Нагромождение случайностей, везения и невезения… История любви во время Холокоста…
Героиня книги Ханны Кралль, варшавская еврейка Изольда Регенсберг, идет на все, чтобы спасти арестованного мужа. Она в последний момент выбирается с Умшлагплац, откуда уходят поезда в концлагеря, выдает себя за польку, попадает в варшавскую тюрьму, затем в Германию на работы, бежит, возвращается в Варшаву, возит в Вену контрабандный табак, проходит через венское гестапо, оказывается в Освенциме, затем в другом лагере, снова бежит, снова попадает в Освенцим… Поезд, направляющийся к газовым печам, останавливается, едва отъехав от станции: Освенцим только что освобожден…
Изольда выживает благодаря своей любви. Словно Кандид с желтой повязкой на рукаве, она отстаивает идею целесообразности судьбы, упорно утверждая, что все случившееся - случилось ради того, чтобы она смогла отыскать любимого.
Содержание:
Шнурки 1
Обручение 1
Знамение 2
Источники оптимизма 2
Висячий замок 2
Левое полушарие 2
Кресло: Роз-Мари 3
Кресло: учитель английского 3
Сумочка 3
Сестры 3
Справедливость 5
Кресло: глупость 5
Вдова 5
Кресло: цена 6
Девушка 6
Свитер 6
Молитва 6
Кенгуру 7
Червонный король 7
Chambre séparée 7
Ждать 7
Мороженое 8
Худшесть 8
Ночь 8
Сделки 8
Доктор 9
Кресло: чулки 9
Молитва Деве Марии 9
Весь мир 10
Ингеборга 10
Charmante 10
Фабрика 10
Тетя 11
Кресло: более срочные дела 11
Двенадцатый номер 11
Радость 11
Кресло: все в жизни 11
Хватит 12
Плед 12
Ближе 12
Все отлично 12
Комната 121 13
Сожаление 13
Николь 14
Дорога 14
Ведро воды 14
Договор 15
Способности 15
Экзамен 16
Даймонион 16
Кресло: заслуга 16
Счастье 16
Кресло: иностранные языки 17
Шветинг-на-Одере 17
В путь 17
Мария Хункерт 17
Циммерман 18
Императорский торт 18
Schwester 18
Велосипед 18
Разговор 19
Эбензее 19
Америка 19
Встреча 20
На память 20
Возвращение 20
Юзефов 21
Путевой документ 21
Сохачевский 23
Кресло: если бы 23
Сохачевские 24
Примечания 25
Ханна Кралль
Королю червонному - дорога дальняя
Шнурки
Она покупает шнурки для мужских ботинок.
Совершая эту - столь обыденную - покупку, она еще думает, что любит Юрека Шварцвальда. Все так думают, и прежде всего его родители. Юрек не урод и не зануда. И к тому же не беден. Он одолжил ей ботинки, потому что в дом на улице Огродовой попала бомба, и ни до шкафа, ни до квартиры не добраться.
В чужих ботинках она заходит к Басе Малиняк, своей подруге. Заходит всего на минутку - только чтобы вдеть эти новые шнурки.
У Баси в гостях молодой человек. Он стоит возле печки и греет руки о теплый кафель. Высокий, худой, с прямыми золотистыми волосами. И ладони на кафеле тоже отливают золотом. Садясь, он расставляет колени и опускает руки - чуть небрежно, словно бы рассеянно. Теперь они кажутся беспомощными и от этого еще красивее. У блондина, оказывается, двойное имя - Йешаягу-Вольф, Бася называет его Шайеком.
Шнурование башмаков затягивается. Через час Шайек говорит:
- У тебя глаза как у дочери раввина.
Через два часа добавляет:
- Сомневающегося раввина.
Бася провожает ее до двери и шепчет с ненавистью:
- Убить тебя мало…
Обручение
Он приходит через несколько дней. Приносит плохие новости - об Адеке, брате Хали Боренштайн (они с Халей всю школу просидели за одной партой). Адек умер от тифа. Она очень удивлена: от тифа? Умирают от скарлатины или от воспаления легких. Теперь будут умирать по-другому, объясняет Шайек, надо привыкать.
