Во-первых, влюбленный человек реагирует на каждое левое слово своего партнера как на знамение о конце света. Тривиальную усталость и задумчивость он воспринимает как равнодушие, естественную жажду перемен - как измену, обыкновенный любопытствующий взгляд в сторону противоположного пола - как предательство. И, в лучшем случае, страдает молча, в худшем - портит жизнь любимому. Причем особо счастливые пары благополучно делают это в унисон. А во-вторых, сыграв свадьбу в любовной горячке и переболев ею, словно собаки чумкой, двое потом в ужасе смотрят друг на друга и видят перед собой совершенно чужих и малознакомых людей, с которыми их связывают какие-то обязательства, а иногда уже готовые дети.
- Но привязываться все-таки можно? - робко полюбопытствовал Виктор.
- Безусловно, - милостиво разрешила Тася. - Привязанность отличается от любви так же, как чувство самосохранения от мании преследования. Первое - нормальный человеческий инстинкт, второе - уже болезнь. Ладно, вернемся к теме нашего разговора. Как вы относитесь к женщине, которая израсходовала вас и выбросила, словно использованный презерватив?
- Я убью ее! - вспыхнул он, неожиданно для самого себя.
- Если вы хотите убить не себя, а ее - это уже первый этап к выздоровлению, - деловито похвалила его врач. - Сконцентрируйтесь на этой мысли, обсосите ее со всех сторон, переварите и… выплюньте на фиг!
Тася вдруг залихватски рассмеялась.
- Потому что Мария здесь совершенно ни при чем. Она такая, какая она есть, и Бог ей судья. А на самом деле…
И нежданно, подпрыгнув на одной ножке и сотворив замысловатый пируэт в воздухе, врачиха радостно запела в голос:
И понапрасну не надо, разные причины не надо
Нам искать, конечно, не надо - нет их все равно!
Нет их все равно!
Любовь одна виновата, лишь она во всем виновата,
Лишь она всегда виновата - то-то и оно!
То-то и оно!
День пятый
- Быть может, искать истину в любви так же глупо, как в вине. Но если у меня будет выбор умереть от любви или от алкоголизма, цирроза печени или заворота кишок, я все-таки предпочту любовь. Потому что любовь выше правды, истины и боли! - торжественно пробубнил он.
- Очень хорошо, что вы пытаетесь высказаться, - кивнула белотканая Тася. - После этого у больных всегда наступает заметное облегчение.
- Ради любви люди совершали великие подвиги! - не унимался Виктор. (Он думал всю ночь и теперь бился в припадке патетического вдохновения.)
- Угу, - фыркнула врач, - а также вешались, стрелялись, топились, убивали друг друга и проводили месяцы, а порой и годы в страшных душевных муках.
- От любви умирали лучшие люди!
- Это было не лучшее, что они сделали.
- Писатели и поэты создавали великие произведения!
- И, между прочим, оказывали тем самым медвежью услугу всему прогрессивному человечеству. Благодаря их нездоровому литературному романтизму, мы до сих пор идеализируем Хосе, убившего Кармен; Рогожина, зарезавшего Настасью Филипповну; Отелло, задушившего Дездемону, и Ромео и Джульетту, которые покончили жизнь самоубийством. Хотя, если бы первый задумался хоть на три минуты, вторая успела бы проснуться, и они оба жили бы долго и счастливо.
- Вы хотите низвести на нет всю мировую литературу! - Он бунтовал.
- Зачем же? - спокойно возразила она. - Именно писатели и поэты первые поняли, что к чему. И начали говорить об этом прямо или косвенно. Вся любовная лирика кишит словами "любовная горячка", "любовное безумие", "что сумасшедший, что влюбленный - одно и то же". А Марсель Пруст даже описал историю любви своего героя как историю болезни.
- А вы неплохо разбираетесь в литературе, - отозвался Виктор. И, тормознув от удивления, незамедлительно лишился своей трибуны.
- Профессия обязывает, - польщенно похвасталась Тася и тут же кинулась его просвещать. - Поэзия может быть превосходной лечебной терапией. Это называется сублимация. Больной перерабатывает застоявшуюся сексуальную энергию в творческий продукт. Одна моя подруга, после того как прошла у меня курс, пишет по роману каждый раз, когда у нее появляется непреодолимое желание трахаться.
- Мне жаль вашу подругу, - брезгливо отрезал он.
