Николай Иванович надел очки, взял лупу и ножницы и побежал колдовать над своими бровями в ванную комнату. Его пальцы вроде бы нащупывали какие-то длинные волоски, но как только пытались их отрезать, волоски выскальзывали. Борясь с ними, Волин пристально всматривался в зеркало. На него смотрело желтоватое лицо пожилого мужчины. Три продольные длинные морщины на лбу. Подпухшие щеки с шероховатой кожей – оставшимися следами юношеских угрей. Морщинки на переносице и в уголках глаз. Дневная щетина на коже зеленоватого тона под курносым носом и на круглом подбородке. Мутные из-за очков карие глаза. Какая-то пасторальная округлость и невыразительность черт. Лицо состарившегося мальчугана. Николаю Ивановичу сегодня оно особенно не нравилось.
Через пять минут он вернулся из ванной, кося глазом вверх и наслаждаясь увиденным. Пятна в глазу не было. От него, правда, осталась еще какая-то малая чернинка, но это была сущая ерунда – или еще не полностью стершееся воспоминание, или он мало подщипал бровь. А катаракты у него точно не было! Но как все сходилось! Вот спасибо жене. Опять она ему помогла. Но говорить ей он об этом не будет. Засмеет и будет права. И как он сам не смог догадаться?!
Точно огромный камень свалился с Николая Ивановича. Овладевающая им последнее время тоска стала отступать. Он подумал, что хватит уже ему жалеть себя. Не его это. Надо уже как-то меняться, а то скоро и над ним будут посмеиваться за глаза, как он подсмеивается над озабоченным своим здоровьем ученым секретарем. Тоже серьезный на вид человек, а рассказывает о генераторе в ухе, который будто бы обнаружили у него врачи после магнитно-резонансной томографии. Вроде бы этот генератор шумит, мешая слушать, из-за чего он вынужден громко говорить.
Теперь, после того, как выяснилось, что у Волина нет катаракты, и что простатит он тоже, скорее всего, придумал, Николай Иванович совершенно уверился, что не надо ему сопровождать Нину Васильевну в отпуске. Супруга слишком влияла на него, не сможет он при ней с собой разобраться. И ведь все равно на свои вопросы только сам и ответишь. Мудрая теща ему об этом говорила. "Поздно я поняла, что жизнь прожита, – сказала она ему. – Всегда я была во всех вас. И вы были во мне. А теперь не так. Теперь я не тут и не там. И теперь я одна. Я помню, как маленькая была так одна. А потом не была. А теперь голова крутит, и никак не сложит то, что нужно сложить. Не сложить мне уже, не успею. Раньше надо было. Все равно ведь, как не беги от себя, а мы, Коля, одиноки. Я одиночества боялась, а зря. Это другое одиночество. В нем – сила. Не надо его бояться".
Волин тоже помнил себя в детстве другим. И юношей – другим. Он понял, что не разберется, куда ему дальше шагать, если не отступит назад, туда, где был другим. Тогда только и можно будет шагнуть вперед, а не в сторону. Устал он уже топтаться в настоящем. Нет тут будущего.
А с Ниной Васильевной в отпуске опять все будет для него красиво, сыто и пусто.
Он вспомнил, как в прошлом году они гуляли по Кисловодскому парку, с теми же чувствами, что и в позапрошлом, и три года назад и так далее, – как будто никогда и никуда оттуда не уезжали. В курортных городах свое время и своя атмосфера. Кисловодская атмосфера была приятна Николаю Ивановичу, но изрядно наскучило так нравившееся Нине Васильевне постоянство их времяпрепровождения.
Они облюбовали санаторий на Курортном проспекте, недалеко от железнодорожного вокзала. Исполнительная Нина Васильевна проходила все записанные ей процедуры, а Николай Иванович не пропускал только массаж, разогревающую тело грязь и очень любимые им нарзанные ванны, млея от миллионов пузырьков газа, собирающихся вокруг кожи и как будто пытающихся проникнуть внутрь.
