И еще, Димка тогда с базара притащил коробочку диковинного заморского фрукта, киви. На гульден - целый десяток! Кивины они ели только так, вместе с мохнатой их кожурой, да так и вкуснее, только хвостики древесные выплевывали. А голландцы их чистят, чудаки! А еще как-то купили они клубнику, да вот только на вкус несильно отличалась она от сырой картошки, только что помягче. Декоративная, на гидропонике. Смотрится хорошо, долго не портится, а вот кушать - это извольте натуральную, совсем по другим ценам. Словом, гримасы капитализма, как расписывали парторги-комсорги. А они еще не верили.
Но гримасы гримасами, а пока остается здесь. Почему? Да как-то так сложилось. И, если честно, особо некогда - или неохота? - об этом думать. Вот, сейчас свернет в этот проулок, потом к знакомой двери, звонок, полминуты ожидания, ухоженная старушечья физиономия. Постоянный клиент, одинокая пенсионерка, по-голландски помешанная на чистоте и по-голландски прижимистая. С нелегалами-то оно дешевле выходит, без налогов и прочей мутотени. А придерись полиция - что докажет? Тимуровец, старушкам помогаю, а они мне за это спасибо говорят, пряничком угощают. Свободные люди в свободной стране.
Потом - велосипед, другой адрес, другая физиономия. В субботу, кстати, хотел съездить с Машкой на море - искупаться. Уже ведь и лето вовсю, да и погода пока, вроде, ничего - надо же устраивать себе иногда и выходные! А в воскресенье, может быть, заглянем с ней вместе вечером к Лодейниковым.
Так что все нормально!
Велосипед тщательно прикован к стояку, звонок поет свою трель. Раскрывается дверь, и дежурное:
- Goede middag, mijnvrouw.
- Hoi, Alex.
14. С Марусей на Маркене: былые любови
Вечером в пятницу Саша сделал два звонка. Сперва маме в Москву - для ритуальных словообменов "как дела - все в порядке". Порядок с обеих сторон был довольно относительный, но, во всяком случае, все шло по заведенному и не было причин жаловаться. А может, и были, только не говорили о них. Мама по-прежнему слегка болела, пыталась свести концы с концами в двух редакциях и одном институте одновременно, страшно переживала за свой предпенсионный возраст и вяло протестовала против присылаемых Сашей с редкими оказиями долларов. А так как будто и не удивлялась, что это делает ее сынок на два часовых пояса к западу от нее. Здоров, сыт, одет и ладно.
Потом позвонил Маше. Маша на самом деле была не Машей, а Карен, но предпочитала, чтобы звали ее непременно на русский манер. Маша училась в университете на отделении русистики и западала на все русское, даже отращивала косу до пояса, что как-то странно вязалось с ее нордическим овалом лица и длинным тонким носом. Вот только серые глаза подходили.
Познакомились они три месяца назад, и у них намечался роман - как раз в той чудной стадии, когда все еще возможно, но ничего не ясно, когда симпатия не переросла в сладкую и мучительную влюбленность.
С Машей они договорились провести субботу вместе, и Саня хотел поехать на море, в Зандфорт-ан-Зе. Все равно по субботам у него редко бывают заказы. По субботам вся семья обычно дома, кому тут нужен чужой уборщик? А тут еще и лето все-таки вступило в свои права, пригревало солнышко и наконец-то кончились бесконечные дожди. На море было здорово, все напоминало рижское взморье, куда они пару раз ездили в далекие лета детства.
Саша один раз даже прокатился туда на велосипеде - километров 30 в одну сторону, не меньше, и совершил героическое омовение - уж очень хотелось поближе познакомиться с этой синевой! - а потом все никак не мог согреться. Как раз зарядил мелкий противный дождик и не отпускал до самого дома. Зато даже на глобусе можно было теперь прочертить его героический маршрут: пересек от края до края выдавшийся в море ломоть Голландии.