- А по-вашему, быть блядью лучше, чем писательницей? - взъерепенилась Тася. - И хорошо еще, если блядью. Ведь обычно женщина сначала раздвигает ноги, а потом накладывает на себя руки. Потому что где-то посредине обязательно влюбится в того, с кем спит.
- Но секс - это здоровье, - искренне возмутился Виктор.
- А жизнь дороже, - отбила Тася и привычно поправила свою аккуратную шапочку. (Виктор заметил, что она делает это каждый раз, когда хочет казаться важной.)
- Но, к сожалению, такое лечение не всегда применяется вовремя даже профессионалами, - продолжала она, серьезно насупившись. - Вот Маяковский застрелился, когда Вероника Полонская отправилась на репетицию, вместо того чтобы остаться и потрахаться с ним. И подумайте, сколько человечество вздыхало, что современная медицина уже располагает средствами, чтобы вылечить Пушкина от ранения на дуэли. А кто подумал о бедняге Маяковском? Хотя, попадись он мне в руки, я бы тут же воскресила людям гения. Да и скольких суицидальных писателей и поэтов можно было вылечить от несчастной любви и тем самым сохранить им жизнь?
- Маяковский уже исписался, - хмуро заметил Виктор.
- Правильно, - с готовностью согласилась она. - Иначе он бы не стрелялся, а сел и написал прекрасный оптимистический стишок: "Ах ты, сука, ушла от меня…" Но если Владимиру Владимировичу нам уже ничем не помочь, вас еще рано списывать со счетов. Скажите, вы все еще страдаете?
- Конечно, - буркнул он.
- Вот и славно! - как всегда абсурдно обрадовалась Тася. - Я бы хотела, чтобы вы изложили все свои мучительные чувства на бумаге. Давайте попробуем написать стихотворение. Без лишней сопливой патетики. Врежем правду-матку прямо в морду…
"О Боже! - опасливо подобрался Виктор. - Час от часу не легче".
- Не бойтесь, - она многообещающе улыбнулась. - Я вам помогу. Придумайте рифму к слову "любовь".
- Кровь, - открестился он тут же.
- Умница… - Тасенька ласково погладила его по голове. - С первого раза такая меткая ассоциация.
"А главное - оригинальная", - затравленно хмыкнул Виктор и настроился на худшее.
- А теперь я начну фразу, а вы окончите. Желательно тоже в рифму. Раз, два, три! Поехали! Любовь - такая сука…
Он ошалело пялился на нее.
- Ну же… - нежно протянула она. - Любовь - такая сука… А дальше?…
Виктор обреченно закатил глаза.
- Дурдом какой-то! - тоскливо пожаловался он потолку. И тут же вспомнил, что это - действительно дурдом. И не какой-то, а киевский имени академика Павлова.
- Любовь - такая сука… - не унималась Тася.
- Одна сплошная мука… - неуверенно окончил он.
- Гениально! - восторженно взвизгнула она и кинулась его целовать.
День шестой
Тася притащила в палату телевизор со стареньким видиком. Она выкопала где-то единственный кинофильм с участием Виктора, показанный три года тому на киевском фестивале "Молодость" и благополучно похороненный в братской могиле украинского кинематографа.
- Вы очень талантливы… - начала вздыхать она, как часы.
- Вы думаете? - незамедлительно возбуждался он.
- Я вижу. Посмотрев этот фильм, я сама стала вашей поклонницей… Нет, вы безумно талантливы. Вы - безусловно, один из самых талантливых актеров Украины. Да еще и красавец… - наставительно лакомила она его.
И хотя Виктор прекрасно понимал, что фанатичная докторша всего лишь исполняет свой врачебный долг, культивируя в нем самоценность, самовлюбленность и самодостаточность - не слушать ее было невозможно, а слушать - очень приятно.
- Кстати, недавно я встречалась с одним своим бывшим пациентом… Он тоже считает, что вы очень талантливый актер. И хочет предложить вам сняться у него в рекламе мобильных телефонов. Конечно, это разовая работа… Но высокооплачиваемая. Так что вам не придется плестись отсюда на улицу за милостыней.
- Но как мне благодарить вас? - подпрыгнул он.
- Никак. Это входит в систему разработанного мною лечебного курса. А кроме того, вы так талантливы…
День седьмой
Все было насмарку. Все было не так!
