Ничего, успокаивала себя Галина, после социальных перемен всегда наступает смутное время. Люди скоро поймут, что одной говорильней сыт не будешь, и начнут работать. Кирюша молодой, увлекается. Вот скоро повзрослеет, и тогда…
В конце восьмидесятых Звягинцеву назначили заместителем директора комбината. Тогда же привела она в ремонтный цех "за ручку" Кирюшу. Пока он ходил в "уклонистах", на работу легально было не устроиться. В армии Кирюша служить не собирался, и пришлось Галине, краснея от стыда, покупать медицинскую справку-освобождение для брата. Так его поначалу и звали: Брат. Позже, когда Звягинцеву старшую проводили на пенсию, прозвище Кириллу поменяли. Кирилла Звягинцева стали величать Фазой. Не только за то, что он работал электромонтером. Заполняя журнал "Заявочного ремонта электрооборудования", в графе "Неисправность" Кирилл почти всегда отписывался: "Отгорела фаза".
– Почему тебя так дразнят, Кирюша? – спросила как-то сестра.
– Дураки, потому что… Они только и умеют "вкалывать", и никогда из говна не вылезут.
Фаза "вкалывать не любил", другое дело – поговорить о серьезных вещах. Он разбирался во всем: в политике, в экономике, знал, как спасти государство от развала, как победить коррупцию, как правильно судить футбольные матчи, какие фильмы надо снимать и какие книги издавать… А работа?.. Работа, она дураков любит. И в то же время Звягинцев считал несправедливым, что другие зарабатывают хорошо, а он, как пришел на комбинат по четвертому разряду, так до сих пор и получает. По его настоянию пришлось Галине разменять хорошую, сталинской постройки, трехкомнатную квартиру в центре. Брату и сестре досталось по однокомнатной малометражке в спальных районах. Свои Жигули – "шестерку" Галина переписала на младшенького: пускай Кирюша ездит. Все равно машина стоит без дела.
В полученную при размене квартиру Фаза въезжать не стал, а сдал ее внаем торговцам-южанам с Кузнечного рынка. Свои чемоданы перенес к бездетной чесальщице Кате, с которой последнее время сожительствовал, в ее коммуналку. Оформить отношения с женщиной Фаза не спешил: что дает штамп в паспорте? Все так живут!
А тем временем на телеэкранах весело замахали крылышками бабочки-однодневки "МММ". Тайком от сожительницы Фаза продал свою "однушку" и вырученные деньги вложил в "пирамиду". Очень хотелось разбогатеть "по легкому". Быстро и сразу, как тогда шутили. Когда же афера, придуманная Мавроди, лопнула, Звягинцев "пролетел", по его же выражению, "как фанера над Парижем".
Фаза переживал неудачу тяжело. Сделался нервным, побил не желающую его прописывать Катю, на работу все чаще приходил под хмельком, бездельничал и ругался с начальством по любому поводу.
Тогда же появилось новое увлечение – игровые автоматы. Хвастал: то к нему пришел "флешь роял", то, якобы, сорвал "джек-пот"… Но деньги у него не водились, Фаза не вылезал из долгов. Развал Союза, ГКЧП, события 1993 года и обе чеченские компании он провел в дешевых казино, проигрывая свою зарплату и сбережения сестры.
Галина Ермолаевна, отойдя от дел, как-то сразу резко сдала, погрузнела, принялась хворать и, совсем обезножев, обратилась к брату за помощью:
– Кирюша, не в дом же престарелых мне теперь идти… Я не прошу тебя жить со мной все время. Придешь когда… В магазин сходишь… Поможешь чего… Пропишу к себе. Квартира тебе достанется. Мне уже недолго осталось… Братик, я же вырастила тебя… – просила, вытирая слезы, больная женщина.
– Ты сначала пропиши… – поставил условие Фаза. – Сколько рассказывают о таких случаях: выносит горшки человек, выносит… а потом остается ни с чем.
Перед смертью Галины Фаза строил грандиозные планы:
– Катькину комнату продадим. Хочу джип купить, пусть не новый… Сколько можно на отечественных ведрах ездить?! Ну, дачку на Карельском перешейке, само собой… – его остренькое личико светилось.
Звягинцева умерла неожиданно.
– В понедельник вызову посредников, пускай квартиру оформляют в собственность на Кирюшу, – говорила накануне смерти Галина забегавшей к ней время от времени сердобольной соседке. – Чтобы ему потом не бегать. Как там у них с Екатериной сложится… а вдруг ребеночек?.. Кирюша станет отцом, и тогда…
Квартира досталась государству. Все шесть месяцев, предоставленные законом на оформление наследства, Фаза судился с районной администрацией. Когда же понял, что дело проиграл, запил по-черному. Догулялся до ручки: машину разбил, права отобрали, с работы уволили, Катерина выгнала из дома.
Звягинцева на комбинате помнили.
В обеденный перерыв в курилке электрики играли в домино.
– Слышали, Фаза приходил на работу проситься? – поинтересовался бригадир.
– Да что ты говоришь, Петрович!.. И что, взяли?
Бригадир хмыкнул и повернулся в сторону Вячеслава Серегина, бывшего напарника Кирилла.
