Она сняла стеганку, приготовила бидон, сполоснула подойник.
- Уж ты придумаешь! - усмехнулся дядя Кузьма, по привычке расправляя свои пышные гвардейские усы. - А коровам не все равно? Полчаса раньше, полчаса позже…
- Вот так сказал! - засмеялась Катерина. - Да ты подойди-ка к ним, посмотри! А ну поди, поди!
Она взяла дядю Кузьму за рукав и потащила к стойлам. Дядя Кузьма попробовал сопротивляться, но только проворчал: "Вот здоровенная девка!", и последовал за ней.
Коровы во дворе еще лежали и чуть-чуть пошевеливали ушами, не поворачивая головы. Стояли только семь - Катеринины… Все семь, услышав голос своей доярки, обернулись к ней. Крайняя корова, рыжая с белой головой, тихонько замычала. Катерина достала из кармана корочку и дала ей.
- Ну что, видал? - сказала Катерина, оглядываясь с гордостью на дядю Кузьму. - Как солдаты в строю!
- Да, - усмехнулся дядя Кузьма, - ловка девка! Ишь ты, воспитала как! Чудно! Ишь ты, что придумала!
- А это не я придумала, дядя Кузьма, - возразила Катерина, - это я чужой опыт переняла. В Костроме, в Караваевском совхозе, такой порядок давно заведен! А там хозяйство образцовое… Если корову в одно время доить, так она к этому времени и молоко готовит.
- Ишь ты! Переняла, значит… - сказал дядя Кузьма, снимая свой белый фартук. - То-то я гляжу - у тебя вроде все не так, как у других. Так-то получше выходит!
Катерина, улыбнувшись, пожала плечами. И, усевшись доить, ответила:
- Мало ли что получше, да ведь зато и потруднее и забот побольше…
В коровник вошла молодая доярка Тоня Кукушкина и, прислушиваясь к разговору, задержалась на пороге. Узкие черные глаза ее настороженно засветились: "Ну-ка, ну-ка, послушаем, что еще скажет. Как еще выхвалится?.."
Но Катерина уже начала дойку.
- Ну, делай, делай свое дело, - сказал дядя Кузьма, - мешать не буду. Уже и утро подступает… Вон и еще одна молодка пришла… И Степан уж сено привез… А вот и бригадир наш идет. Доброго здоровья, Прасковья Филипповна! Люди на работу встают, а я, как ночной филин, спать пойду. Чудно!.. А вот и еще молодка. Веселого веселья, Аграфена Иванна!..
- "Веселого веселья"! - фыркнула Тоня. - Масляное масло! А что, масло бывает не масляное?
- Масло не масляное не бывает, - возразил дядя Кузьма, - а вот невеселое веселье бывает. Ну, да молода еще…
И пошел было из коровника, но доярка Аграфена, любившая позубоскалить, остановила его:
- А вот ты-то, дядя Кузьма, оказывается, стар становишься!
Дядя Кузьма приосанился, расправил усы:
- Как, то-есть?
- Да как же: нынче ночью у телятника какой-то неизвестный человек объявился, а тебя и след простыл! Дроздиху-то чуть не до смерти напугал!..
- Какой человек? Еще что сболтнешь! Чудно! Да кабы кто чужой, я бы сейчас задержал!
- Задержал бы! Небось, испугался, под ясли залез!
Дядя Кузьма в недоумении глядел то на Аграфену, то на Прасковью Филипповну. Аграфена от души рассмеялась, и круглые свежие щеки ее сразу заполыхали румянцем. Подошли и другие доярки и подхватили Аграфенин смех - все уже знали, как ночью девушки напугали сторожиху Наталью Дроздову.
- Стареешь, стареешь, дядя Кузьма!
- А ну вас! - отмахнулся дядя Кузьма. - Вам бы только зубы продавать! Пришли, натрещали чего-то. Чудно, право! Пойду-ка лучше спать, это дело вернее будет!
И, надвинув шапку, пошел из коровника.
Прежде чем сесть доить, Катерина несколько раз погладила рыжую корову по спине:
- Стой смирно, Красотка, стой, матушка!
И Красотка, которая нервно похлестывала себя хвостом, присмирела.
