- Хуже, он вместо бога придумал идола похлестче: жена должна денно и нощно беречь его покой, уют, радеть только о нас двоих. Причем объясняет он это как будто бы и убедительно: что ты, мол, будешь разрываться между семьей и работой да еще общественными поручениями. Я люблю тебя и хочу, чтоб у моей жены жизнь была спокойна, да и содержать семью я в состоянии один. Ты понимаешь всю несуразность этого? Наша бригада стала жить по новым законам коммунистической морали… Ну, пусть у нас еще не все получается, но мы стараемся… Вот он говорит: "Я хочу", а мое мнение, мое желание на этот счет? Да и не он один. Я знаю многих офицеров, которые дальше этих заповедей ничего не видят и видеть не хотят…
- Олеся, - тронула Искра за рукав подругу. - А почему у вас одни моряки в погонах ходят, а другие без них, но тоже во флотских кителях и мичманках?.. Это что, они в свободное время могут так одеваться?.. Чтобы комендантский патруль не цеплялся по мелочам? Да?
- Нет. Без погон ходят демобилизованные. А военные моряки всегда одеты так, как приказывает комендант в этот день: то ли форма номер один, то ли два, то ли три или четыре.
- А я думала…
- Тут думай не думай, а закон, устав корабельный требует порядка.
- Значит, военный моряк не может надеть свою форму без погон?
- Нет, он скорее наденет гражданский костюм, чем военную форму, чтобы китель без погон или ремень без кортика. Зачем же? Золотые шевроны на рукавах все равно выдадут его звание, специальность и все прочее…
- Это хорошо. Очень хорошо, - обрадовалась Искра. - Сразу увидишь, где военный моряк, а где подделка!
Олеся внимательно посмотрела на нее, удивленно спросила:
- А разве, Искра, это так важно, где военный моряк, а где торговый? Ведь по одежке только встречают, а провожают по уму… Нередко бывает, что и на груди у него и на мичманке полный блеск, а в голове такой туман, что дальше некуда… Ведь не форма одежды определяет человеческую красоту…
- А у нас в Самгородке как выйдут парни и девушки на гулянку - словно сад расцветает, так красиво оденутся. И во все дорогое. У нас по одежке ценят и парня и девушку…
- А труд, работа? Разве они не облагораживают человека?
- Все это так. Но ведь одежда - результат труда. Как работал, так и заработал…
- Но ведь не все работают, а деньги все же загребают. Воришки, спекулянты, взяточники. Их-то одежда не может определить их работу на пользу общества, их личный вклад в наше общее дело. Ведь так, Искра?
Искра не ответила. Ее взгляд снова бегал по толпе, разыскивая среди незнакомых людей моряка без погон. Девушка всем своим существом чувствовала, что о н где-то здесь, совсем близко, но найти его никак не могла. Черные кители и мичманки были одинаковы на всех моряках, и от этого стандарта, разбивавшего ее мечты, рябило в глазах.
После того как она увидела Валентина с чужой женщиной в дверях переполненного автобуса, он стал мерещиться ей в каждом военном моряке, который шел под руку с девушкой или женщиной. От этого было так тяжело, что сердце жгло огнем, и перед Олесей было неудобно.
Теперь, правда, стало легче. Искра внимательнее начала присматриваться уже только к морякам без погон. Но и это причиняло много хлопот. У одного моряка оказались прилизанные узенькие усики. У второго мягкие курчавые бакенбарды. Третий сосал красивую, блестящую, давно погасшую трубку. И такое разочарование приносил Искре каждый моряк без погон, которого она перегоняла, таща за собой удивленную Олесю, и уже не слышала ни ее вопросов, ни странных и непривычных для нее мыслей.
Олеся даже оглянулась, словно сама хотела найти человека, который прятался тут и на расстоянии гипнотизировал Искру, водил ее за нос.
- Искра, что с тобой? - наконец спросила Олеся.
- Ничего, - постаралась улыбнуться Искра.
- Как это ничего? То тебя несет в толпу, и я бегу за тобой, как маленькая, то тебя вдруг уводит куда-то в сторону.
