- К Светлане, Анна Николаевна, один китобой стал нахально приставать, угрожать ей. Девчата у него финку видели… Ведь правда, девочки?
- Видели. Он и нам грозил ею на танцах, - затараторили со всех сторон.
- А что же вы патруля не позвали?
- Да парень хитрый был. При патруле не показывался. Старался перехватить Свету в лесу, где-нибудь на крутой тропке…
- А может, Светлана сама была виновата. Может, она ему повод дала? К тебе же, Олеся, он не приставал?..
- Не давала она ему никакого повода… А ко мне потому не приставал, что видел несколько раз с Гнатом… Я его Гнату показывала, но приставала был далеко…
- А что бы ему твой Гнат сделал? - вдруг вмешался Василий.
- Да спросил хотя бы документы.
- Правильно! - согласилась Анна Николаевна. - Но ты, Олеся, этим не маскируйся. Уж когда вы все перебрались в общежитие и осталась там ты одна, - продолжала Анна Николаевна, - я послала к директору настоящую делегацию, одна идти постеснялась. И выпросили мы для тебя, Олеся, последнее место. А ты что? - пошла в общежитие, договорилась с комендантом, поменяла женское место на мужское и поселила Андрея, красавца писаного, альпиниста и моряка, который туда плывет, куда ветер несет.
Девушки захохотали.
Олеся нахмурилась. Прикусив пересохшую губу, она тихо и виновато бросила:
- Андрей же от мачехи убежал. Чем он виноват?
- Он не виноват, согласна. Но почему ты все делаешь наперекор всем? Почему?
- Да не делаю я наперекор, Анна Николаевна. Не делаю…
- Не делаешь? А в райкоме партии кто сказал, что ваша бригада недостойна звания коммунистической, потому что в буфете без продавца порядка нет? Может, не стоило говорить этого?
Олеся побледнела. Длинные ресницы ее задрожали, словно она собиралась плакать.
- Ну что вы все насели на меня из-за буфета? Что ж, лучше если бы я правду скрыла? Меня правда-то как раз за язык и потянула.
- Да никто тебя на нечестный путь не толкает, - спокойно ответила Анна Николаевна. - Разве тебя кто-нибудь учил иначе поступать?
Олеся встрепенулась:
- Да вы вот сами рассудите, Анна Николаевна, учили или нет. Я в школе хорошо знала французский язык. Все говорили - способная. Может, и вправду. И вот меня в десятом классе стали оформлять в дипломатическую школу. Все было в порядке. Язык знала. Воспитанница детского дома. Комсомолка. Круглая сирота. А вышло - ничего не вышло. Не приняли. Ответили мне, что поздно, все места уже заняты, а потом оказалось, что не из-за этого меня не приняли. Просто, когда была война, я находилась на оккупированной территории, а что мне тогда и пяти не было - почему-то не приняли во внимание. Вот как меня учили.
- Подожди, Олеся. Ты просто не хочешь смотреть трезво на некоторые вещи, - попробовала остановить девушку Анна Николаевна, но вышло у нее это как-то неуверенно.
- Не могу? Да я тогда очень остро почувствовала, что такое неправда. Это меня больше всего мучило. Не рвалась я в эту школу. Анна Николаевна, а вас не мучило, когда вас из партии ни за что исключили?
Яворская молча обняла за плечи Олесю, словно боялась, что та сейчас вырвется и умчится невесть куда.
- Пойдем, не надо ожесточаться, теперь это все уже позади, - устало проговорила она, - давайте-ка зайдем к вашему новичку Павлу Зарве, поглядим, как он обосновался в родном доме. Я ведь мать твою хорошо знала, Паша.
Все шли молча. Зарва немного впереди, а остальные - вслед за ним. Подойдя к своему дому, Павел опустился на скамейку и глухо проговорил:
- Ну, открывайте, кто тут старший. Кто мне дом сберег, да вот книжку сберегательную отдал, куда за все годы квартплата внесена. Открывай, Ольга!
Чередник достала ключ из-под камня у порога. Рука ее дрожала. Она никак не могла попасть ключом в замочную скважину. Наконец открыла, пропуская Павла вперед.