- Вот так. Вот умница! И кто это сказал, что коровы глупые? И кто это только выдумал?!
Катерина, пока доила Красотку, все время потихоньку разговаривала с ней - Красотка это любила.
У второй коровы, у белой Сметанки, была своя прихоть: ей нравилось во время дойки что-нибудь жевать. Катерина принесла ей клок сена для забавы и положила в кормушку.
Третья, маленькая бурая Малинка, отдавала молоко без капризов. И седая Нежка тоже. Но важная черно-пестрая Краля всегда требовала, чтобы ей почесали за рогами. Бывало, что Катерина спешила и отмахивалась: "Да ну тебя! Почешешь, а потом опять руки мыть! После почешу".
Тогда Краля фыркала, сопела и поджимала молоко.
И Катерина уж не стала перечить: ну, раз любит, чтобы почесали - надо почесать.
Сегодня было, как всегда. Едва Катерина с подойникам зашла в стойло, Краля подставила ей свою лобастую голову с широкими красивыми рогами.
Тоня Кукушкина, проходя мимо стойла с полным ведром, покосилась на Катерину узкими черными глазами и неодобрительно покачала головой.
- Уж и разбаловала же ты своих коров, как погляжу! - скачала она. - Ну куда это годится? Крикнула бы на нее хорошенько, да и все!
- Пожалуй, крикни, - весело возразила Катерина, - или идешь от нее с пустой доенкой!
- И не надо баловать!
- А что ж и не побаловать? - улыбнулась Катерина. - И она тоже живое существо. Разве ей ласка не нужна? Тоже нужна.
Тоня пожала плечами:
- Вот еще! Выдумала! Это, наверно, там у вас, на Выселках такая мода - скотину баловством портить!
Прасковья Филипповна, бригадир молочной секции, проходя мимо, осматривала, все ли благополучно в ее хозяйстве.
- А мода, между прочим, неплохая, - обронила она. - Скотину лаской не испортишь.
- Ну да, конечно! - запальчиво возразила Тоня. - Целоваться теперь с ними!..
Ей никто не ответил. В секции наступила тишина, лишь тонкий звон молока о стенки подойников слышался в стойлах.
"Ну, вот и все, - с облегчением подумала Катерина. - Вот и про неизвестного человека забыли…"
Время шло, и дела шли своим чередом. Доярки одна за другой подходили сливать молоко.
- А кто же это в самом деле Наталью-то напугал? - вдруг спросила Прасковья Филипповна. - Узнали или нет?
У Катерины замедлилась дойка, будто руки у нее слегка онемели. В голосе Прасковьи Филипповны слышался холодок, тот самый недобрый, сдержанный холодок, который предвещал большие неприятности.
- Да разве их узнаешь? - возразила Аграфена. - Прибежали да убежали. Да еще, небось, и со смеху потом помирали - вот, дескать, интересную штуку выдумали!
- Ведь в молодости-то все интересно, - тихо добавила пожилая доярка Таисья Гурьянова, - лишь бы что почуднее выкинуть! А мы-то сами бывало…
- Мы - другое дело, - возразила Прасковья Филипповна: - тогда жизнь другая была. Что мы видели? С зари до зари работали, не разгибая спины. А выпадет свободная минута - ну куда? Клубы, что ли, у нас были? Или кино? Или нам лекции читали? Вот и думали тогда, что бы почуднее выкинуть. А уж теперешним-то девушкам так себя вести!.. Жалко вот, что не узнала Наталья, кто там был, - я бы в правление жалобу подала…
У Катерины округлились глаза. Закусив нижнюю губу, она продолжала доить. Вон как дело-то оборачивается! Эх, сколько еще дури иногда появляется в голове! И чего это им с Анкой вздумалось Дроздиху пугать?
Не поднимая ресниц на Прасковью Филипповну, она подошла слить молоко. Подошла и Тоня Кукушкина. И вдруг узкие черные глаза ее блеснули - она тут же заметила красноречивое смущение на простодушном лице Катерины.
- А не спросить ли бы вам насчет ночных-то приключений у Дозоровой? - негромко сказала она Прасковье Филипповне, когда Катерина отошла.