Но у Маши возникло иное предложение: остров Маркен. "Такой остров, сказала она, где живут по-старому, ну, в общем, сам увидишь. И тоже море, правда, залив. Он, конечно, грязный, но тоже морской". Ну, Маркен так Маркен. Имя само по себе ничего не говорило Саше, но новые места всегда интересно посмотреть. Договорились встретиться в 945 (ох уж эта голландская пунктуальность!) у центрального вокзала.
Погода субботним утром выдалась удачная: ветрено, легкие облачка, но без дождя и в целом солнечно. Как раз для приятной поездки. До вокзала Саня добирался на велосипеде, и в такое время нетрудно было найти свободный кусок пространства на велосипедной парковке. С Машей договорились встретиться у главного входа и подошли к нему с двух сторон практически одновременно, строго в назначенное время.
- Hoi! - Саня радостно чмокнул девушку в щеку.
- Привет!
- Hoe gaat het?
- Нормально! - рассмеялась она, - давай говорить по-русски! Я уже знаю, что на вопрос "как дела" надо отвечать "нормально", а не "хорошо". Как ты думаешь, это отражает менталитет русского народа?
- Это отражает, что кто-то задает слишком много умных вопросов, - приобнял ее Саша, - автобус-то где?
- Здесь рядом. Пошли. Через десять минут автобус до Моникендама. Там возьмем катер.
- На абордаж?
- Что?
- На абордаж, говорю, возьмем - как пираты?
- А как надо сказать?
- "Поплывем на катере". Или "сядем на катер".
- Спасибо, Саша. Поплывем на катере…
- … к растакой-то матери, - не удержавшись, срифмовал Саша. - Частушка, фольклор.
- Нет, этого юмора я пока не знаю, - серьезно ответили Маша. - Вот наш автобус. Надо семь полосок стриппенкарт, это далеко.
- Ага, у меня есть. Как раз специально купил длинную.
Они сказали заветное "twee, Monikendam", водитель сверкнул штемпелем, как когда-то пограничник в аэропорту, и голубая с серым стриппенкарта - билет на несколько поездок на общественном транспорте - украсилась двумя фиолетовыми полосками цифири. Свободных мест было полно, сели рядом, причем Саша, по старой привычке, пристроился у окошка (Машка-то все равно не в первый раз, уже давно все это видела). Вскоре автобус тронулся и почти сразу нырнул в чрево огромного туннеля, проходящего под морским заливом с нелепым именем Ij.
- Тут в прошлом году, - рассказала Маша, - трафик остановился. В порт приехало русское судно, у моряков не было денег, они хотели посмотреть город. Они пошли пешком по тоннелю. Сработал alarm system…
- Сигнализация.
- Да, сигнализация. Долго не могли их найти, а потом долго не могли им объяснить, что пешком нельзя.
- А эти дорожки по бокам?
- Только для emergency. Если, например, пожар и людям нужно выйти наружу.
- Да, Машка, вот такие мы, русские. Бедные, но гордые.
- Вы хорошие! Я это давно поняла. Я еще в детстве зачитывалась Толстым. Надо мной даже насмехались другие дети, они читали комиксы про space wars. А я плакала от Наташи Ростовой, правда! А потом, когда я была подросток, я открыла Достоевского. Это был новый мир, представляешь! Только я очень мало понимала. Я тогда думала: как может быть у русских столько имен? Я не знала, сколько в этих книгах героев. Если человек Иван Иваныч, то кто такие Ванечка и Ванюша? Я, например, Карен. И все. А вот теперь я могу называться Мария Яковлевна (моего отца зовут Jар, Яков), Маша, Маруся…
- Машка, Маха, Маруська… впрочем, это уже было, - радостно подхватил Саша. - Что, разобралась потом с героями Достоевского?
- Ага! - девушке явно нравилось, как звенели на языке у парня ее новые имена.
- А почему именно Маша, кстати?