- А мне такие, как твой Гнат, нравятся, - вдруг неожиданно сказала Искра. - Если бы мне попался такой вот, верный, надежный, я бы ему ноги целовала. Я бы уж ему домашнее гнездышко так устроила да убрала, что он бы и нос никуда не показывал… Я давно о таком парне мечтаю, который бы на таких вот трех точках сидел, как твой, словно на мертвом якоре. Каждой девушке такого хочется, Олеся… Ты спроси любую из нас, она тебе скажет то же самое.
- То же самое? - иронически протянула Олеся.
- Да! То же самое, Олеся, - радостно подтвердила Искра.
- Смешно. А что ты скажешь, если такие люди засохнут на своих трех точках? Моя жена, мой дом, моя семья. И больше ничего. А где же здесь наше? Наша фабрика? Наша Родина? Наша цель? Да где здесь, наконец, наша работа?
Искра зевнула.
Олеся удивленно и холодно смерила ее взглядом.
- Ты против этого, Искра?
- Нет. Но только дайте мне и личное счастье. Дайте мне свое гнездышко, куда ни буря, ни гроза не залетят…
- И солнце не заглянет? - прибавила Олеся и спросила: - А что же там будет без солнца? Болото, тина, топь… Не знаю, как ты, а я даже не представляю, как можно жить вот без девчат, без друзей, без товарищей? Такая жизнь, по-моему, невыносима и ужасно скучная. Это еще при капитализме куда ни шло…
- Почему обязательно при капитализме? - вспыхнула Искра.
Она уже не бросала взгляды во все стороны, потому что они свернули и попали на тихую и безлюдную улицу, которая поднималась в гору, к самому маяку. Тут прохожих было совсем мало, Искра видела каждого издали, и потому она внимательнее слушала Олесю, пристальнее смотрела ей в глаза. И отвечала увереннее.
- К нам будут ходить гости. А мы к ним. Почему же это плохо? Каждая птица свое гнездо вьет. Закон природы. Против него никто не пойдет. Оно мое, а не наше.
- Хорошо, согласна, - уже спокойнее заговорила Олеся, - но беда в том, что это мое и на работе проявляется. Работа моя, и никому больше нет до нее дела. Какое мне дело, что у тебя нитка порвалась или нет основы? У меня свои напасти, чужие мне не нужны. Лишь бы у меня все в порядке было. Так или не так, Искра?
- Так. Только что поделаешь, если вся жизнь на этом построена. За один год ее не переделаешь, Олеся. Даже песня такая есть: "Сам пью, сам гуляю, сам постель я разбираю!" Сам!
- Не смейся, Искра, ты ведь сама скоро перестанешь петь эти песни… Ты другую затянешь, раз пришла к нам.
- На чьем возу едешь, того и песню поешь, - улыбнулась Искра.
- Нет, ты теперь не найдешь такую фабрику, где бы другую песню пели. Ты чувствуешь, как это здорово?
Искра вздохнула.
- Ты всегда такая, как сейчас, Олеся?
- Какая?
- Ну такая ясная и смелая… Тебя, наверное, никто с пути не собьет, потому что у тебя что на собрании, что дома - одна правда. А не как у других. У тех нет ничего святого за душой. Я б их вешала, гадов!..
- Зачем? Они же наши люди, только душа у них почернела, заела их зависть, погоня за длинным рублем, за богатством. Может, это внушили им их отцы, которых сделал такими капитализм. Да ну их! Что я тебе, лектор по распространению знаний или агитатор? Мы же гулять идем… Вон уже и маяк виден…
- А почему же? Ты здорово рассказываешь, - горячо сказала Искра и тут же не удержалась, чтобы не задеть Олесю. - Только на словах оно всегда все получается.
- Девушки! Можно вас на минуточку? - вдруг услышали они и, оглянувшись, увидели, как, перепрыгивая через лужи и размытую дождями брусчатку, к ним бежал Добряков.
Искра ойкнула. Все пропало. Сейчас он начнет расспрашивать о Валентине.
- Что ты? - участливо спросила Олеся.
- Ничего, это ведь мой знакомый… Они привезли меня к вам на машине, - выпалила Искра и, чтобы не дать старшине разговориться, начала первая: - Виктор, знакомься. Это Олеся Тиховод, комсорг нашей бригады. Прошу.