Прасковья Филипповна с укоризной посмотрела на Тоню.
- И все-то ты ищешь, чем бы Катерину зацепить! - сказала она. - Почему?
Тоня повела плечом:
- И не думаю даже! Сами же спрашивали!.. - и отошла, подняв подбородок.
Прасковья Филипповна чуть-чуть омрачилась. Сдвинув светлые брови, она издали глядела на Катерину.
"Неужели она?.. Все равно. Хоть бы и она. Наказывать - так наказывать! Что это за распущенность такая!"
Но Прасковья Филипповна глядела на Катерину и против своей воли любовалась ею, любовалась ее ловкими, спорыми движениями… Она видела, как бурая Малинка лизнула Катерину и как молодая коровка Нежка играла с ней, тихонько поталкивая ее своим тупым, коротким рогом…
"Любят ее коровы… - думала Прасковья Филипповна, и губы ее невольно морщились от сдерживаемой улыбки. - это потому, что она их любит. Скотину не обманешь, нет!.. Доярка всех мер - и по графику впереди и удои по жирности лучше всех… Значит, правильно доит. Усваивает мастерство, наука даром не пропадает… Вот таких доярок и буду подбирать себе на ферму!"
И, уже позабыв, что она только что хотела наказать Катерину, Прасковья Филипповна подошла к ней и ласково спросила:
- Как жизнь, Катерина?
- Жизнь ничего! - ответила Катерина. - Жизнь хорошая!
Тоня приостановила дойку, прислушалась.
"Другим бы за такие выходки так-то попало, а Катерине чего нельзя! Чего ж ей будет плохая жизнь? Дали лучших коров, да и удивляются!"
Корова неловко переступила, слегка задев подойник. Тоня ударила ее по ноге.
- Стой! - закричала она. - Дадут одров - надоишь тут - стоять и то не умеют!..
Прасковья Филипповна, услышав этот окрик, поморщилась, словно от боли. И снова обратилась к Катерине:
- А как дела?
- И дела ничего! - весело улыбнулась Катерина.
Она была рада поговорить о делах. Она бы и сама подошла к Прасковье Филипповне, если б не боялась, что начнутся разговоры о вчерашнем… Катерина любила и уважала своего бригадира. Прасковья Филипповна сама учила ее ухаживать за коровами, учила доить. Катерина сначала удивлялась - неужели уж она и корову подоить не сумеет, что ее учить надо? Доила же она раньше! Однако посмотрела Прасковья Филиповна, как она доит, села с нею рядом, взяла ее руки в свои, да и показала, как надо доить:
- Кулаками, кулаками надо брать, касатка. Пальцами не много надоишь, у тебя ведь не одна, а семь… И корове спокойнее и выдоишь лучше.
Показала, как надо массировать вымя, чтобы свободнее подступало молоко… Открыла тайну последних молочных струй: именно эти последние струйки молока - самые драгоценные в удое, именно они повышают жирность молока… И Катерина поняла, почему надо додаивать корову до конца, до последней капли, поняла и запомнила на всю жизнь.
- Дела хорошие, - живо продолжала Катерина, - все в порядке. Только вот, тетка Прасковья, ты погляди - что-то Краля у меня сегодня картошку почти всю оставила. Вроде здоровая, глаза светлые, молоко сдала, а картошку есть не стала. Надоела ей, что ли?
- Может, промыла плохо?
- Ой, что ты, тетка Прасковья! Как стеклышко промыта была! Я вот думаю - может, надоела ей картошка. Разреши, я свеколки добавлю - может, съест.
- Ну что ж, в обед выпишу.
- Тетка Прасковья, а ещё вот что: не дойдешь ли ты со мной Золотую посмотреть? Мне думается, ее перед отелом плохо кормят!
Золотая - статная корова золотистой масти и хороших молочных статей - была любимицей Катерины. Прямая линия спины, круглое вымя, красивая голова с нежными влажными глазами - все восхищало Катерину.
- Тетка Прасковья, ну посмотри ты на нее - картину писать можно! А? И почему это к нам ни один художник не приедет! Приехал бы летом, поглядел бы на Золотую, как она идет по лугу, по зеленой траве, да написал бы! Ему бы сразу премию дали!..
Тетка Прасковья незаметно улыбнулась.
- Ну гляди ты! - продолжала Катерина. - Гляди, что в кормушке: охапка сена, да и всё! Погубить, что ли, хотят корову?
- Степан! - позвала тетка Прасковья. - Поди-ка сюда!
Скотник Степан, коренастый и медлительный, не спеша вышел из тамбура.
- Ты что же, Степан, Золотую решил на голодной норме держать?
- Зачем на голодной? - нехотя ответил Степан. - Картошки давал, жмыху давал…
- "Давал"! - горячо вмешалась Катерина. - Значит, много давал, если она сразу слизнула!
- А зачем ей много? - так же нехотя, словно жалея зря тратить слова, сказал Степан. - Ее ведь не доить!
- "Не доить"! - вспыхнула Катерина. - А если не доить, значит уморить надо? Если так будешь кормить, то и после отела доить будет нечего! А теленку, как думаешь, питаться не нужно? А чем же она будет теленка питать, если сама вся засохнет? И какой же теленок тогда родится? Ты у меня смотри, я тебе за эту корову житья не дам!
Степан повернулся к Прасковье Филипповне:
- Прасковья Филипповна, кого мне слушать? Ты бригадир, ты ей и объясни. Никогда мы сухостойных коров шибко не кормили, ты сама знаешь. А теперь вдруг меня за это будут все время то пилить, то стругать… Так как же? Или наши пусть порядки будут как были, или выселковские. Как вошли к нам эти выселки да переселки, так и покоя не стало!
- Вот и не стало! И не будет! - сказала Катерина. - Ишь ты какой: ему бы только покой дали! Да за такую корову…
- А что ты кричишь? - небрежно, через плечо, спросил Степан. - Корова-то эта с Выселок, что ли? И корова-то наша. Ну хоть бы за своих кричала!.. Объясни ты ей, Прасковья Филипповна, все это!
Прасковья Филипповна нахмурилась:
- Не ей надо объяснять, Степан, а тебе! Какие это коровы наши, а какие это ваши? Раз мы с Выселками соединились, значит у нас и хозяйство общее и коровы общие. И порядки ни наши, ни выселковские. А те будут порядки, которые лучше. И зоотехник говорит, что корову и на сухостое надо кормить, а не морить. И в книжках про это пишут. И почему это ты решил вдруг экономию наводить? Я же тебе полный рацион выписываю!
- Пожалуйста! - пожал плечами Степан. - Дело ваше, бригадирское… Мне все равно.
- Вот и жалко, что тебе все равно! - сказала Катерина. - Слышал бы дед Антон… - И вдруг, оглянувшись, спросила: - А где это у нас дед Антон сегодня? Что это его не видно?
- В телятнике он, - ответила Прасковья Филипповна, и ночь набежала на ее широкий, тронутый морщинками лоб, - там опять у старухи Рублевой теленок слег, да и не поднимается…
Марфа Рублева
Настя сидела за уроками. В избе было тихо. Мать после обеда сразу ушла на работу - в колхозе начали возить навоз на поля. Отец еще с утра зачем-то уехал в район. Только бабушка Марфа Тихоновна, которая прикорнула на диване, укрывшись шубейкой, то покашливала, то вздыхала изредка.
Настя решила трудную задачу и тотчас заглянула в ответы, решение было правильное. У Насти сразу отлегло от сердца, и она неожиданно для самой себя тихонько запела. Запела и тут же испуганно оглянулась на бабушку - не разбудила ли.
- Что это такие уроки у тебя веселые! - сказала Марфа Тихоновна.
- Бабушка, я тебя разбудила? - Настя с пером в руке подошла к ней и заглянула в лицо. - Разбудила, да?
- Нет, - ответила бабушка, - я не спала.
- Бабушка, послушай, я тебе что смешное расскажу! Вчера девчата подкрались к телятнику, столб около телятника мужиком нарядили, а тетка Наталья Дроздова начала на него кричать!
- Ну, и что тут смешного? - с неудовольствием сказала бабушка. - Слышала я уже. Говорят, это все Дозорова с ума сходит!..