Они идут к Хале. Там друзья Адека. Холодно. Они пьют чай. Бася Малиняк, обиженная на них обоих, молчит. Вяжет на спицах свитер - веселый, разноцветный, из остатков распущенной шерсти. Они говорят о тифе. Вроде бы его переносят вши. А человек от человека может заразиться? Вроде бы нет, только через вшей. Халя посмеивается над своим отцом - он хочет устроить убежище и спрятаться от вшей и от войны. Халя твердит ему, что война скоро кончится, но он уже запасает продовольствие.
Потом они говорят о любви. Она заявляет:
- Представляете, я думала, что люблю Юрека Шварцвальда, но ошиблась.
Они принимаются спорить - сказать Юреку или не надо. Решают, что это было бы слишком жестоко.
- Обручись с другим, - советуют ей.
А Шайек добавляет:
- Со мной, например.
Когда он уходит, Бася Малиняк замечает, не поднимая головы от вязания:
- Между прочим, он не шутил.
И оказывается права.
Они едут на пригородном поезде. Она открывает окно - воздух весенний, теплый. Проезжают Юзефов. Она показывает ему дорогу вдоль путей: каждый год в это время она ехала по ней на бричке. Бричка сворачивала вон там, где деревья, и останавливалась перед домом с верандой - из поезда его не видно. Прислуга снимала с брички корзины - с бельем, летней одеждой, кастрюлями, ведрами, щетками… Приносила из колодца воду и драила полы. Перед соседним домом - тем, что справа - выгружала корзины прислуга Шварцвальдов, перед тем, что слева, - прислуга Шубертов. Неподалеку была песчаная лесная поляна, на ней рос старый дуб. Нет, дуб, разумеется, отсюда не виден… Там было столько желудей… Лето кончалось, снова подъезжали брички, всегда одни и те же, прислуга загружала корзины с бельем, кастрюлями, щетками…
Она болтает без умолку, пытаясь словами заглушить страх, стыд и любопытство. Они выходят в Отвоцке, это конечная станция. Из соседнего вагона высыпают мальчишки. Видимо, харцеры. Переговариваются с серьезными лицами, заговорщицким шепотом: сбор, компасы, северо-восток… Замыкает колонну улыбающийся веснушчатый паренек. Они скрываются в лесу, за железной дорогой.
В пансионате "Захента", в комнате, благоухающей сосновой смолой, он не теряется - отлично знает, как обращаться с девушкой, которой и страшно, и занятно, и неловко, и хочется.
После обеда они возвращаются на станцию. Усаживаются под деревом, она кладет голову ему на колени. Они слышат негромкий хор: "Живем, пока живется…" - их попутчики тоже возвращаются. Веснушчатый мальчишка снова идет замыкающим, он не поет - может, слуха нет. Видит их.
- Эй, ребята, - кричит он, - глядите, парочка, жидовская парочка!
И, хихикая, догоняет товарищей.
- У тебя же светлые волосы, - шепчет она, не открывая глаз, - такие светлые… а они все равно догадались…
Шайек набрасывает ей на плечи свитер. Она не заметила, что он соскользнул, открыв повязку с голубой звездой на рукаве блузки.
Знамение
Свадьба. На ней голубое платье с сиреневым оттенком. Материал мать купила давным-давно - собиралась сшить себе что-нибудь ко дню рождения сына, на семейное торжество. Это цвет перванш, самый модный - он нравился Уоллис Симпсон. На венчании с Эдуардом VIII - или, может, на свадьбе - она была в таком платье, голубовато-сиреневом. Мать так ничего себе и не сшила, потому что двухлетний сын умер от воспаления легких. Она надела черное платье. Сказала, что будет носить траур до конца своих дней.
Юрек Шварцвальд, который воспринял их разрыв на удивление легко и тоже женился (Поля Шварцвальд умная и симпатичная, даже хорошенькая, хотя нос и длинноват), так вот, Юрек - студент-медик - устраивает ее на работу в больницу. Она ухаживает за тифозными больными. Подает им воду с валерьянкой, обрабатывает пролежни и поправляет подушки. Первый раз в жизни видит покойников (трупы отвозят на кладбище на деревянных тележках, у них большие колеса и ручки для носильщиков с обеих сторон).
При ней пока еще никто не умирал, а ей очень хочется увидеть чью-нибудь смерть. Дело не в том, что явится умирающему - свет, тьма, ангел или Господь. Ей интересно, что увидит она сама в то мгновение, когда завершится чья-то жизнь. Душу? Знамение? Если знамение, его нужно будет разгадать.