- Подожди! И вот потом, уже когда я учила русский в университете, я стала понимать, что в моей жизни чего-то не хватает. У меня были русские друзья, и мы говорили по душам. Они позвали меня петь в русскую церковь. Мне очень нравится пение, и церковная музыка особенно. Я стала петь в хоре, приходить на службу. А потом я решила принять Православие. И стала именоваться Мария.
- Ну, в общих чертах это я знаю. А вот почему все-таки Мария? А не, скажем, Екатерина - ведь больше на Карен похоже?
- Я не хотела, чтобы было похоже на Карен. Я хотела стать русской. Потом я поняла, что это не получается. Для меня Маша - самое русское имя. Я его хотела.
- Хорошее имя, - кивнул Саша.
Автобус тем временем выбрался из-под земли и покатил среди ровных домиков северного Амстердама и его ближних пригородов. Деревня… Да вообще, годится ли тут такое слово? В основном - пастбища, разгороженные канальчиками с мостиками вместо ворот. Редкие крестьянские усадьбы и вовсе ни на что не похожи: чистенькие домики, по фасаду каменные львы или вазы игрушечного размера, а с заднего двора или пастбища в двух метрах поодаль глядят толстые мохнатые овцы, раз в двадцать крупнее каменных львов. И тут же роскошная машина, а то и две.
И ни клочка земли под пустырь! И ни одного строения, от которого не шла бы безупречная лента асфальта, вливающаяся у самых ворот в узкое шоссе и через десяток километров - в скоростную автостраду. Будет ли так когда-нибудь в России? Невозможно поверить.
- Саша, а тебе, что нравится в Голландии?
- Знаешь, я тоже не раз задавал себе этот вопрос. Ведь для чего-то я тут задержался, в конце концов! Ну… есть вещи, которые лежат на поверхности. Тут, конечно, жить сытнее, ничего не скажешь. Но если бы только это, я бы давно сбежал. Еще тут все очень четко и просто.
- Что ты имеешь в виду?
- Супермаркеты. Нет, серьезно. Ты же бывала в России?
- Да, три раза.
- Ты ходила в наши магазины?
- Да, иногда ходила.
- В обычные, за сосисками?
- Очень мало, с русской подругой. Я знаю, это было сложно. Не всегда было товара, потом надо запоминать цену, идти в кассу, называть ее, потом стоять очередь к прилавку и давать чек. Это очень странная система. Неудобно.
- А теперь сравни: супермаркет. Поняла?
- У вас скоро тоже будет цивилизованный рынок. Саша, но при чем тут ты? Ты живешь здесь из-за супермаркетов? Это не может быть правда.
- Да нет, это ерунда, я эти сосиски самые там, в Москве, только так лопал. Были бы сосиски. Я о другом. Понимаешь, у вас все общество такое: пришел, выбрал, заплатил. И - пользуйся.
- Это капитализм, Саша. Это все за счет духовности. Когда так в супермаркете, я согласна. Но у нас же так во всех аспектах, и это ужасно.
- Это удобно, Машка, понимаешь? Меня никто не грузит, я живу сам по себе, как хочу. Я никому ничего не должен. Я свободен.
- Это не свобода, Саша. Но я пока не умею этого объяснить.
- Да что ты, Машка, я тоже понимаю, духовность, Достоевский, я сам Чехова запоем читал, и до сих пор читаю. Я только за. Но меня всю дорогу грузили: ты должен, должен, должен… Одним - делать вид, что строю коммунизм, другим - кукиш власти в кармане показывать, третьим - изображать интеллигентного мальчика из хорошей семьи. А здесь - никому и ничего. Вот ты студентка, в скором будущем - элитный специалист, а я лимита, прости за выражение, и мы вместе. И никого не колышет! Понимаешь, это здорово.
- Я понимаю тебя, Саша. У меня были похожие мысли. Я носила майку с портетом Че Гевара, когда мне было пятнадцать лет. Но моих родителей будет колыхать, если я женюсь за такого человека, как ты. Они буржуи.
- Буржуи, говоришь? А мы приехали, что ли?
Автобус действительно застыл у остановки с надписью "Monikendam", и они неспешно выплыли наружу, не прерывая разговора. Было так здорово говорить на языке, которого заведомо никто не понимал, и можно было обсуждать любые темы. Впрочем, в самом Амстердаме русских становилось все больше, и в людных местах Саша уже не раз натыкался на соотечественников. Большинство из них наслаждались той же языковой неприступностью - в квартале красных фонарей мужики откровенно обсуждали программу дальнейших похождений, а на рынке один шпаненок кричал другому через все ряды: "Васёк, чё тибрить-то будем?" Если так пойдет дальше, то скоро русский будет тут легко узнаваем, подумал Саня… И едва ли ему обрадуются.
Но пока радовались. Как-то они с Димкой стояли на остановке, о чем-то говорили. К ним подошла старушка без комплексов, поинтересовалась, что это за язык. Когда узнала, что русский, пришла в неописуемый восторг, сообщила, что сама наполовину коммунистка (оба парня скривились) и подарила пакет с замечательными пирожками, который как раз оказался у нее в руке. Ничего, она себе еще купит… Она ж настоящего коммунизма и не нюхала.
Мимо старой церкви Маша с Сашей прошли к гавани. Собственно, городок и был развернут вокруг этой самой гавани еще со дня своего основания - тут находились основные кафе, магазины и киоск, где задешево продавали замечательную скумбрию горячего копчения, только что из моря.
Все голландские города похожи уютностью и добропорядочностью и все, кроме Амстердама - чистотой. Непохожи они множеством мелочей, из которых и складывается неповторимость облика: формой крыш, регулярностью и расположением каналов и даже выражением лиц прохожих. Эту атмосферу было очень трудно описать, но легко уловить, угадывая в каждом городе характер: вот мускулистый портовый трудяга - Роттердам; а вот тихий очкарик, переулочный студент-гуманитарий - Лейден. А Моникендам - капитан рыбацкой шхуны. Вот так.
На катере они выбрали верхнюю палубу, хотя было довольно ветрено. Рядом радостно галдела группа американцев, фоткая друг друга на фоне моря и примеряя купленные в лавчонках не берегу черные рыбацкие кепки - Саша как раз недавно в русской газете видел такую на Жириновском. Катер медленно оторвался от причала, выбрался к узкому выходу из гавани между двумя половинками старого деревянного мола и заскользил по серой рябистой глади. На море было немало разноцветных парусов, некоторые совсем близко, и можно было видеть, как управляются со снастями люди на собственных яхтах.
- Здорово, наверное, так, на яхте, - мечтательно сказал Саша.
- Да, и очень дорого. Саша, можно задать тебе откровенный вопрос?
- Ну?
- У тебя, наверное, в Голландии были девушки?
- Были две. Собственно, так и вышло, что из-за одной я и задержался тут.
- Расскажешь?
- Попробую. Если не обидишься?
- Нет, не обижусь.
- Она тоже училась в университете, как ты, только на другом факультете. Мы приехали сюда с театром на гастроли, я тебе уже говорил. И однажды после спектакля она подошла ко мне и сказала, что я играл лучше всех. Лестно, конечно, но я до сих пор не уверен, что она это всерьез.
- А что она имела в виду?
- Ну, может, просто, я приглянулся ей. Скажем так: не я играл лучше всех, а ей было приятнее смотреть на меня, чем на всех остальных. Нет, правда, я не думаю, что она специально врала. А потом она пригласила меня на вечеринку… ну, мы и подружились.
- Вы с ней спали?
Саша не случайно сказал "подружились" - ему всячески хотелось избежать примитивной последовательности "познакомились - выпили - перепихнулись". Может быть, оно так и выглядело со стороны, но трудно было объяснить, чем отличалось их знакомство от такой же цепочки действий на танцах в доме культуры. А отличалась она очень сильно, хотя он едва ли мог бы объяснить, чем. Только ли тем, что вместо дома культуры была колоколшьня утрехтского собора?