Настя внимательно поглядела на бабушку:
- Бабушка, ты, может, заболела?
Тонкие губы Марфы Тихоновны тронула скупая улыбка:
- Почему это?
- У тебя голос какой-то… скучный.
- Ну?
- Да, скучный. И не спишь! Бабушка, может в телятнике что?
Резко очерченные брови старухи сошлись над переносьем. Она вздохнула:
- Ох, телята эти! Что с ними делать - просто не придумаю!
Настя испугалась:
- Опять какой-нибудь заболел?
- Заболел.
- Бабушка, ну ты же позови скорей Марусю Чалкину, пусть она вылечит, она же зоотехник!
- Была уж она. Лечила. Целое утро возилась…
- Ну, ты, бабушка, скажи же ей, чтоб она вылечила! Раз она зоотехник, пусть лечит! А что это - зоотехник в колхозе живет, а телята болеют да…
Настя чуть не сказала "дохнут", но во-время прикусила язык. Неделю тому назад в телятнике случилась такая беда - погиб теленок. Заболел и погиб, уже третий за зиму. Для бабушки Марфы Тихоновны, старой телятницы, это был очень тяжелый день. Она не плакала - Марфа Тихоновна никогда не плакала, - но ходила дня три как туча: мрачная, грозная, и все в доме боялись ей перечить. Наконец Прохор, ее старший сын, а Настин отец, сказал:
"Ну что ты, мать! В удавку, что ли, теперь из-за теленка лезть? А где этого не бывало? Везде. Где есть хозяйство, там и отход должен быть".
"Да ведь позор! - ответила Марфа Тихоновна. - Позор! На всю округу! Стыдно на людей глядеть!"
"Ну вот, ну вот, - мягко возразил Прохор, - уже и позор… А в Березках вчера не случилось то же самое? Да уж не впервой. И в совхозе, слышно, то же… Паратиф - и всё. Ну что ж тут поделаешь? Да и что такое? Шесть процентов - законный отход. А у тебя что? Пустяк: полпроцента! Чего же так уж сокрушаться? Неудач не бывает только у тех, кто не делает ничего".
Марфа Тихоновна горевала, но не опускала рук. Она с еще большим рвением принялась за свою работу. Приказала начисто продезинфицировать стойло погибшего теленка. Сама каждый день проверяла, чиста ли посуда, из которой поят телят. Сама смотрела, чистую ли солому им стелят. Велела сторожихе Наталье Дроздовой получше топить, чтобы телята не простудились… Но вот прошла неделя - и снова! Маленькая чёрная телочка отказалась от пойла и не смогла встать…
- И что делать? И что делать с ними, не знаю! - повторила Марфа Тихоновна. - Если заберется в телятник паратиф, ничем не остановишь.
- Бабушка, - помолчав, ласково сказала Настя, - а давай я тебе "Пионерскую правду" почитаю.
Марфа Тихоновна вскинула на нее острый взгляд, гневная искорка вспыхнула в нем. Но темные глаза Насти глядели так мягко и нежно и все ее розовое лицо было так свежо, ясно и ласково, что искорка эта тотчас погасла.
- Да ты не думай, тут очень интересно, бабушка! Это про Аму-Дарью.
- Аму-Дарья? Это кто же такая?
- Это, бабушка, река. Огромная река, в Туркменистане, вода в ней мутная, желтая, а потому, что там всё пески, пустыня. Кругом пески и пустыня, только около реки деревья растут, поля зеленые, люди живут. А раньше, бабушка, эта река через всю пустыню текла. Там города большие стояли, сады были. А потом река повернула и ушла в другую сторону…
- Как повернула? - усомнилась бабушка. - Почему? Разве реки могут сами поворачивать, куда захотят? Это и наша Петра, значит, может так: течет-течет мимо наших деревень, а потом возьмет да и повернет в другую сторону?
- Да, да, бабушка, Аму-Дарья повернула, говорю тебе! Даже старое ее русло нашли - Узбой называется. И там пустыня наступила, все города, все сады песком засыпало и лес! А теперь - бабушка, ты слышишь? - мы будем опять Аму-Дарью на старое русло направлять. Уже и работы начали!