Она садится рядом с молодой девушкой, очень красивой, несмотря на болезнь. Дежурит всю ночь, а на рассвете слышит тихий вздох. Грудная клетка больной приподнимается - и замирает. Она наклоняется, вглядывается пристально: спокойное, серьезное лицо, души не видно. Девушку укладывают на черную деревянную тележку. А она снимает халат и идет домой.
Рассказывает мужу, как выглядит смерть:
- Ничего нет - ни души, ни знамения.
И добавляет в утешение:
- Но мы есть.
- Это тоже все более сомнительно, - говорит муж.
Источники оптимизма
По ночам она подрабатывает - частным образом, в богатых домах. У этих пациентов чистое белье, персональный врач и настоящие похороны. И персональные могилы. У кого нет денег на похороны и на могилу, те выносят покойника на тротуар. Прикрывают газетами, а сверху кладут кирпич или камень. Чтобы ветер не сдувал.
В газетах-саванах можно найти массу важной информации.
Кто считается евреем (тот, чьи дедушки и бабушки - не менее трех - евреи).
На какой руке следует носить повязку со звездой (только на правой).
Какие повязки обязаны носить сборщики тряпья и мусора (только малиновые; прежние, зеленого цвета, недействительны).
Что выдают по карточкам в марте (полкило квашеной капусты и сто грамм свеклы), в апреле (один коробок спичек - сорок восемь штук), в декабре (одно яйцо с овальным штампом).
Что можно приготовить из черствого хлеба (надо размочить его в воде, прокипятить, протереть через дуршлаг, в получившийся суп добавить сахарин).
Какой сахарин можно употреблять в праздник Песах (согласно постановлению раввината - только в кристаллах, заранее растворенных и процеженных).
Где будет рассказывать сказки доктор Корчак (на улице Слиской, в Доме сирот).
Какое преступление совершил Мойше Гольдфедер (вырвал у проходившей мимо женщины буханку хлеба и бросился бежать, откусывая на ходу; когда его привели в службу порядка, извинился перед жертвой нападения и пообещал исправиться).
Где заштопать одежду (только в мастерской Келлера, который нанимает для штопки старых дев, невероятно добросовестных).
Где заказать похоронную процессию (только в фирме "Вечность" - она как раз ввела в Варшаве катафалки на велорикшах; это очень практично - на них умещаются сразу четыре гроба).
Откуда евреи черпают оптимизм (из факта своей избранности Богом - источником жизни и добра).
Все ее родные пока живы. Отец обменял половину дома на целую телячью шкуру. Мать меняет кусочки шкуры на лук и хлеб.
Висячий замок
Ей нужно занять немного денег. Она идет к Хале, с которой всю школу просидела за одной партой.
- Пятьдесят? - удивляется пан Боренштайн. - Зачем тебе пятьдесят злотых?
- Полицаю-охраннику, - объясняет она. - Он отвернется, и я выйду из гетто. Это стоит целых пятьдесят злотых.
- Ты хочешь выйти? - изумляется Халя. - С твоими-то волосами?
Сама Халя - курносая блондинка, но собирается просидеть в убежище до конца войны. Она показывает водопроводный кран, мешки с крупой и запас лекарств.
- Да, великолепное убежище, - кивает она. - Ну так как, вы одолжите мне денег?
Ей дают десять злотых, она клятвенно обещает вернуть их после войны. Еще сорок берет взаймы у пана Рыгера, отца Халинки - той, что в школе сидела позади Хали, - и бежит к мужу.
Мастерская, где работает муж, находится на чердаке многоэтажного дома. Поднимаясь по лестнице, она слышит рев грузовиков. Какой-то мужчина вешает на дверь мастерской замок. Руки у него трясутся, ключ не сразу попадает в замочную скважину.
- Где Шайек? - спрашивает она.
- Там, - трясущейся рукой мужчина показывает на закрытую дверь и сбегает вниз.
- Шайек, - шепчет она, обращаясь к замку, - я не могу к тебе войти. - Рев грузовиков становится громче. - Шайек! - она пытается сорвать замок, потом изо всех сил колотит по нему кулаком. - Мне нельзя здесь стоять!
Со двора доносится:
- Всем евреям выйти во двор!
Затем слышится топот ног. Она знает, что будет дальше: начнут обыскивать квартиры, этаж за этажом.
- Они же меня найдут, - объясняет она замку. - Найдут и увезут на площадь.
Она слышит детский плач, несколько выстрелов и чужой дрожащий голос: "Спаси меня, Шайек, спаси меня!" Услыхав имя Шайек, она догадывается, что голос ее собственный.
- Это я кричу, я просто немного испугалась, но теперь уже успокоилась, здесь нельзя стоять, потому что меня застрелят, нельзя, меня расстреляют прямо здесь… он откроет дверь - и что… увидит меня мертвую… нельзя… - все это она проговаривает вслух, спускаясь по лестнице.
Перед домом собираются люди. Еврейские полицейские и эсэсовцы строят их в колонну. Один из полицейских - Юрек Гайер, за которого недавно вышла замуж Бася Малиняк. Он видит ее. Разводит руками (это означает: я ничем не могу тебе помочь, ты же сама понимаешь) и ставит ее в колонну.
Они идут. По безлюдным улицам. Проходят мимо деревянных, распахнутых настежь больничных ворот… Вот и площадь. Она думает: "Я на площади. Это та самая Умшлагплац - и вот я здесь. Сейчас нас посадят в вагоны… Господи Боже мой, нас посадят в вагоны, а он как же - без меня?"
Левое полушарие
Кто-то пустил кинопленку в замедленном темпе и приглушил звук, поэтому люди медленнее двигаются и тише говорят. Или вообще ничего не говорят, раскачиваются, сидя на своих узлах, - взад-вперед, взад-вперед. Или бормочут что-то себе под нос - может, молятся. Они успокоились, больше не суетятся и не пытаются сбежать. Они ждут. Силы остались только на это - ждать.
Она не может ждать. (Облава уже наверняка закончилась, мужчина открыл дверь мастерской, и люди вышли на лестничную клетку. "Ты Шайек? - спрашивает мужчина. - Тут твоя жена приходила…" Шайек бегом спускается на улицу. "Иза, - кричит он, - Изольда!" А Юрек Гайер твердит: "Изольды нет, ее увели на Умшлагплац… Да не кричи, я же тебе говорю - нет больше твоей Изольды!")
Она осматривается по сторонам. У стены стоит бочка. Сразу видно, что ей туда не поместиться, но она все же делает попытку. Бочка опрокидывается вместе с ней. Больница заперта, но она тем не менее встает перед дверью. Стоит. Проходят часы. В окно ее замечает врач из тифозного отделения. Это наша медсестра, говорит он полицейскому. Ее пропускают внутрь, она ложится на свободную кровать. Думает: больных не тронут. Но тут кто-то входит в палату и говорит, что будут вывозить пациентов. Она встает. Моет пол. Санитарок не тронут, думает она, но тут кто-то входит в палату… Она надевает белый халат: медсестер не тронут… Еврейский полицейский выстраивает работников больницы в шеренгу и подходит к каждому с фуражкой в руке. Люди опускают туда обручальные кольца, цепочки, часы… Она вынимает серебряную пудреницу - подарок будущего мужа в день помолвки. Открывает, смахивает пудру, смотрится в зеркальце и бросает пудреницу в фуражку. Полицейский молча возвращает ей пудреницу - серебро его не интересует. Они выходят из больницы. Площадь пуста, по улицам проскальзывают редкие прохожие. Ветер несет какие-то бумаги, гремит брошенными кастрюлями, хлопает открытыми окнами, где-то неподалеку ржет лошадь, на мостовой валяется опрокинутый таз, белый, с темными пятнами отколовшейся эмали, - кто-то собирался взять его с собой, но посудина оказалась слишком громоздкой.
Она заявляет родителям, что больше ни одного дня не останется в гетто.
- Правильно, - одобряет отец, - очень даже правильно, вот что я тебе скажу, - и делает едва заметное движение пальцами правой руки, большим и указательным. Она знает этот отцовский жест, которым тот подчеркивает значение сказанного. - Ты не пойдешь на смерть, как овца на заклание, - произносит отец серьезно, с пафосом, и снова приподнимает правую руку.
Она не думает, как она пойдет на смерть. Она туда вообще не собирается. Она думает о жестах отца. Они связаны с левым полушарием, отвечающим за речь и движения правой половины тела. Им объясняли на курсах медсестер, но знают ли об этом люди на арийской стороне? Отличат ли они специфику работы полушарий от специфики еврейской жестикуляции?
- Хорошо, что ты отсюда уйдешь, - твердит отец и прижимает ее к себе.
Теперь отцовские руки у нее за спиной. Она их не видит и больше не ломает себе голову, что могут подумать люди, не сведущие в мозговой деятельности.