Павел решительно шагнул в светелку. У него защемило сердце. Все здесь было как и когда-то, во времена детства. Широкая отцовская кровать, застеленная белым покрывалом. Большое зеркало в черной раме, а внизу - фотография. Высокий стройный моряк держит на согнутом локте бескозырку. Отец. Возле него маленькая, худенькая, вся в белом, как куст калины в цвету, его, Павла, мать. Как живая. Держит на руках Павлика, одетого в новенькую матроску. Странно. Он тогда еще и ходить не умел, а матроску ему надели. Отец настоял… Павел с усилием стряхнул оцепенение и спросил:
- А где же наша новенькая? Искра, что ли?
- Я вот она! - выскочила Искра. И, смутившись, попятилась к двери.
- Так вот что, девчата, - сказал Павел. - Пусть Ольга с Искрой живут тут - в большой комнате, а я перейду в маленькую… Мы, я думаю, уж как-нибудь договоримся… Рабочие ведь люди, ткачи, и не из артели "Пух-перо"…
- А может, они вдвоем и не уживутся? Тут характеры нужны одинаковые, как группа крови, - неожиданно возразил Василий.
- Так пусть кто-нибудь из общежития поменяется, у кого группа крови та же.
Павел громко засмеялся. Он так неожиданно предложил квартиру, что Искра растерялась и не знала, что делать: она готова была расцеловать парня, но, неожиданно для себя, смешалась и не осмелилась.
…А через час она стояла в ожидании троллейбуса с подружками на привокзальной площади, куда они пришли забрать ее вещи. Внезапно мимо промчалась какая-то парочка и бросилась к переполненному автобусу, уже тронувшемуся с места. Искра чуть не вскрикнула от неожиданности: она увидела Валентина. Он был в морском кителе, без погон, в новенькой мичманке и хорошо отутюженных брюках, в блестящих ботинках. Валентин бежал, крепко поддерживая под руку длинноногую женщину. Искра тихо вскрикнула и стала оседать на чемодан, закрывая платком глаза.
- Искра! - откуда-то издалека донесся голос Олеси.
- Может, на солнце перегрелась? - совсем рядом спросила Ольга. - Солнце опасное в такую пору.
- Опасное, предательское… очень… - быстро повторила Искра, только бы они к ней не приставали. - Предательское. Предательское. Ничего.
9
А Валентин, ошалевший, ослепленный новым увлечением, так и не заметил Искру. Собственно, он и не надеялся ее тут увидеть.
Выйдя из поезда со своей спутницей, Валентин сдал на хранение чемодан, не оценивая его, только вынул из него фотоаппарат.
- Завтра будем снимать. Пленок у меня уйма. Красота какая вокруг! Настоящий рай! Рай, если он действительно существует, только у нас… А вы как думаете, Ирен?
- Называйте меня Ирина, прошу вас. Не знаю, не видела, - тут же кокетливо улыбнулась его высокая, казавшаяся слегка сутулой спутница.
Ее сутуловатость скрадывало просторное, с высоким воротом платье, облегавшее полную, но стройную фигуру немолодой уже женщины, которая, хотя и пользовалась довольно умело косметикой, все же никак не могла скрыть предательские морщинки. Да, вероятно, именно своей незаметной красотой, которая не бросалась сразу в глаза, и привлекала Ирен. Ласковые глаза, таившие в своей глубине янтарный блеск и морские солнечные искорки; резные тонкие ноздри; ровные, хотя и редкие зубы. Высокая белая шея, чистая и тонкая, постепенно переходившая в круглые, словно точеные плечи. Под прозрачной нейлоновой тканью - небольшие, скорее девичьи груди, не знавшие еще материнства. Широкие бедра, длинные ноги…
Ирина Чугай, так звали женщину, была художницей. Именно профессия и потянула ее на юг, к морю, в живописные места Кавказа. Там море и небо переливаются, тают в дымке, ежеминутно меняют цвет. А деревья и кусты нарядились в такое одеяние, какое ни один художник не в силах нарисовать. И все окутано шелковой дымкой, словно кто-то выткал сказочные полотна и расстелил сначала по горам, а потом дальше, по морю до самого горизонта.
В поезде молчаливая, слегка застенчивая художница оказалась в обществе двух солидных директоров, которые страдали одышкой и не могли, конечно, так быстро и любезно угадывать ее малейшие желания, как это делал веселый балагур Валентин. То ли за кипятком сбегать, то ли в буфет, то ли пойти на пристанционный базарчик, который всегда шумел где-нибудь в дальнем конце перрона. Куда им, этим директорам, угнаться за молодым моряком? Поэтому они сразу прекратили свои заботы, препоручив Ирину Валентину. А он так легко и ловко делал это, что успевал и обоих директоров снабдить продуктами, ягодами и прочими базарными лакомствами чуть ли не на каждой остановке.
И делал он это без лишней суеты и зазнайства, не рекламируя ни собственную сноровку, ни умение. Вел себя в обществе молодой женщины весьма скромно. Лишь один раз он перестарался, принявшись ловко подбрасывать яблоки. Получалось это у него хорошо, и Ирина, всплеснув руками, заметила:
- Ого! Да вы еще и жонглер!
- Нет, - смутился Валентин. - Это флотская гимнастика. Вот, позвольте.
Он схватил ее маленький несессер и так ловко стал его подбрасывать, вместе с тремя яблоками, что директора притихли каждый в своем уголке. Но парень вдруг пошатнулся. Несессер, ударившись об угол верхней полки, раскрылся, и из него посыпалась всякая всячина. Валентин бросился подбирать и все извинялся перед Ириной за свою неловкость. Он положил туда и два аккредитива, которые улетели под скамью.
- Ого? Да еще вместе с контрольными талонами! - покачал он головой. - Вот этого, Ирина Анатольевна не стоит делать. Деньги любят осторожность… В дороге все может случиться…
- А я не боюсь! - улыбнулась Ирина. - Раз вы возле меня, так чего же мне бояться? Может быть, я наконец-то куплю себе у моря в горах домик. Не больше чем из двух комнаток с террасой, которая будет служить мне мастерской. И начну писать…
- А я вам буду посылать салюты с кораблей. Согласны? - засмеялся Валентин.
- Пожалуйста.
Оба директора сошли в степи на безлюдной станции, недалеко от которой должен был проходить большой оросительный канал, и Ирина осталась с Валентином наедине. И тут ее будто кто подменил. Она стала хмурой и замкнутой, забившись в уголок у окна. Наверное, думала, что Валентин, хорошо познакомившись во время пути, сразу начнет приставать к ней. Она заметила, как он смотрел на ее оголенные руки.
Но моряк, прикрыв дверь, легко вскочил на верхнюю полку и лег там, словно в купе никого не было. А Ирина сидела возле окна, безмолвная и, казалось, осиротевшая. Ей стало жаль, что она так плохо подумала об этом парне, который всю дорогу беспокоился, чтоб ей было удобно и хорошо. И так захотелось, чтобы он сел рядом, прижал к себе и обо всем расспросил простыми словами, не теми, какими говорили ее коллеги художники, скульпторы, которыми говорил и ее бывший муж Герман, скульптор по металлу.
Но моряк молчал и, казалось, даже не дышал. Она заговорила первая:
- Ну вот мы скоро и приедем. У вас тут, наверное, знакомые есть… Каждая вас радостно встретит…
- Нет, - равнодушно ответил Валентин. - Я за женским полом не волочусь…
- О, вряд ли, Валя, - лукаво ответила она, впервые называя его сокращенным именем/
- А почему вряд ли? Я могу повести вас в театр или в кино. Могу обойти с вами все бульвары и танцевальные площадки - словом, побывать везде, где собираются люди, и даю голову на отсечение, со мной не поздоровается ни одна женщина. Факт! Была у меня одна девушка тут; пока я ездил в Кронштадт в командировку, вышла замуж за офицера. И уехала на Тихий океан… Ну, что ж: у него звание повыше, да и жалованье больше… Вольному воля, а спасенному рай…
Он время от времени затягивался сигаретой, на потолке то тускнел, то поблескивал матовый плафон. Ирине снова стало жаль его.
- Не грустите, - сказала она. - Вы ведь еще совсем молоды… еще встретите на своем пути искреннее сердце…
- Что-то не видно таких сердец. И не слышно… Легко вам говорить, если у вас по этой линии все в ажуре. Деньги есть, домик в горах не сегодня-завтра будет… А потом дадите телеграмму - и прилетит на крыльях ваш скульптор…
Она долго молчала, потом вздохнула:
- Не прилетит… Ему водка и пьяные дружки дороже… Много горя он мне принес…
Валентин погасил докуренную сигарету, зажег новую. Кажется, и не шевельнулся, пока она говорила, как влюбленный, который, притаившись, слушает соловья. Наверное, представлял себе ее Германа - безвольного и ленивого пьяницу, всегда сонного и вялого. Ирина лечила мужа от алкоголя, но все напрасно. Потом устраивала подручным к разным скульпторам, но и от этого было мало пользы. Он вынес из дома всю ее одежду и пропил. Порвал и порезал все ее акварели, которые она так долго и с таким упоением рисовала. И все из-за того, что не давала ему денег на выпивку… Почему она его когда-то выбрала, полюбила?.. Не поймет теперь сама. Просто женщины часто не знают, чего хотят… Вот Валентин не любит спиртное. Ведь когда оба директора выпивали, он категорически отказался. А ей принес на какой-то станции бутылку натурального вина. Выпил с ней по рюмке, остальное же до сих пор стоит на столике. Кто знает, есть ли еще такие моряки…
- Неужели придется целый день ожидать теплохода? - спросила Ирина.
- О, да! - Валентин наконец оторвал от губ сигарету. - А я еще раз выясню на месте.
- Если так, то я бы хотела зайти к художникам на шелкоткацкий комбинат… Меня очень интересует их работа… Рядом море, горы, чудесные парки… Невиданная красота…
- Это можно, - Валентин снова затянулся сигаретой.
- А разве до сих пор нельзя было? Кажется, запрещение на въезд тут уже сняли?
- Давно… Теперь можно… Словом, там все выяснится, Ирен, не волнуйтесь. Хватит вам забот со своим пьянчужкой…
Она вспыхнула и укоризненно посмотрела на Валентина.
- Не надо, Валя… Он добрый… Это водка сбила его с толку… И не зовите меня Ирен… - Потом, помолчав, спросила: - Почему вы так много курите?
Валентин как будто нарочно закурил снова. Не ответил ей.
Лишь в багажной камере спросил, как она оценит свой чемодан. Никак. Там ценностей нет. Пусть Валентин сдает его, как и свой.
Он это и сделал. Говорил тихо, склонившись к Ирине, чтобы не слышала работница, которая принимала вещи на хранение. Парень отдал Ирине квитанцию на чемодан, и они поднялись на второй этаж вокзала, в ту комнату, где все эти дни ночевала Искра. Этой ночью Ирина будет здесь спать, а он, моряк, - напротив в мужской комнате, где две койки уже заняты, а его будет третья.
Оформляя ночлег, они задержались и потому не встретились с Искрой. А из-за того, что их автобус вот-вот должен был отправиться, они стремглав помчались к нему и сели уже на ходу. Конечно же у них не было ни единой секунды на то, чтобы рассматривать пассажиров, среди которых вместе с новыми подружками стояла и Искра в ожидании своего рейса.
…Ирина с новым спутником любовались вечерним Новоградом, долго сидели в ресторане, у самого моря, много танцевали. А в перерывах между танцами слушали, как мечтательно и убаюкивающе шумит морской прибой. И ушли почти последними.
10
- Ой, девочки, что же мне делать? - загоревала Искра, поставив посреди комнаты чемодан, ивовую корзинку и большой узел с подушками.
- Плясать! - ответила Олеся. - Квартира есть, на работу стала, а жених сам прибежит. Ты о них часто говоришь…
- Да что ты! - замахала руками Искра. - Нужен он мне! Не про это я.
- А про что?