- Ну-у-у… Никак не привыкну к вашей голландской манере задавать вопросы в лоб. Ну да, спали. Только не в этом дело.
- Извини, я не хотела тебя задеть.
- Понимаешь, мне тогда все было в новинку. Все было такое красивое, яркое, сочное. И Ингрид была такая яркая. И мне все хотелось попробовать, а тем более, что она сама так ненавязчиво предложила. Тьфу ты, выходит, словно я оправдываюсь перед тобой. В общем, это трудно объяснить. А потом мы стали ездить со спектаклями по стране. Знаешь, это было так странно - приезжаем в новый город, играем спектакль, возвращаюсь в гостиницу, а там - Ингрид. Но все быстро подошло к концу, а душа требовала, как у нас в одном фильме старом говорится, продолжения банкета. Я еще не насытился впечатлениями. Да и в России меня практически никто не ждал. В общем, решил еще немного потусоваться и не полетел обратно со всеми.
- Остался?
- Ты, может быть, заметила, я предпочитаю говорить "задержался". У нас говорили "остался" в старые времена, когда обратно уже было не вернуться. Сейчас - другое дело. Ну, а с Ингрид все очень быстро кончилось, даже не очень понятно, почему. У меня было такое ощущение, что ей тоже хотелось попробовать экзотики, потом она накушалась, а всерьез и с самого начала не собиралась.
- Ты строг к ней.
- Допустим. Только, знаешь, не слишком-то порядочно все это было с ее стороны… У нас даже частушка такая есть: "если ты меня не любишь, завлекала-то на чё?"
- Ты любишь русский фольклор?
- Ну, я бы не сказал, - усмехнулся Саша, - сократи эту свою фразу на несколько слов, и будет точно: "ты русский". И какие-то вещи у меня в крови, как у тебя эта ваша пунктуальность или манера выражаться прямо в лоб. Ты можешь носить кокошник или юбку из пальмовых листьев, но твои голландские черты лица от этого никуда не денутся.
- И что значит "ты русский" в отношении к девушкам?
- Понимаешь, у нас есть как бы две разновидности отношений с девушками. Одна - это просто так, ты меня извини, потрахаться.
- Это есть везде, Саша.
- Да, наверное. Но вот если любовь-морковь, то мы ждем романтики. Да ты ж литературу нашу читала, письмо Татьяны к Онегину и все такое прочее… Она ждет принца, он - принцессу, любовь до гроба, дураки оба, как в детском саду дразнятся. И правильно дразнятся, потому что принцы и принцессы все в сказках. И потом начинаются истерики, скандалы, нелепые расставания - хотели романтики, а получили прозу жизни. У Пастернака здорово сказано: "наша проза с ее безобразием"…
- Ты думаешь, так только у русских?
- Нет, наверное, - Саша рассмеялся. - Хотя мы сами себе и другим талдычим всю дорогу, что у нас особый путь. Романтика, загадочная русская душа… Машка, да ты сама, небось, на все это покупалась не раз?
- Купалась?
- Покупалась, ну, тебя все эти представления о загадочной русской душе заставляли делать маленькие глупости, понимаешь?
- Ты прав. Я расскажу. Но сначала ты. Кто была вторая? Она была сразу после первой?
- Да нет. Потом мне как-то было очень хреново… и не до девушек было некоторое время.
На самом деле Саша, пожалуй, привирал. В период их дремучего отшельничества с вдвоем с Вовкой, то в слипине, то на чердаке, когда прошел первый, самый трудный период, молодое тело брало свое, и в снах и жадных фантазиях виделись то золотые локоны Ингрид, то миловидная фигурка Даши из Политехнического, а то и вовсе безымянная эротика. И даже злость на Ингрид проходила в этих снах: ну ведь по-европейски все получилось, уютные сексуальные каникулы, принято здесь так… Жаль, что так быстро все закончилось, но ведь на то они и каникулы.