Она снова приснилась ему. И солнце заливало этот сон невиданным потопом света. И не было в этом сне ничего темного, горького и больного - один огромный сгусток неоспоримого солнечного счастья. Мария терлась о его щетину ласковой щекой. Преданно клала ему на плечо повинную голову и шептала: "Я люблю, люблю, люблю… Все не так. Я люблю тебя…"
- Любишь? - Он головокружительно смеялся. - Любишь! - И это слово таяло у него во рту влажной сладостью.
- Люблю, люблю, люблю… Все не так. Все не так…
И только где-то внизу, бегущей строкой скакали тревожно красные буквы. И чей-то голос за кадром навязчиво зачитывал их, долдоня безразлично-гундосым баритоном: "Минздрав Украины предупреждает: любовь опасна для вашего здоровья! Минздрав Украины предупреждает: любовь опасна для вашего здоровья! Минздрав Украины предупреждает…"
А утром Виктор валялся в ногах у Таисии Вениаминовны, умоляя ее отпустить его к Марии.
- Все не так, - пытался объяснить он ей. - Все не так! Все, что мы с вами говорили… Я люблю ее.
Он продолжал выкрикивать это даже тогда, когда Тася уже ушла, резко захлопнув папку и зверски хлопнув дверями его нерушимой темницы.
День восьмой
- Я не буду с вами разговаривать! - торжественно огласил Виктор. - И даже десять бойцовых санитаров не заставят меня обсуждать мою личную жизнь с такой трахнутой на всю голову дурой, как вы…
- Вы просто почувствовали, что я могу разубедить вас, и испугались, - злостно улыбнулась врачиха. - Это так естественно… Недаром поется: "Последний бой - он трудный самый. Я так давно не видел мамы". В смысле - Марии. Но не переживайте. "Еще немного, еще чуть-чуть…"
Ее терпеливое всезнание было унизительным.
- Думайте, что хотите, - окрысился он, - но вы больше не услышите от меня ни слова. Все - не так!
- Зря вы так… - Тася пошла с другого фланга. - Я ваш друг. Я очень сочувствую вам и искренне желаю вам скорейшего выздоровления…
- А я, - с ненавистью выплюнул Виктор ей в лицо, - очень сочувствую вам, доктор. Потому что вы - несчастная, ущербная женщина. Неудовлетворенная, злая старая дева, которая возводит свои комплексы в ранг научных фактов и хочет привить их всему человечеству. Поверьте, мне вас жаль! И я искренне желаю вам большой и чистой любви…
Договорить ему не удалось. Тасино небесное лицо вдруг озверело настолько, что, казалось, она сейчас запустит тумбочкой ему в морду.
- Не сметь! - взревела она мгновенно перекошенным ртом. - Вы не знаете, что говорите! Пожелать человеку любви хуже, чем пожелать смерти! Смерть в этом случае приложится. Да такая, что не пожелаешь и врагу. Любовь - это самый страшный способ самоубийства!
"Больная. Причем не только больная, но и буйная!", - неприязненно подумал Виктор.
- Я знаю, как это больно… - Ее самоуверенный голос сиротливо дрогнул.
- Знаете? - недоверчиво уточнил он. - Значит, вы переживали нечто подобное?
- Нет, у меня было много больных, подобных вам, - вспыхнула врачиха.
Но она сбежала от ответа слишком поспешно. И взгляд, оброненный ею впопыхах, словно злополучная туфелька Золушки, был испуганным и несчастным.
Виктор удивленно подобрал его…
Пять минут Таисия Вениаминовна упрямо смотрела в пол.
- Когда-то, еще в детстве, я услышала фразу Максима Горького "Все женщины неизлечимо больны одиночеством…" - выговорила она наконец.
- Все?
Тася вздрогнула и снова замолчала. Ее молчание остро пахло хлоркой, но в то же время было каким-то теплым, людским.
- Да, больны, больны, больны… - повторила она несколько раз, словно убеждая себя в чем-то. - И теперь я могу с уверенностью сказать - это их профессиональная болезнь. Именно поэтому женщины подвержены любви гораздо больше, чем мужчины. У них врожденное чувство самонедостаточности. Ущербное самоощущение, что они - не целое, а лишь половина кого-то. И если рядом с ними нет мужчины, они считают себя неполноценными…
- А он?… - осторожно произнес Виктор. - Тот человек…
- Он… - Тася осеклась. - Человек, которого я считала своей половиной, регулярно пробрасывал меня. - Она нелепо улыбнулась, словно извиняясь за нечто недостойное врачебной чести. - А я любила его все равно.