- Да мы давно знакомы, Искра. На всех комсомольских активах вместе бываем.
- А кроме этого?
- Не везет, - засмеялся Виктор. - Ходим, как говорят, разными курсами. А как ваши успехи, Искра? Как идут розыски?
Искра, отворачиваясь от Олеси, прижала ко рту палец. Виктор понял ее сразу и закашлялся. Олеся ничего не заметила.
- Позвольте быть вашим спутником, девчата? - попросил Виктор.
- А что ж, пожалуйста, - вырвалось у Искры. - Мы на маяк идем.
- Так я тоже с вами.
- Зачем? - удивилась Олеся.
Виктор объяснил:
- Вы, Олеся, спешите к старику, чтобы узнать, где там бродит Гнат Бурчак, лейтенант торпедного катера? А я иду, чтобы самому взглянуть на дальний рейд. Сухопутная моя командировка кончилась, и меня снова направили на крейсер. Но он в море. Вот я и жду у моря погоды. Чем без толку ждать, лучше посмотреть, где крейсер. Может, сам угадаю, когда он причалит к берегу?
- А тебя старик пустит на маяк? - спросила Олеся.
- Вчера пускал.
- Так ведь это вчера было. А сегодня, может, и заартачится. Ты его не знаешь.
- Знаю. Но перед тобой, Олеся, он все двери откроет. Тут уж и я непременно прошмыгну… Вы своей красотой так ослепите ему глаза, что он меня и не заметит…
- Заметит…
- Но уже будет поздно, - лукаво прищурившись, вздохнул старшина. - Он сразу начнет рассказывать про свой маяк, а потом только увидит меня. Именно тут ему и нужна будет аудитория. Тогда уж он не погонит. Это не в его характере…
- Ох и хитрый ты! - засмеялась Олеся.
- Не точно, Олеся. Моряк не хитрый, а бдительный. Он должен все предвидеть, взвесить и найти выход из самого сложного положения. Этому нас постоянно учит море… Так вот, пошли, девушки… Нечего терять зря время.
Он взял их под руку.
- Подождите! Без цветов не годится, - напомнила Олеся.
- Ах, да! Цветы! Цветы! Будут цветы! - закричал Виктор и потянул девушек к цветочному киоску.
11
Все произошло так внезапно и неожиданно, что Олеся все еще не могла прийти в себя. Кровь на рельсах до сих пор стояла перед глазами. Выстрелы Гната, пугающе прозвучавшие среди ночи, звенели в ушах, словно колокол, который бил и бил тревогу. Над тихой бухтой и в глубине туннелей несся полный отчаяния крик запыхавшейся и побледневшей Искры, которая прибежала, тяжело опираясь на крепкую руку главстаршины Виктора Добрякова. Если бы не Виктор, неизвестно, чем бы все это кончилось. Ночь темная. Время позднее. Все люди спят. На улицах ни комендантских патрулей, ни дружинников. А женщина, потеряв сознание, истекала кровью на рельсах, по которым с минуты на минуту должен был пролететь курьерский из Москвы. Уже грохочет это в глубоком и холодном тумане, по которому уходят вдаль рельсы.
Мертво. Тихо. Безлюдно. Только маяк вспыхивает среди ночи, как вчера и позавчера. Две секунды яркого, слепящего света - и снова на одну секунду непроглядная тьма. Так каждый день говорит с морем далекий маяк. Но услышали ли выстрелы и крик на маяке? Наверное, нет. Выстрелы прозвучали на дне глубокого ущелья, и звук их мог докатиться до маяка только по оврагу. А маяк стоял на горе рядом с вечным грохотом и шумом морской волны и ветра. И поэтому Дмитрий Григорьевич всю ночь невольно прислушивался к морю, словно не верил умным радарам и электронным приборам, которые день и ночь прослушивали и просвечивали море до самого дна. Давняя привычка, приобретенная на маяке еще тогда, когда этих приборов не было, заставляла старика делать все так, как до войны. Смотритель должен был ловить в море огоньки кораблей, каждую вспышку световой сигнализации, каждый сигнал катастрофы, который может возникнуть на горизонте.
Так вот, на маяке спокойствие, наступившее здесь еще задолго до прихода обеих девушек и главстаршины Добрякова. Правда, спокойствие это чисто внешнее, потому что Дмитрий Григорьевич еле сдерживал себя, кусая посиневшие губы. Его заскорузлые, вечно сбитые пальцы гнули стальной прут, словно это был ивовый прутик, из которого плетут лукошки. Он слушал жену, глядя себе под ноги, и время от времени вздыхал.
Анна Николаевна, зная нрав мужа, рассказывала историю Павла Зарвы осторожно, сдержанно, стараясь не вывести старика из равновесия4 не взволновать его и без того износившееся сердце.
В комнате тихо и уютно. Пахнет лесным чабрецом и душицей. Это Олеся накосила у своей избушки душистой травы, которой теперь густо усыпан пол. Еще пахнет смолой, морскими водорослями, солью, йодом. Старик вдыхает эти запахи, время от времени посматривая в чистое окно, за которым раскинулся аккуратный дворик с буйно разросшейся акацией и высится каменная башня безмолвного маяка. Рядом с маяком вздымается длинное каменное строение, где находится запасная электростанция на тот случай, если вдруг наступят перебои в снабжении городской электроэнергией. Но даже если и эта, запасная, электростанция выйдет из строя, маяк все равно будет светить. Для этого у Дмитрия Григорьевича во второй половине дома наготове аккумуляторная станция. В высоких стеклянных посудинах залиты кислотой элементы. Они дают столько электроэнергии, что ее хватит не на один маяк. Вот и получается, что тут есть целых три источника света. И маяк никогда не потухнет, раз за ним смотрит Дмитрий Григорьевич Яворский, чародей и неизменный часовой морской стихии. Он так наловчился угадывать погоду, что куда тем синоптикам, которые рисуют розу ветров! Говорят - будет солнце, а на улице льет как из ведра. Пророчат с вечера бурю, а утром над ними смеется на море полный штиль. Дмитрий Григорьевич никогда не спешит со своим прогнозом. Даже в самый тяжелый шторм, когда на море не видишь ни горизонта, ни кораблей и никто не знает, когда этот шторм умается, старик спокойно объясняет:
- Утро принесет надежду… Обязательно…
И его прогнозы оказывались верными. Давняя морская поговорка - утро принесет надежду, - родившись в бурях и морских разгулявшихся стихиях, оправдывалась. Самая крутая непогода утихала каждый раз посреди ночи, и наутро снова выглядывало солнце, теплое и ласковое. И море уже не ревело, а только вздыхало, утомившись в трудной битве с шальными ветрами. Утро у старика всегда было символом всего ясного, доброго и счастливого не только на море, а и на земле, среди людей.
Сейчас старика волнует другое. Понимают ли там, на фабрике, что к Павлу надо быть внимательнее? Должны бы понимать… Правда, одно дело понимать, а другое - что-то делать, чтобы такие, как Зарва, не покатились вновь с горы. Дурень он, дурень, ни за что ни про что глаз потерять…
Анна Николаевна догадывается, что происходит с мужем, а потому и принимается не спеша перетирать посуду.
Старик же поднимается и идет к окну, которое выходит на маяк, к морю… Там, на море, испуганно билась о воду и громко кричала чайка. Высокая волна гремела у подножья маяка, заливая весь низ каменной башни.
Анна молчала.
В руке Дмитрия Григорьевича лопнул стальной прут и упал на пол. Старик толкнул локтем раму и распахнул настежь окно. В комнату ворвался грохот моря, соленый запах влажного ветра, а вместе с ним острый запах йода, смолы и еще чего-то, что всегда царит на морском побережье, когда начинается шторм и глубоко мутит воду.
Анна подошла к мужу, подала ему холодной воды:
- Выпей, Митя, не терзай себя понапрасну.
Даже не взглянул.
- А покойная его мать знала?
- Долго не знала. А когда услыхала, упала и уже не встала. При этом Ольга была.
- Какая это?
- Ну ее квартирантка, та, что в одной бригаде с Олесей. Ольга Чередник. Она и квартиру сохранила…
Соленый ветер ворвался в окно, разбросал седые волосы на голове старика, который, медленно опустившись на сосновую лавку, стоявшую вдоль стены, застланную старым ковриком, съежился весь, сжал зубы, словно ему сразу стало холодно и неприветливо от этого соленого ветра, без которого, кажется, он и жить не мог. Тихо, но как-то холодно и предубежденно спросил:
- А у вас, когда на работу в цех принимали, допытывались о прошлом, бередили небось рану?