Между процедурами и после ужина Волины прогуливались, а когда вся вторая половина дня была свободной – гуляли.
Прогуливались они городскими улицами: заворачивали с проспекта к Желябовскому бювету и проходили потом через санаторий Семашко или обходили парк мимо вокзала к полуразрушенной каскадной лестнице и обратно.
А в парке гуляли почти всегда в нижней части. Попив водички в Нарзанной галерее и посмотрев картины художников близ Колоннады, не спеша двигались каменной набережной Ольховки мимо торговцев орешками и семечками, речным жемчугом, кабардинскими паутинками вязаных вещей, дисков бардовских песен про Кисловодск, свистулек и птичьих манков, авторских книжек и других самоделок. Неспешному моциону после обеденного сна особенно благоволил деловой гул бегущей по камням маловодной горной речки. И мостики через нее, – от восстановленного по распоряжению первого президента Ельцина, каковое событие и увековечено в металле, чтобы не забыли, до Дамского каприза, название которого тут же и много раз пропевал из звуковой колонки голос барда. И молчаливое соседство высоких сосен, прижившихся в ущелье. И разнообразие ресторанчиков и кафешек с живой музыкой провинциального уровня. И пробегающие мимо спортсмены. И большое число отдыхающих.
Николай Иванович условно поделил отдыхающих на несколько групп: приехавших издалека и недалека, любителей побродить и посидеть за столиком, санаторских и влюбленных. Среди влюбленных его интересовали пожилые воркующие пары с одинокой красной розочкой в руках женской половины. Николаю Ивановичу нравилось гадать, с какой целью познакомились здесь эти люди, – от скуки на всем готовом или добирая нереализованные сердечные порывы? И как они будут потом в своей семье? И почему тут принято дарить один цветок? Когда Нина Васильевна тоже поддалась витающим в санаторной атмосфере и сосновом духе парка любовным томлениям и захотела гулять с супругом под ручку, он купил ей букет и не угадал. Во всем она хотела походить на другие пары, и в том, что роза была одна, видела знак, понятный женщинам.
Нина Васильевна хорошела на курорте. Ее белая кожа приобретала моложавую гладкость, приятную мягкость и хорошо пахла. На лице появлялся здоровый румянец. Она переставала зевать и громко говорить, больше улыбалась и меньше сердилась. И чаще загадочно смотрела на Николая Ивановича днем, когда они отдыхали после нарзанных ванн, играя огоньком в глазах, как в молодости, а ночью будто случайно касалась своей ногой его ноги. Поддаваясь, Волин принимался ее ласкать, но не всегда был на высоте. Он сильнее уставал от процедур, дольше восстанавливался после близости и принимал игры Нины, как своеобразное наказание за то, что раньше использовал ее тело без желания.
За три недели отдыха Нина Васильевна переживала пару периодов нежности, похожих на случавшиеся в их с Николаем Ивановичем молодые годы. После них ей и хотелось гулять по парку с томной улыбкой неведомого супругу знания и розочкой в руке.
Нагулявшись, они заходили в один из ресторанчиков нижнего парка, чаще всего в "Шахматный клуб", где ели мягкий шашлык из баранины, и где Нина Васильевна чувствовала себя леди, когда статный молодой официант, обернув белым полотенцем бутылку, вовремя подливал красное сухое вино в ее бокал.
"Кто же будет сопровождать Нину в этом году? – услышал Волин родившуюся гадкую мыслишку. – Какой вольный волонтер?"
Наверное, в нем действительно было что-то гнилое, как повторяла ему обиженная Нина Васильевна в минуты гнева. Он опять не доверял ей, как в давние времена, когда на работе супруги бывали праздничные посиделки, и она приходила поздно, задумчиво-веселая, отрешенная от него, сладко пахла вином и на глазах улетучивающимся духом чужих мужчин. Вряд ли он испытывал тогда чувство ревности, потому что не представлял себе, как можно было прогнать и, тем более, побить Нину, если бы она даже была с другим. Просто он знал, что она не могла быть в этом виновата. Если с ней и приключится что-то подобное, то произойдет это помимо ее воли, а, значит, будет иметь ничтожное для него значение. Он много читал об отношениях между мужчиной и женщиной и разделял мнение о женской моногамии. Разумная женщина, которая живет с мужчиной и привыкла к нему, даже если это и не мужчина ее мечты, вряд ли изменит по собственному желанию, без ломающего психику внешнего воздействия. Но ведь никто из нас не живет в замкнутом пространстве, с добром соседствует зло, и женщины частенько ломаются. И хоть такая измена в разумном понимании должна быть признана ничтожной, сердце Николая Ивановича понимать это отказывалось. Он не представлял, что ему потом делать с таким знанием. Он думал, что жить с этим все равно будет неудобно, и не хотел бы так жить. Поэтому очень переживал и очень боялся за Нину и, конечно, за себя.
Потом ее праздники кончились, да и они с ней постарели, и он уже думать забыл про эти переживания, а вот опять вспомнил.
Николай Иванович пытался не думать про Нину Васильевну плохого, да почти и не думал, призывая себе в помощь слова тещи, убеждавшей его доверять жене. И лишние заботы, обязательно бы возникшие со знанием об измене супруги, ему были не нужны. Зачем ему дележка имущества, которым Нина Васильевна так умело распоряжалась? Он бы совсем не хотел влезать в заботы о трех квартирах, загородном доме, двух дачах, участках земли и гаражах, оказавшихся в их собственности. Нравится супруге собирать бумажки, договариваться о коммуникациях, искать жильцов и мастеров по строительству – пускай и дальше этим занимается. И все-таки, несмотря на все обстоятельства и удобства, бывшая в нем гнильца услужливо напоминала про их с Ниной приключение в Кисловодске.
В приключении этом поучаствовал Анатолий Иванович Аристов, москвич и приятель Волина по студенческим годам, которого Николай Иванович с тех пор и не видел. Анатолий Иванович подошел к ним в "Шахматном клубе", как с самым дорогим друзьям, с распростертыми объятиями. Он всегда умел общаться, особенно располагая к себе женщин, и сначала Волин даже обрадовался их встрече. Но когда он стал любезничать с Ниной Васильевной и танцевать с ней, Николай Иванович вспомнил то среднее состояние между гадливостью и стыдом, которое вызывал в нем Аристов на последнем курсе университета, когда посчитал своим долгом помогать Волину в женском вопросе.
Надо отдать должное Анатолию Ивановичу – это он свел их с Ниной. Зимой он принес профсоюзные путевки выходного дня на базу отдыха, где они оказались в большой компании студентов, туристов и лыжников, к которой через двойное и тройное знакомство примкнуло много девушек из общежития. Морозным вечером вместе с девчонками они гоняли по глубокому снегу футбольный мяч, вытоптав здоровенную поляну среди сосен, а потом до утра танцевали в верхнем холле трехэтажного корпуса, куда их поселили. Пили мало. И без этого им было весело. Всю ночь разбивались на пары, бродили по комнатам и целовались в темных углах.
Николай Иванович отметил большие Нинины глаза и выбивающиеся из-под вязаной шапки густые черные волосы еще на футболе, но стеснялся с ней заговорить. Раскрасневшаяся, успевшая покрасить после игры глаза и губы, без верхней одежды она казалась ему еще привлекательной, к тому же подходила Волину по росту и сложению. Он с ней несколько раз потанцевал, ее худенькое тело слушалось его рук, но из-за колотящегося в груди сердца у него не получалось с ней разговориться.
Пока его терзали душевные муки, Аристов придержал Нину на лесенке и, обняв ее за талию, что-то увлеченно рассказывал. Нина кокетливо водила по нему сияющими глазами, не замечая остановившегося рядом и чуть ниже Волина.
Аристов схватил Волина за руку и потянул его на их ступеньки.
– Вот же он, – сказал он Нине, показывая на Волина.
После его слов Нина увидела Николая Ивановича и сказала:
– Ах, это и есть Коля?! Мы с ним танцевали, просто я не узнала, как его зовут.
– Я его тебе сейчас оставлю, – сказал Аристов Нине, увлекая Волина вверх. – Не уходи никуда. Стой на месте.
– В общем, так, – сказал он Волину вполголоса. – Хватай этот бутон, пока не поздно. Это то, что тебе нужно. Чудная неиспорченная девочка. Я сам уже готов ее раскрутить, но подсел тут на аппетитную пышечку, все мысли о ней, потом расскажу.
– Соперников у тебя, как я понял, нет, – продолжал он. – Все твои достоинства я ей расписал. Можешь считать, что она уже от тебя без ума. Так что действуй.
У Волина сжались кулаки. Хотелось ударить приятеля или хотя бы ответить, что ему сводник не нужен, но драться он не умел, а сказать не успел.
Нина Васильевна часто потом говорила Николаю Ивановичу, что чувствовала, как кто-то из ребят положил на нее глаз, но на Волина поначалу не думала, а решила про себя, что в ее ухажеры набивается видный высокий Аристов.
– Получилось что-нибудь? – поинтересовался у Волина Аристов на следующий день. – Куда-то вы утром с Ниной пропали.
Волин ответил, что так о порядочной девушке не говорят. Утром она спешила в общежитие. Они на первом автобусе уехали в город, и он проводил Нину до общежития. А еще он попросил приятеля о ней не вспоминать.
– Да ты не ершись, – согласился Аристов. – Просто жалко будет, если у тебя не сойдется.
– У меня вчера тоже не получилось, – решил пооткровенничать приятель. – Она не девочка, конечно, я проверил. И уже вроде бы была влажная, но в последний момент стала меня пугать, что если полезу, то напишет заявление. Так я и не понял, что ей было от меня нужно, и что мне с ней теперь делать.
Анатолий Иванович с возрастом заметно раздобрел и потерял отличавший его в юности мефистофельский профиль. Его правильный острый нос подпортила приобретенная мясистость, брови и усы были слишком густые и крашеные, потерянные волосы на голове имитировала странная прядь, вроде казацкого чуба, но произрастающая сбоку и жидко распределенная вокруг лысины. Эта прядь иногда падала на плечо, и Анатолий Иванович отточенными движениями возвращал ее на место и приглаживал по голове.
Лысых и усатых Нина Васильевна не любила. Но у Аристова она как будто не замечала этих недостатков, кокетничала с ним, как молодая, и с удовольствием танцевала. Нина Васильевна тоже давно потеряла тонкость стана и пополнела, но Аристову соответствовала. С учетом старающегося и умелого танцора пара смотрелась органично и временами просто красиво.
В ресторане было занято всего три столика, за которыми сидели еще две женщины, которые не танцевали. Единственная пара кружила по веранде под хрипловатый голос пожилого певца в сопровождении караоке, донося до так и не научившегося танцевать Николая Ивановича испытываемое супругой счастье.
Между танцами Аристов рассказал Волиным, что был женат третьим браком, но отдыхал он на курорте один и о своей избраннице отвечал уклончиво. Мужское обаяние, на которое раньше так были падки студентки, он сохранил. Толика порочности, которую в нем не любил Волин, и которую почему-то не хотели замечать женщины, в нем тоже присутствовала. Хотя весь вечер он вел себя как товарищ и джентльмен. И казался искренним и щедрым. Пересев к ним за столик, заказал дорогущие рыбное блюдо и белое вино – из той категории, которую экономный Николай Иванович всегда пропускал. И все-таки Волин вздохнул с облегчением, когда они зашагали с супругой по ковровым дорожкам знакомых коридоров с тусклыми настенными лампами под старину, расцеловавшись на прощание с Анатолием Ивановичем около входа своего тихого санатория, под ночной шум ресторанов Курортного проспекта и мерцание звезд, заполнивших купол черного южного неба.
На следующий день у Волиных был запланирован поход на гору Бештау с молодой парой, с которой они познакомились в парке. А через день Волины улетали домой. С Аристовым они не должны были больше увидеться, и Николай Иванович выбросил его из головы. А зря. Наверное, когда Нина Васильевна танцевала, она рассказала про их планы и пожаловалась на Николая Ивановича, уговорившего ее на походную авантюру. Так что Аристов знал, куда они собираются.
Нина Васильевна любила неспешные лесные прогулки за ягодами, тихую грибную охоту; наматывать километры без дела было не по ней. Много ходила она только в Кисловодске, потому что это была предписанная лечебная ходьба по специально проложенным в парке дорожкам. Волины прошагали почти все маршруты терренкура, кроме ведущего к верхней станции канатной дороги. По нему они доходили до горы Солнышко, где в Чайном домике можно было выпить травяного чая. Выше не поднимались, потому что Нина Васильевна боялась высоты. Ее пугали даже небольшие скальные выступы над памятником Лермонтову, который тогда стоял на Солнышке и смотрел на Эльбрус.
С молодыми людьми, сагитировавшими их на поход, они познакомились на живописной Косыгинской тропе, кружащей под скальными выступами и крутыми травянистыми склонами, мимо круглых гротов, над ручьями с глубокими ущельями, заросшими лесом.
На одном из поворотов Волиных догнал крупный загорелый мужчина с голым торсом, лет тридцати, в шортах, с рюкзачком за спиной и пятилетней девочкой на плечах, напомнившей им старшую внучку. Легкой походкой чуть сзади шла коротко стриженая мама, которую можно было назвать красивой, если бы не портивший лицо большой рот. Мама наверняка была бывшей спортсменкой, следящей за фигурой, – рослая, ширококостная, с чуть раздавшимися бедрами, в футболке, одетой на голое тело и задорно обтягивавшей довольно крупную грудь. У девочки с мамой были похожие шорты, бейсболки и кожаные сандалии, отличающиеся только размером. Их одежда и обувь выглядела стильно, что говорило об определенном уровне семейного достатка.
Мужчина спросил Волина про женщину с большой картонной коробкой, недавно попавшейся навстречу. Ее коробка была заполнена чем-то бело-коричневым и желтым, похожим на грибы, как мельком отметил Николай Иванович.
Слушавшая разговор мужчин девочка стала показывать им вниз, на пни и поваленные на склон гниющие стволы деревья. Вглядевшись, Волин увидел на деревьях и на земле около них кучки грибов.
Мужчина поставил девочку на землю и слазил за грибами, скользя по склону. Поднялся он с видимым усилием, но когда Волины сказали ему, что это самые настоящие опята, с коричневыми точечками на шляпках и юбочкой на ножках, с удовольствием снова полез вниз. А потом заразил энтузиазмом собирательства и жену, и дочку, и Николая Ивановича, и они довольно долго скользили вместе по склону, перебирались между пнями и деревьями и по очереди носили добычу Нине Васильевне, которая одна удержалась от ползанья.
Так Волины познакомились с Глебом, Ольгой и Дашенькой. Они были коренные москвичи. Глеб сказал, что они дикие городские жители, решившие узнать, в какой стране живут. Путешествовали они на машине. По пути из Дагестана к черноморскому побережью решили заехать в Кисловодск. Сняли здесь на неделю квартиру с кухней и всем необходимым для приготовления еды.
Нина Васильевна не стала претендовать на собранные грибы и вкусно рассказала Ольге, какой замечательный получится у нее ужин, если опята два раза проварить, два раза тщательно промыть, а потом пожарить с картошкой.
На следующий день они опять встретились в парке и гуляли вместе, потому что темп ходьбы Дашеньки очень подошел Нине Васильевне.
Глеб и Ольга рассказывали по очереди, что, ориентируясь по картам и путеводителям, каждый день нахаживают окрестными горами и долами многие километры, находя блаженство в гудящих вечерами уставших ногах.