты что, спятил? - набросился на него Виктор.
- Тут спятишь, услыхав такое, - облегченно вздохнул водитель. И стал сбавлять скорость на спуске. - А я-то думал, что влюбленная - это вы, Искра. А выходит, что это ваша подружка. Чего же вы сразу не сказали? Вот и разбери вас, девушек… Говорят одно, а думают другое… Да если бы я знал такое дело, я бы давно уж к Новограду подвозил вас…
- Так гоните же быстрее. Я вас первого расцелую…
- Меня?
- Вас! - весело выкрикнула Искра и хлопнула его по плечу.
И машина снова рванулась вперед, круто вылетая на середину трассы.
Магической букве "Ф" давали дорогу не только грузовики, но и легковые машины, словно она везла не картошку, а невесть какой ценный груз.
К вечеру они въехали в лес и услышали шелест ветра, который дул с моря и заигрывал с виноградной листвой. Машина по привычке остановилась возле шлагбаума, но там было тихо и безлюдно: ни капитана Корзуна, ни сержантов, ни флотского патруля.
4
Они шли в Новоград напрямик, по тропинке, которую хорошо знал капитан Корзун, ибо по ней ходили к пропускному кордону лишь его сержанты да флотский патруль.
Тропинка петляла среди садов и виноградников, едва приметная для постороннего глаза. Ею мало кто пользовался, потому что от шлагбаума все ходили по асфальтированной дороге. А теперь Корзун показывал эту тропинку Олесе и Андрею, чтобы она была известна завтра всем людям и стала для них наикратчайшей, как он говорил, коммуникацией от Золотой долины до Новограда.
- А куда она выходит, ваша тропинка? - спросила Олеся.
- Прямо к могиле.
- Ой! - забеспокоилась девушка. - Что же придумать?
- Как что придумать? - не понял капитан.
Леся холодно взглянула на него. Он словно маленький, этот "служба-дружба". Сам ведь не раз журил ее, когда она, опаздывая на работу, проходила мимо могилы с пустыми руками. А теперь, как только сократили его должность, сразу все позабыл…
Вместо ответа девушка сбежала с тропинки на буйно зеленеющий альпийский лужок и побрела по траве, молча нагибаясь и срывая дикие цветы: ярко-красные маки, душистую медуницу, цикорий, синие полевые бессмертники, кровавые звездочки гвоздики и желтые колокольчики и снова и снова красные горные маки.
Андрей тоже принялся рвать цветы. Он захватывал цветы вместе с травой и рвал их под самый корень, небрежно бросая на руку. Парень! Он и нес их как охапку дров. За ним двинулся капитан Корзун. Этот срезал цветы перочинным ножиком осторожно, с опаской, как неумелый садовник. Он выбирал кусты, где цветов было больше, и срезал лишь один, оставляя прочие доцветать. И бутоны не трогал, как Андрей, который валил, без разбора, все подряд. Олесе это понравилось. И она первая заговорила с капитаном:
- Хватит, капитан! Надо ведь оставить и тем, кто после пойдет этой тропкой…
- Согласен… Правду говоришь, девушка, - выпрямился капитан. С этим букетом в руке он показался ей очень хмурым и одиноким.
- Да вы не грустите! - ободряюще сказала она. - Вас в Новограде все уважают и без работы не оставят…
- Что тут грустить? - вмешался Андрей. - Была бы шея, а ярмо найдется!..
- Парень! - погрозила ему Олеся, сокрушенно покачивая головой. - Ты опять не думаешь, что говоришь?
- Простите! - Андрей вскинул на плечо винтовку, смущенно посматривая на Корзуна. Свое извинение он адресовал ему.
- Да не в этом дело! - пожал плечами капитан. - В одном уверен: теперь в Новоград валом повалят все, о ком говорят "держись, море, кизяк плывет", простите за выражение… Вот и приплывут к нам из Одессы, из Ростова…
- Да что вы! - запротестовала Олеся. - Неправда! Теперь и Ростов и Одесса другими стали. У нас ткачихи оттуда работают. Рассказывали. У них давно уж того нет, что когда-то было.
Капитан вздохнул.
- Посмотри весной на реки, впадающие в море. Сколько они несут мусора, щепок, грязи и погани, которая собирается в болотах и оврагах. И море наше все это принимает, хорошо дезинфицирует, выполаскивает в соленой воде и чистой речной водой возвращает земле. Пресная вода ведь легче соленой, морской. Вот она и находится в море сверху, и испаряется, и падает из туч дождем, свежая и чистая, обогащенная кислородом и азотом. Море, Олеся, вечный конденсатор и фильтр воды…
- Да вы метеоролог! - восхищенно воскликнула Олеся.
- Нет, девушка, я когда-то следователем был. Вот и придется возвращаться к старой профессии. Снова стану фильтром и дезинфектором, если они приплывут в Новоград, все эти рыцари темной ночи и глухого бездорожья. Если они прибудут даже не из Одессы и Ростова, то уж наверное и точно из лагерей по амнистии. Из десятка честных, все осознавших и покаявшихся один да позарится на чужое добро. Вот тут мне и найдется работа… Если не в прокуратуре, то уж наверняка там, где уголовный розыск.
- У, страшно! Прокуратура! Уголовный розыск!
- Ничего страшного. Где преступление, там и наказание, - улыбнулся капитан. - Новоград до сих пор был закрытым, режимным городом. Здесь не совершали преступлений, потому и не нужны были наказания. А вот как дальше будет, посмотрим!
- Вам это не по душе, что Новоград теперь открытый город? - не выдержал Андрей, возмущенно размахивая руками. - Вы только подумайте, сколько тут можно санаториев открыть для людей! Сколько детских лагерей возле моря! Да разве комсомольский патруль не свернет шею этим рыцарям темной ночи, если повалят сюда? Я первый пойду в патрули после работы. Знаю бокс и приемы самбо…
- Я же не против, Андрей, - объяснил Корзун. - Думаешь, мне было весело день-деньской или всю ночь стоять возле ворот? Горько, брат, было. Такую красоту от людей спрятали. И море, и виноград, и целебные источники. И пляжи! А солнце какое! А грязи! Я не раз об этом думал, конечно про себя. А когда Верба так неожиданно спросил обо всем этом, у меня язык словно присох к нёбу. Стою, ошарашенный, как пень, право, слова выговорить не могу. Только в голове все вертится: "Так точно! Так точно!" Вот до чего довела служба в милиции. Думаете, я не знаю, что ваши девчата дразнят меня "служба-дружба"? Знаю…
- Кто вам сказал? - покраснела Олеся.
- Сорока на хвосте принесла.
- Матросы? - засмеялся Андрей.
- Да хоть и они… Какое это имеет значение, если теперь я возвращаюсь к гражданско-полезному делу. Не забывайте, что когда-то и я тоже был комсомольцем и тоже недолюбливал каждого милиционера, как теперь шоферы… Да! Правду не скроешь. Вот и не трепи языком, парень, будто не по душе мне, что наш Новоград открыли… Олеся тебе правильно заметила…
Тропинка извивалась в высоких травах. Они шли по ней гуськом: впереди стройная, изящная Олеся, за ней немного грузный капитан Корзун, замыкал шествие Андрей.
- Я думал еще об одном, - неожиданно снова заговорил Корзун. - Если мы спрятали в Новограде такую природу, исторические памятники, то имеем ли мы право прятать и все то, что родилось в нашем городе хорошего уже теперь, после войны? По-моему, не имеем права. Вот так я, братцы, подумал еще тогда, но ни Вербе, ни адмиралу слова не сказал…
- И напрасно! - заметила Олеся.
- Это почему же напрасно? Они же оба больше моего знают, что в Новограде происходит. К чему зря болтать? Потому они и поддержали вашу резолюцию и в Москве и в обкоме. Наверное, для того и открыли нас, чтобы все люди увидели и кое-чему поучились. Это, я думаю, и была одна из главных причин. Как говорят следователи, первое доказательство.
- Это вы правильно! - задумчиво проговорила Олеся.
Они подходили к Золотой горе, на которой высился старый маяк.
Гора возвышалась над городом и морем, за что ее и прозвали Горой всех ветров, которые живут в море, а сюда прилетают ночевать. Гора ветров и скорбного молчания. Ветры ломали об нее свои крылья и потому не залетали в Золотую долину, где шумели сады и наливался солнцем виноград.
Люди умолкали на этой горе, снимали головные уборы, потому что здесь были похоронены матросы. С ранней весны и до поздней осени тут шумели буйные травы, переговаривались с ветром. А ночами все умолкало. Только огонь маяка показывал кораблям дорогу в море и людям - на земле. Днем маяк гас, но посылал в эфир пеленгованные радиоволны. А когда ложились на землю туманы и бушевали снежные бури, он кричал и на море и в горах громким и тревожным голосом ревуна. Этот голос хорошо знали капитаны кораблей, проходивших мимо Новограда. Его ждали военные моряки, возвращаясь с боевой учебы, потому что ревун извещал их о долгожданном отдыхе на суше, о теплых кубриках в порту у горы. И о девушках, ожидающих моряков, извещал маяк.
Во время оккупации маяк был мертв. Два года. И голоса не подавал. И огоньком не улыбнулся. Фашисты даже для себя не осмеливались его зажигать. Они зорко охраняли его. Однажды ночью маяк ожил, вспыхнул всеми огнями и показал дорогу в порт нашим кораблям и морской пехоте. И с того времени не гаснет. На маяк вернулся его прежний смотритель Дмитрий Григорьевич Яворский, посадил вокруг молодой сад, разбил цветники. Он жил тут постоянно и в Новоград спускался лишь изредка.
Старик хорошо видел с горы, а еще лучше с верхней башни маяка, как строился и рос горрд, где то тут, то там поднимались журавли башенных кранов.
О прочих событиях внутреннего значения старику рассказывала жена, говорливая и неугомонная Анна Николаевна, возвращаясь с работы. Она работала на комбинате ткачихой и обучала таких же девушек, как Олеся Тиховод, Галя Диденко, Стася Богун. Теперь они стали настоящими ткачихами и сами могут обучать других. Неутомимая на работе, она и дома успевала управляться со всеми делами, и мужу помогала присматривать за маяком, который знала как свои пять пальцев: умела зажигать его, гасить, чистить линзу, налаживать вентиляцию. Этому ее обучил старик, сказав как-то в шутку: "Смотри, жена, разбирайся. Может, когда-нибудь и девчат своих научишь, как учила когда-то шелк ткать. Они море любят. Не так, правда, море, как моряков. А маяк всегда выручает моряка в беде…" Жена засмеялась: "Не хотят девчата на твой маяк. Не хотят!" Старик нахмурился: "А наша Олеся?" Жена вздохнула: "Не ведаю, Митя, не спрашивала. Трудно спрашивать у нее…"
Дмитрий Григорьевич умолкал и больше не спрашивал жену, но и сам не решался спросить Олесю. О таких вещах надо говорить наедине, а разве Олесю встретишь когда-нибудь одну? Она всегда в компании ткачих или военных моряков.
Но старик не терял надежды. Вот и теперь, увидев Олесю, он вышел ей навстречу. Но, разглядев, что девушка снова не одна, нахмурил кустистые брови, подал Олесе руку. Корзуну и Андрею лишь молча кивнул головой. Он не уважал людей, которые, живя возле моря, не любили его. Андрей и Корзун, по его мнению, были именно такими черствыми, равнодушными людьми. Дмитрий Григорьевич обратился к девушке:
- Леся, прибегал посыльный с фабрики. Тебя партком разыскивает.
- Но ведь я сегодня выходная.
- Не спорь, дочка. Лучше позвони.
- Что звонить? Уж лучше я забегу, если так, - вздохнула Олеся.
- Правильно, - похвалил старик, взглянув на капитана и Андрея, и заметил: - Настоящий моряк не прячется, когда его вне очереди на вахту зовут. На то он и моряк.
Но тут он заметил, что у капитана и Андрея точно такие же цветы, как у Олеси, и, приподняв над головой мичманку, слегка поклонился:
- Спасибо, товарищи! Пойдемте быстрее, не то увянут…
Он повел их по асфальтированной широкой дорожке, которая тянулась от маяка в долину, где на просторной террасе высился обелиск на Могиле Неизвестного матроса.
У подножья обелиска лежала плита из белого мрамора. На плите - бескозырка, высеченная из черного гранита. И две такие же ленточки. Наискосок настоящий корабельный якорь, покрытый черным лаком, чтобы не ржавел. Черное на белом. Это было так просто и так выразительно. Вечность. Бессмертие. И огонь клокочет в бронзовом цветке, похожем на огромный тюльпан. Днем и ночью. В бури и в дождь. Вечно будет гореть сердце Неизвестного матроса. Гореть, не сгорать…
У Могилы Неизвестного матроса нести вахту старик согласился сам: "Только прошу, чаще комсомольцев посылайте, школьников. Цветы будем разводить. Деревья сажать!"
Они подошли к могиле и хотели положить цветы.
- Подождите! - остановил их старик.
Он принес из дощатой будки три обливных кувшина с водой и выстроил их перед могилой.
Поставив цветы в воду, все склонили головы.
Олеся все время смотрела на высокий каменный маяк, поросший мохом с северной стороны и густо увитый плющом у основания. Старик заметил это и тронул девушку за локоть. Она вздрогнула, словно пришла в себя, и прижала ладонь к горячему лбу.
- А наш Новоград уже открыт со всех сторон! Слышали? - вдруг сказал капитан Корзун.
- Слышал. По радио передавали, - бросил старик.
- И я сегодня первый день гуляю, - криво улыбнулся капитан, стараясь все-таки вовлечь в разговор хмурого смотрителя. Но тот глухо ответил:
- Ты себе службу найдешь…
- Я не об этом, - поморщился капитан. - Скоро и к вам, Дмитрий Григорьевич, прилетят туристы. Забот больше станет. Справитесь ли? И маяк, и эта могила. Там огонь и тут огонь…
- Справлюсь. Что ж тут не справиться. За цветы спасибо. До свидания!
Он направился к маяку размашистым и решительным шагом, как ходят матросы: голову набок, плечо вперед. Словно рассекал штормовой шквал. Из кармана кителя выбился пустой рукав и затрепетал на ветру как-то до боли сиротливо.
Капитан, глядя ему вслед, проговорил:
- И откуда он такой взялся?
- Море принесло! - воскликнула Олеся. - Ведь он герой, его в гестапо пытали, а он ни о чем им не рассказал. Ни об акватории порта, ни о фарватерах, ни о подводных камнях в гавани. Якорные мины они вытащили из моря, а что там глубже творится, так и не узнали. Их корабли к нам не заходили. Боялись… А старик молчал… Ему отрубили пальцы. По одному. Жгли железом. Молчал. Потом отрубили руку. А он все равно ничего не сказал. Вот какая история, капитан, - она пристально глядела на Корзуна, словно ждала от него ответа, а потом резко повернулась и быстро зашагала к морю, где светился ясными высокими окнами шелкоткацкий комбинат. За ней двинулся и Андрей. Капитан же Корзун даже не тронулся с места. Лишь крикнул им вслед, чтоб остановились, и неожиданно спросил:
- А старик курит?
Олеся на ходу кивнула головой.
- Так я вернусь к нему, - сказал капитан. - Вы идите, а я вернусь и попрошу у него закурить. Он почему-то сердит на меня. Надо же выяснить, что тут случилось?
Корзун быстро пошел обратно к маяку.
А Олеся взяла Андрея под руку.
- Послушай, - сказала она весело. - Может, я себе платье куплю? Неудобно как-то получается. Люди начнут к нам приезжать, а у меня до сих пор нет такого платья, какое бы хотелось заиметь. А? Помоги мне выбрать…
- Что ж, давай. У меня как раз и деньги при себе есть, - удивился и обрадовался Андрей.