- Нет.
- Хорошо. А то теперь такие языкатые пошли, им только повыспросить. Таким молокососам ничего не стоит ляпнуть ненароком, что он, мол, был вором - вором и останется.
- Это ты брось, старый. Да и молокососами напрасно ты их называешь.
- Напрасно… Да сопляки они все, переродились небось… А отчего, говорят, новенькая, что в Олесиной бригаде, все бегает да морякам в глаза заглядывает… Рановато еще… Только ведь приехала… Надо бы ей разъяснить все это…
- Разъяснили. Да не в этом дело… Просто у них в Самгородке, наверное, парней маловато… Вот и разбежались у девчонки глаза…
- Разбежались… Разбежались… - ворчал Дмитрий Григорьевич. - Смотри, чтобы у нее сердце вот так не разбежалось. А то напляшется твоя Искра по танцевальным площадкам - да и погаснет. Только пепел по ветру разнесет…
- Не волнуйся, Митя. Все будет отлично, - успокаивающе проговорила Анна и стала убирать в шкаф посуду.
- А я бы его взял на маяк!
- Павла, что ли?
- Да, его.
- Не сбивай уж его с толку, Митя. Человека бригада приняла. И отдел кадров дал согласие на оформление. А ты себе смену найдешь. Вот скоро начнется демобилизация… Только крикни, не один морячок прибежит…
- Думается мне, что он неплохой парень. Жаль только, что с малолетства споткнулся… Мне бы поговорить с ним, жена. Слышишь?
- Да вон он идет, как будто бы к нам, - взглянув в окно, сказала обрадованно Анна Николаевна.
Старик поднялся, спросил понимающе:
- Подстроила?
- Да отстань ты. Ничего я не подстраивала. Олеся их ведет. И Павла. И новенькую… Да еще и матроса какого-то. Кто бы это? А?
- Матроса я знаю. Это электрик с крейсера. Он и вчера прибегал, - взглянув в окно, засуетился старик. - А где мой новый китель с орденами? Где мичманка?
Олеся отрекомендовала Дмитрию Григорьевичу своих знакомых, и он затоптался, не зная, что ему делать. Вести всех сразу на маяк или пригласить в дом?
Выручила Олеся:
- Я не пойду на маяк, Дмитрий Григорьевич. Мне нужно с Анной Николаевной по секрету поговорить.
- Опять фракция? - спросил старик добродушно. - А мы пойдем. Да, товарищи?
- Да! - весело поддержал его Виктор.
- Вот это порядок! Так что же ты стоишь? Показывай гостям дорогу. Ты же тут свой, бывалый, - сказал главстаршине смотритель маяка.
- Дмитрий Григорьевич, взгляните на море. Не видно ли там наших? - крикнула ему вслед Олеся.
- Ты его сегодня жди, к вечеру. Ясно?
- Ясно, - улыбнулась та и зарделась.
- Соскучилась, Олеся? - спросила Анна Николаевна.
- Ой! Еще как соскучилась. Я ему цветов принесла. Откройте его комнату, пожалуйста.
- Да там не заперто. Проходи.
Олеся побежала по коридору, распахнула дверь комнаты Гната, которую он снимал у Яворских. И остановилась на пороге, как завороженная, словно боялась идти дальше, чтобы не спугнуть тишину, спокойствие и мечту, поселившиеся здесь с того времени, как девушка полюбила.
…Впервые они встретились на вечере ткачей и моряков в Доме офицеров флота, когда новогодний бал был в разгаре. Олеся стояла у самой двери, собираясь уходить, как вдруг вошел он. Один. Раскрасневшийся с мороза, немного усталый, но одетый во все новенькое, он, казалось, так и сиял весь.
- С Новым годом, девушка! С новым счастьем! - подошел он прямо к ней. - Как же вас зовут?
Олеся назвалась, подала руку. Пожал крепко. Она пошла с ним танцевать, и танцевалось ей легко. И было радостно до слез.
- Вы опоздали. Почему? - спросила она.