- Любили? Вы - любили?! - Виктор не верил своим ушам.
- Да, я… была больна. И за полгода вполне естественная вечерняя грусть из-за того, что на небе луна, а в твоей руке нет его руки, прошла все курсы повышения квалификации и превратилась в реальную паранойю. К моей персональной монофобии, помноженной на клаустрофобию, присоседилась фобия № 3. Малоизвестная науке и потому окрещенная мной лавефобией - боязнью любви. Больше всего на свете я боялась остаться вечером одна, тет-а-тет в ее дурной компании.
- Поверьте, я вас понимаю, - выдохнул он.
- Я хочу, чтобы вы поняли главное! - страстно выкрикнула Тася. - Я не бесчувственный чурбан, который насилует своих больных звонкими научными тезисами. Я встречалась с этим врагом лицом к лицу! И мне тоже было больно и страшно. Безумно страшно и одиноко. Нет, - затрясла она головой, - я не боялась смерти. Я до смерти боялась любви. Я боялась ее больше смерти! Именно тогда я поняла: смерть - не самое страшное в нашей жизни. Она куда более безболезненная штука, чем любовь. И надо иметь мужество, чтобы честно отсидеть свой срок в этой камере-одиночке и не сбежать из нее через гостеприимно распахнутую дверь под романтическим названием "самоубийство".
Но я была совершенно убеждена: ад - существует! И, оказавшись там, я с удивлением выясню, что изменились только обстоятельства. А ощущения остались прежними. Потому что для женщины несчастная любовь - это и есть ад!
Я знала: надо только подождать и любовь пройдет. И тупо пережидала, не пыталась за нее бороться. Я предпочла бороться с ней… Если бы в какой-нибудь платной поликлинике научились делать аборт на любовь, я бы отправилась туда и выложила любые деньги. Если бы любовь можно было утопить, как котенка, я спустила бы ее в унитаз не дрогнувшей рукой… Если бы с ней вообще можно было хоть что-то сделать: пристрелить, придушить, зарезать, вырезать, ампутировать вместе с правой рукой! Если бы кто-то из изобретателей почесал себе голову вместо задницы и придумал лекарство от любви, чтобы, проглотив курс пилюль, невменяемый влюбленный мог снова почувствовать себя нормальным человеком! Или хотя бы обезболивающее, на пару часов… Но увы, любовь по-прежнему была таким же неизлечимым заболеванием, как рак или СПИД. И ни один консилиум не мог вынести тебе точный диагноз: пройдет ли она сама собой, издохнет только вместе с тобой или сама загонит тебя в гроб.
- А как же он… - напомнил Виктор.
- Он? - презрительно скривилась Тася. - Он был обыкновенным. Сначала казался прекрасным принцем, потом оказался самовлюбленным прыщом. Да и не в нем дело… А в том, что именно тогда я и пошла учиться в медицинский. И поклялась клятвой Гиппократа, что сотру эту закоренелую чуму человечества с лица земли. Я поклялась, что убью любовь! Понимаете?
- Да, - глухо откликнулся он.
Тася стояла посреди палаты, остервенело сжимая свои маленькие кулачки. Сейчас она и впрямь была похожа на революционерку.
"Ну какая уж там Крупская! - хмыкнул Виктор. - Как минимум, Софья Перовская!".
- Теперь я вас понимаю, - задумчиво произнес он, вглядываясь в нее.
В процессе ее пламенного монолога нерушимая Тасина шапочка слетела с головы. Тщательно уложенные волосы растрепались. Ее глаза сверкали сейчас, как алмазные звезды светлого будущего!
- И все же… - усмехнулся Виктор, - когда вы говорите о любви, то становитесь такой хорошенькой. Любовь вам к лицу…
- Туберкулез тоже бывает к лицу, - неприязненно уточнила Тася. - От него на лице появляется аристократическая бледность. Однако это всего лишь болезнь.
- Болезнь… - эхом повторил больной, по-прежнему не сводя глаз со своей лечащей врачихи.
А потом, где-то в глубине его подсознания, тихо тренькнула гитара и чей-то голос запел слабо, нежно и, казалось бы, ни к селу ни к городу:
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами…