- И под картошкой и под всякой овощью: свекла, морковь, капуста… Помидоров тоже много сажают - целые поля. Тут колхозы богатые, - рассказывал шофер. - У меня сестра в колхозе имени Двенадцатой годовщины Октября живет. Так ей в прошлом году на трудодни досталось - возами возила. Пшеницы около четырехсот кило. Картошки по восемь кило на трудодень, да крахмала по триста граммов - тут крахмал делают, - да молока по шестьсот граммов, да денег по два с лишним рубля, да луку, да чесноку, да соломы овсяной…
- Постой, постой! - насторожился дед Антон. - Как говоришь: молока по шестьсот граммов?
- По шестьсот.
- Это что же: если у меня четыреста трудодней да по шестьсот граммов на трудодень, это что ж - двести сорок килограммов выходит? Э, голова, а ты не перехватил лишку?
Шофер усмехнулся:
- А что ж удивительного? Ведь в "Двенадцатой годовщине Октября" ферма-то какая! Даром, что ли, наша Малинина три ордена Ленина получила?
- Три ордена Ленина!.. - прошептала Настя. - О-ё-ёй! Три!
И уж ей захотелось поскорее увидеть эту знаменитую колхозницу Прасковью Андреевну Малинину, посмотреть на ее коров, послушать, что она расскажет о своей молочной ферме, о своей работе…
"Все буду слушать и все записывать, - еще раз решила она. - Хоть бы поскорее уж приехать!"
Вдали, среди бескрайних полей, показались крыши большого села. "Газик" мчался, разбрызгивая лужи, обгоняя подводы и грузовые машины. Настя и не заметила, как они оказались на широкой улице села. Большие, крепкие дома стояли в палисадниках, полных весенней зелени.
Малинина встретилась им на улице - она как раз шла на скотный.
Дед Антон вылез из машины и, здороваясь, приподнял картуз.
- Здравствуйте, Прасковья Андреевна! - сказал он. - К вашей милости!
Малинина, чуть-чуть наморщив брови и стараясь догадаться, откуда они, поглядела на него и на Настю.
- Что скажете? - вежливо спросила она.
- Да вот, вишь, голова, вроде как послы к вам!
Настя, покраснев, дернула деда Антона за рукав. Дед Антон, вопросительно приподняв брови, обернулся к Насте.
- Дедушка Антон, ты что же, как ее называешь-то? - быстро зашептала она. - Ведь герой… орденоносец… а ты - "голова"!..
Малинина, услышав это, рассмеялась:
- Ничего, дочка! Герой, орденоносец - ну, правда, это так. Но да ведь я все-таки и колхозница, такая же, как и вы… Как зовут-то вас, дедушка? Откуда вы?
Дед Антон коротко объяснил, откуда и зачем они приехали к ней.
- А отчего же это вы ко мне, Антон Савельич? - спросила она. - Ведь все в первую очередь в Караваево едут. Там хозяйство показательное. Там и коровы побогаче!..
- Эко ты, голова! - возразил дед Антон. - Да ведь то совхоз, а нам интересней посмотреть хозяйство колхозное. Нам что к делу поближе. У вас колхоз, и у нас колхоз. Что вы сделали, то и мы можем сделать. А что ж нам Караваеве?.. По совхозу-то наши доярки, пожалуй, и равняться не захотят. Поди-ка, поговори тогда с ними!
- Мы вашу книжку читали, - застенчиво добавила Настя. - У вас ведь тоже коровы очень хорошие!..
Малинина слушала их с улыбкой, и голубые глаза ее тепло светились.
- Ну что ж, пойдемте. Пообедать вам соберу, - сказала она, - а потом уж и на ферму…
Но и дед Антон и Настя запротестовали в один голос: не хотят они обедать, они в столовой обедали, они только и ждут, чтобы на ее ферму поскорей попасть!
Доярки уже начали дойку, когда дед Антон и Настя вслед за Прасковьей Андреевной вошли в коровник.
- Не помешаем доить-то? - спросил дед Антон. - Говорят, коровы чужих не любят, беспокоятся…
- Ну! - усмехнулась Малинина и махнула рукой. - Они у нас и внимания не обращают ни на кого! Это в Караваеве, у Станислава Иваныча Штеймана, даже доярки, и те в коровнике шёпотом разговаривают - громко говорить нельзя, вишь, "коровки от корма отвлекаются, расстраиваются"… Станислав Иваныч с ними - как с детьми. И никого чужого в коровник не пускает. Ну, а у нас коровы попроще - кто хочешь приходи, они даже не оглянутся! Ведь у нас разве вы одни? Тут народу отовсюду побывало, и из соседних колхозов и из городов экскурсии тоже бывают. Даже из-за границы приезжали - чехи, румыны. Наши коровы привычные!
Настя горячими глазами разглядывала коров, стоявших у кормушек.
- А вы что ж, ай не пасете? - спросил дед Антон. - В стойлах держите?
- Пасем, а как же! - ответила Малинина. - Да пасем недалеко, в обед пригоняем. Подкормить надо. Тут и подоим и покормим. А потом опять на пастбище. До ужина. А если не подкармливать, то как же? На лугах-то еще взять нечего. Дойным коровам корму много надо. Ведь у коровы, сам знаешь, молоко на языке…
Дед Антон сдвинул картуз на брови.
"Да-а… А у нас кормов еле-еле до выгона хватает. И мы же с коров спрашиваем! Эх-ма! Отстали мы!"
Но вслух он этого не сказал, только невнятно крякнул.
Коровы были одномастные - светло-серые, голубовато-серые, жемчужно-серые… Крупные, упитанные, они держались очень спокойно и важно и шумно жевали клевер, слегка отмахиваясь хвостами от мух.
- Вот та самая наша рекордистка Волшебница, - объясняла Малинина, показывая коров, - которая по двенадцать тысяч с лишним килограммов молока дает. Вот Вычегда - около восьми тысяч дает. А вот наш первотелочек!..
Прасковья Андреевна любовно погладила огромную, как печка, корову. Настя восхищенно улыбнулась:
- Вот так первотелочек! А, дедушка Антон?
- Да-а… - качнул головой дед Антон. - Нам таких не мешало бы!
- Не дело, не дело! - вдруг повысила голос Прасковья Андреевна, увидев, что скотник прямо с вил подает клевер в кормушку.
- Да я ведь гляжу! - ответил скотник.
- Все равно не дело! Корова взмахнет головой - вот и напоролась! Не дело!..
Пока Малинина говорила со скотником, дед Антон и Настя шли мимо стойл.
- Запиши, - говорил дед Антон: - во-первых, коров прикармливают. Во-вторых, в большой чистоте содержат. Канавки, видишь, сделаны - для стока. Пол сухой, теплый. Окна протертые. И еще запиши: доярки корма не носят, им скотники на подвесных крюках подают. И воду не таскают: у коров поилки. Ну, это-то можешь и не писать - будем новый двор строить, обязательно такие поилки сделаем. Я об них и так не забуду!..
Обошли всю молочную секцию. Дошли до телятника.
- Там вроде и смотреть-то нечего, - сказала Малинина, - телята на пастбище.
- Э, не говори! - возразил дед Антон, - это и есть самое главное, что нам смотреть надо. - И, подойдя к Малининой поближе, проникновенно заглянул ей в глаза: - Прасковья Андреевна, скажи правду: топишь ты зимой печки в телятнике или нет? Только так - по-честному. Чтобы не подводить, а?
Малинина засмеялась. Смех у нее был веселый и добрый.
- А ты разве в книжке моей про это не читал?
- Читать-то читал… Ну то в книжке, а вот как на самом-то деле, а?
- Ой, Антон Савельич, не смеши! Что ж, по-твоему, в книжке я буду писать одно, а делать другое? Да у нас в телятнике и печей-то нету! Иди сам посмотри…
В телятнике было пусто, чисто и прохладно. Ярко-белые, озаренные солнцем стены и потолок, прозрачные стекла в окошках, полы посыпаны свежими опилками… Дед быстро и зорко оглядел углы - печек не было.
Малинина поймала его взгляд. Умные голубые глаза ее смеялись:
- Гляди, гляди, Антон Савельич! Все стенки перед тобою!
Дед Антон смущенно усмехнулся:
- Ишь ты… Значит, в самом деле нету…
А нежное лицо Насти вдруг затуманилось. Бабушка, словно живая, встала перед ней. Не по ее выходит, нет, не по ее! Бабушка ждет Настю, ждет от нее заступы, поддержки, ждет, что Настя приедет и опрокинет, развеет все эти вздорные речи о холодных телятниках и обо всем, что бабушка никак принять не может… А Настя приедет и скажет: "Нету, бабушка, печек в телятнике. Своими глазами видела…"
- Притомилась девчушка-то! - сказала вдруг Малинина. - Пошли, пошли домой обедать!
- Да какой там обед! - отмахнулся дед Антон. - Да я и есть-то не хочу совсем!..
Но тут и Настя, вспомнив, как бабушка Анна наказывала ей заботиться о дедушке Антоне, тоже вступилась:
- Хочешь, хочешь, дедушка Антон! А если обедать не будешь, я бабушке Анне скажу!
После обеда дед Антон не лег вздремнуть, как это делал дома, а пошел потолковать к председателю, пошел посмотреть хозяйство: и лошадей, и овчарню, и свиную ферму…
Настя всюду ходила с ним вместе, прислушиваясь к тому, что рассказывал председатель деду Антону, и все ей было интересно.
"Да-а, - то и дело повторял про себя дед Антон, - побогаче нашего колхоза-то… побогаче живут, поумнее!.."
Вечером пошли на молочную ферму встречать стадо. Светло-серые, упитанные, одна красивее другой, коровы, будто сознавая свое достоинство, важно проходили в стойла. Веселой гурьбой шел молодняк - такие же светло-серые бычки и телки. Они дружелюбно поглядывали на людей блестящими черными глазами, сытые, беспечные…
- Этих, как только установится тепло, на дальние пастбища угоним, - сказала Малинина, кивая на молодняк. - На все лето, до снега. Пусть там и живут и спят. Пусть их там и дождичком помочит, не беда. Лучше закалятся.
- А что ж, угоняли так-то или еще только испытывать будете? - спросил дед Антон.
- А как же? Конечно, угоняли. В прошлом году - уже белые мухи летят, а пастух только на зимовку их оттуда домой гонит. Вышли мы встречать - да и не узнаем: батюшки, такие большие стали да крепкие! А шерсть длинная выросла, как у диких. И ведь ни одна не заболела!..
Отдельным стадом пришли телята, тоже светло-серые, с серебристыми ушками. У Насти сердце переполнилось горячей нежностью.
- Куколки мои! Рыбочки мои! - вполголоса повторяла она, провожая их взглядом. - Какие лобастенькие! А какие поджерёлочки! Ишь ты, важные! Ишь ты, как идут - свою породу показывают! - И, подняв на деда Антона свои темные, похожие на вишенки глаза, сказала: - Дедушка Антон, а что же, нам таких нельзя завести, а?
А дед Антон и сам не мог отвести глаз от этого серебристого стада. Взгляд его застилался влагой, под усами ширилась умиленная улыбка.
- Да-а, хороши… - повторял он машинально. - Куды нашим до этих… - Но, услышав Настины слова, он тут же стряхнул свое умиление: - А почему это нельзя? Что же мы-то - не хозяева? Холмогорский молодняк выведем…
Вечером дед Антон и Настя уселись в горнице за стол, под самым абажуром. Настя достала свою тетрадку, а дед Антон, отвернув край скатерти, чтобы не запачкать, сказал:
- Ну, теперь пиши. - И, задумчиво поглаживая подбородок, начал диктовать: - "Телятник зимой не отапливается. И даже печек нету. Только весной и в оттепель гляди в оба, чтобы не было сырости. Чтобы рамы и полы были хорошо заделаны. Чтобы не было сквозняков. Если проступил иней, сейчас же обмети. Главное, чтобы сухо и никаких сквозняков. Холода боится микроб. А теленок холода не боится…" Ну, на сегодня хватит, - сказал дед Антон. - Насчет пастбищ, насчет зеленых кормов надо бы… Ну, это я в правлении узнаю. А ты, голова, ложись спать.
- Сейчас лягу, дедушка Антон, - ответила Настя, чувствуя сладкую, тянущую к постели усталость, - я вот только немножко от себя припишу.
И Настя написала:
"А хвосты у всех коров чистые, как шелковые. И концы немножко подрезаны, чтобы не грязнились. А телятница одного кривоногого облучала сердоликом - такая трубка электрическая, а в ней сердолик вставлен. Малинина включила трубку, электричество пошло сквозь сердолик. Вот этим сердоликовым электричеством она ему грела ножки. Теленочек родился кривоногим. Хотели его выбраковать, а Прасковья Андреевна сказала: "Зачем браковать? Мы его выходим". Вот теперь и лечат. Теленочек уже стал хорошо становиться на ножки…"
Насте постелили на диванчике. Она уже хотела было улечься, но вдруг увидела, что на комоде сидят какие-то необыкновенные куклы. Дрёма сразу слетела с ее ресниц:
- О-ой! Прасковья Андреевна! Какие куклы у вас!
Прасковья Андреевна сняла с комода и подала Насте самую большую и красивую куклу в ярком, пестром, совсем не русском наряде.
- Это мне чехи подарили, - объяснила она. - Делегация из Чехословакии была. Всякие от них подарки были - вышитые юбки и кофты, вот и куклы эти. Возьми, возьми их все, полюбуйся!
Настя забрала к себе на диванчик этих странно одетых кукол, разглядывала их, улыбалась им, разговаривала с ними шёпотом. А они глядели на нее черными нерусскими глазами и тоже улыбались. Так она и уснула вместе с ними.
А за стеной еще долго гудели приглушенные голоса: мягкий московский говорок деда Антона и певучая, слегка окающая речь Прасковьи Андреевны.
И все о том же - о телятах, о выпасах, об удоях, о кормах… Прасковья Андреевна уже зевала - устала за долгий день, - но от деда Антона отвязаться не было никакой возможности, так ему хотелось досконально узнать обо всем. А главное - о том, что и как делала Малинина, чтобы ее ферма стала такой хорошей, такой богатой…
Новые законы
Всего три дня пробыли в костромском колхозе дед Антон и Настя да два дня в дороге, а дома их уже ждали и дождаться не могли. Особенно, конечно, ждали их на молочной ферме. То тут, то там гудели негромкие разговоры:
- Интересно, что наши приедут - расскажут!
- Посмотрим, чья возьмет!.. Неужели старуха покорится?
- Ой, не покорится! Уж она теперь хоть и увидит белое, а все будет твердить, что это черное. Из-за характера одного не покорится!
Катерина слышала разговоры доярок, но сама в эти разговоры не вмешивалась.
На пятый день после отъезда деда Антона доярка Тоня сказала, искоса поглядывая на Катерину своими узкими насмешливыми глазами:
- А за нашими делегатами на станцию лошадь пошла. Едут!
- В добрый час, - ответила Катерина, процеживая молоко.
- А тебе неужели все равно? Вдруг окажется, что в книжицах-то ваших одно написано, а на деле другое? Ведь Настюшка соврать не даст!
Катерина подняла на Тоню спокойный взгляд:
- А дед Антон и сам врать не будет. Зачем ему?
- А, может, тебя вздумает выгораживать. Вот не спросилась броду, сунулась в воду. Всполошила всех, а может, все зря!
- Ну что ж, - сдержанно ответила Катерина, - на ошибках учимся. - И, взяв подойник, поспешила отойти от Тони.