- Не могу я тут сегодня одна оставаться! Я плакать начну от радости, что ли… Ну, пожалуйста, только на сегодня возьмите меня с собой. Возьмите, ладно?
Девушки неуверенно переглянулись. Они сегодня все заняты. Галя и Стася - в техникум на занятия идут, Светлана - у нее консультация в институте перед сессией. Олеся уже который день не находит себе места, дожидаясь из моря Гната. Поэтому она имеет право хотя бы на один свободный вечер, чтобы забежать на маяк к Дмитрию Григорьевичу и расспросить его про корабль Гната. Ольга уже куда-то убежала. Больше в комнате никого нет.
- Искра, пойдем со мной… А вы давайте по аудиториям рассыпайтесь, девчата, - решительно сказала Олеся.
- Олеся, если тебе куда-нибудь идти нужно, так я не буду хвостиком, - извинилась Искра, когда они остались вдвоем. - Я только так согласна, если ты свободна.
- Свободна до самых потемок. А потому пойду на маяк, узнать про Гната, он должен вернуться из плаванья.
- Возьми и меня на маяк. Я вам не буду мешать… Я просто посижу у моря, а потом потихоньку уйду совсем…
- Глупенькая ты, Искра. Зачем ты мне завидуешь? Разве у тебя никогда парня не было, никогда ты его не ждала?..
- Было, да сплыло, - вздохнула Искра. Но, заметив, как Олеся вмиг насторожилась, тут же спохватилась и снова стала расспрашивать: - Скажи, Олеся, а твой Гнат верный? Он не может обмануть? Да что мы стоим. Пошли. Если хочешь, отвечай. А нет - так показывай ваш город… Я ведь толком еще не видела…
Они шли по широкому бульвару, потом остановились в сквере, смотрели на море. Искра все засыпала Олесю вопросами, перескакивая с жизни личной на фабричную, интересовалась историей города и тут же выясняла вопрос о взаимоотношениях ткачих и моряков. Но все-таки больше всего ее интересовали отношения Олеси с красавцем моряком, который так долго плавает в море.
- Он верный и обмануть, я думаю, не сможет, - словно рассуждала вслух Олеся. - Он очень меня любит и ужасно ревнует. Да не в этом беда, Искра, не в этом…
- А в чем же, Олеся? - прижалась к ней Искра, не сводя внимательного взгляда с главной аллеи, по которой не спеша прогуливались офицеры и матросы с девушками.
"С нею что-то происходит. Что она бегает глазами по сторонам, не пропуская ни одной пары? Неужели ищет кого-нибудь? - глядя на Искру, думала Олеся. - Интересно, может, она нам неправду сказала? Постеснялась, что мы подумаем, будто она за женихами приехала? А если и вправду только из-за этого?"
Но Олеся ничего не сказала Искре. Наоборот, заговорила о Гнате искренне, откровенно, словно была давно дружна с Искрой. Но Искра, уловив ее минутное замешательство, снова спросила:
- А ревность - разве это злое чувство?
- Если оно слепое, то с ним горе, оно со временем может стать предательским… Да я не этого боюсь, Искра… Мой Гнат другой. Он чуточку феодал. Понимаешь, по своей психологии - отсталый феодал в зародыше. Он знает три вещи на свете: службу, непосредственное свое начальство в штабе и собственную квартиру на маяке, у стариков Яворских. Ну, конечно, в одну из этих его сторон жизни, в квартиру, должна входить и я. Это значит, что я должна после работы забыть обо всем на свете. Никаких тебе общественных дел ни в бригаде, ни в комитете комсомола. Я должна свою личную жизнь полностью подчинить ему… Это же ерунда, Искра. И откуда он у него, этот эгоизм? Как же тогда жить, если только на палубе, с матросами, все за одного, а один за всех? А на земле, вне службы, всё наоборот. И жена у него, как у немецкого бюргера, должна знать всего только три слова: киндер, кюхе, кирхе…
- Ребенок, кухня, церковь, - быстро перевела Искра и засмеялась. - Но ведь церковь здесь ни при чем, Олеся. Или он у тебя и на море богу молится?..