Но хоть и ровным голосом разговаривала Катерина, хоть и спокойно глядели ее серые глаза, однако в душе уже чувствовалась тревога. С каждой минутой эта тревога, непонятно почему, становилась все тяжелей, все беспокойней.
Убравшись в коровнике, Катерина забежала к своей подружке Анке Волнухиной. Анка только что вернулась с поля - полола пшеницу - и, стоя на крыльце, мыла коричневые от молочая руки. Она уже успела загореть, вздернутый нос ее чуть-чуть облупился. Анка увидела Катерину, и тотчас ее пухлые губы заулыбались и в карих глазах заблестели огоньки. Но озабоченный вид Катерины погасил и огоньки и улыбку.
- Случилось что-нибудь? С коровой?
- Да нет, - успокоила ее Катерина, - что ты! Ничего не случилось!..
Анка выплеснула воду за крыльцо и крепко вытерла руки чистой холщовой тряпкой.
- А все-таки что-то случилось, - сказала она и, сбежав с крыльца, потянула Катерину на скамеечку в палисадник. - Ну, говори!
- Ты знаешь, Анка, я боюсь… - начала Катерина. - Ох, я что-то боюсь…
Анка подняла брови:
- Чего? Кого?
- А вдруг и правда дед Антон зря проездит? Вдруг все это так, пустяки? Ох, и стыдно тогда будет!.. - Катерина закрыла руками лицо. - От одной Марфы Тихоновны по улице не пройдешь!
- Ну, вот еще! - Анка махнула рукой. - Есть о чем думать! Да и что за стыд? Ты не сама выдумала, все это в книжках написано. И Василий Никитич не глупее тебя - он же деда Антона послал. Да и дед Антон сам хотел ехать. Значит, теперь вам всем троим по задворкам бегать? Вздумала!
Катерина живо представила, как все трое - и она, и председатель, и дед Антон - бегут по задворкам, прячась от Марфы Тихоновны, и засмеялась, уронив руки на колени.
- Слушай, Катерина, ты Сергея Рублева видела? - спросила Анка, заглядывая Катерине в глаза.
- Нет, не видела, - просто ответила Катерина. - А что?
- Да встретился мне сегодня - домой зачем-то приходил.
- Вот важность! - выставив нижнюю губу, сказала Катерина. - Сергей приходил!
Анка вздохнула.
- Очень парень красивый… - задумчиво сказала она. - Ты за такого пошла бы?
Катерина густо покраснела и вскочила со скамейки:
- Да ну тебя, Анка! Вот еще разговоры завела! Тьфу! Глупости какие-то!.. Побегу обедать! - И, сорвав с ветки горсточку молодых листьев сирени, бросила их в Анку и убежала из палисадника.
Ждала деда Антона и Настю и Марфа Тихоновна. Она никому ничего не говорила, лишь плотнее поджимала сухие губы да поглядывала на дорогу зоркими блестящими глазами.
Но тревожнее всех поджидала путешественников бабушка Анна. Кострома казалась ей каким-то дальним, неизвестным городом: заедешь, так еще неизвестно, выедешь ли. Целый день хлопотала она по хозяйству, но дед Антон ни на минуту не уходил из ее мыслей.
"Теперь, небось, завтракают, - думала бабушка Анна, садясь утром за самовар. - Что едят-то, интересно. Может, еще и чайку-то им никто не согреет? А старик любит крепкий… Ну кто там будет спрашивать, какой он чай любит!.."
"А теперь, небось, спать легли, - думала она вечером, поздно ложась в постель. - А может, и не легли… Может, еще и лечь-то негде… Ах, старик, старик, и куда тебя в такую даль понесло!"
И с каждым днем думы бабушки Анны становились все мрачнее: уж и заболел дед Антон, свалился на чужой стороне, а Настюшка и делать не знает что… Вот уж и бык на него напал - там ведь быки, чай, здоровенные, а дед-то вечно к быкам без хворостины суется… Ну, а Настюшка что? Плачет, небось, и домой ехать боится…