– Логинова Фазу ни за какие коврижки назад не возьмет. У Натальи – хара-а-ктер! Она его выкрутасы только из-за Галины терпела. Та бабой правильной была: от мальчонки не отказалась, одна вырастила… Ты чего рот разинул, Славик? Мешай, мешай, давай, пятнадцать минут осталось.
Серегин зажмурился от попавшего в глаза дыма и смял недокуренную сигарету в почерневшем от пепла фарфоровом изоляторе, служившим электрикам пепельницей. Его сухопарые с длинными пальцами руки ловко сгребли домино и зашуршали костяшками по крытому серым пластиком столу. Одна кость упала.
– Заставь дурака богу молится он и лоб разобьет. Ходи, давай, люди ждут, – прикрикнул на Серегина бригадир.
– Он что, прямо к директрисе пошел, Петрович? – спросил ремонтник, мужичок-замухрышка в промасленной робе, заглянувший к электрикам на стук домино.
– Шестерочный… – прокомментировал свой ход новенький, рыжий коренастый электрик, что работал на месте уволенного Фазы. Звягинцева он не знал, и разговор был ему не интересен. Обеденный перерыв заканчивался, и рыжий в перерыве между ходами то и дело откусывал от разрезанного вдоль батона с вложенными внутрь ломтями вареной колбасы.
– И куда в тебя столько лезет? – спросил Славик.
– Пусто-пусто… – ничуть не смутившись, объявил рыжий.
Бригадир выдержал паузу, дождался, пока игроки замолчат и поднимут на него глаза, не спеша сделал ход и лишь только затем продолжил:
– Прямиком к Наталье заявился. Я механика как раз искал, вижу: чешет Логинова по коридору, а за ней – вприпрыжку наш Кирюня. Глаза вниз, тихий, руки дрожат, пот рукавом утирает. Не стал я слушать, о чем они… а только знаю: не возьмет Наталья Фазу. – Петрович почесал костяшкой поросшую седым диким волосом бровь. – Пустой человечишка. Суетится, из кожи лезет, а на деле – одно недоразумение. Это как электромотор без нагрузки – обороты зашкаливают, гудит, вот-вот взлетит, сучара, а вся моща на нагрев проводов расходуется. – Лицо бригадира покраснело, на лбу резче обозначились морщины, глаза сузились. – А все потому… – он сглотнул, справился с волнением и уже спокойно закончил: потому, что только о себе любимом думает. Сдвиг по фазе в голове у таких, как Кирилл. А раз фазы сдвинуты, как ты не гуди, как ты не вибрируй, толку не будет. Коэффициент мощности, косинус фи, по-нашему, у такого человека низкий. А косинус фи, что для электромотора, что для мужика – главное! Вот такая электротехника получается.
– Ты о человеке, Петрович, как о машине, – подал голос Славик.
– Человек пожалел бы больную сестру. Она так замуж и не вышла, все: Кирюша, да Кирюша. Драть надо было его, как следует…
Троечный… – подал голос рыжий и потянулся к литровой банке с заваренным чаем.
– Дуплись давай, Петрович. Ты своего-то много драл? – усмехнулся Славик.
– Наши не пляшут, – сообщил рыжий и постучал по столу.
– Много, не много, а армию отслужил, жениться собрался, работает и у батьки, между прочим, на сигареты не просит… и в домино, в отличие от тебя, играть умеет. Бой! – припечатал Петрович костяшкой по столу. – Убирайте кости и в прядильный все, пулей… Цигель-цигель. – Бригадир отчего-то рассердился и вышел из курилки, хлопнув дверью.
Сейчас можно встретить Кирилла Звягинцева у метро. Стоит под красным знаменем с белой ленточкой на груди и призывает присоединиться к очередному "Маршу миллионов". Раздает прохожим листовки. Веселый, энергичный, под хмельком.
– Замордовали народ депутаты! Сами по заграничным курортам катаются, а ты мантуль тут за копейки. Я всю жизнь отпахал, а живу с женой в коммуналке, – жалуется он случайному прохожему. Потом включает мегафон, пробует звук:
– Раз, раз, раз… – и усиленным динамиком голосом перекрывает шум проезжавших по проспекту машин: Мы требуем отставки президента, роспуска Государственной думы, трехкратного повышения зарплат и пенсий!!!
Возвращающиеся с работы граждане отмахиваются от назойливого зазывалы. И тогда Фаза, выпятив цыплячью грудку, бросает им вслед:
– Вот так всегда вы: моя хата с краю. А если не мы, то кто?!
Два благоухающие жвачкой подростка в рваных джинсах, ветровках с капюшонами и вылезших сзади канареечного цвета футболках, – одинаковые, как близнецы, – подходят, берут листовки. Дорогой телефон в руках одного из них вопит на всю улицу:
"Мама говорит: это план тормозит. Малыш, в меру потребляй гашиш. Мама говорит: это план…"
Осенний ветер развивает свисающие из-под бейсболки со звездно-полосатым флагом сальные, давно не стриженые волосы Фазы, гонит по тротуару бумажный мусор, катится и грохочет по выбоинам асфальта пустая пластиковая бутыль из-под пива…
Любимцы Миниатюра
Кузя приковылял в троллейбусный парк на трех лапах, худой и облезлый, едва живой. Стали всем парком кормить заморыша и выхаживать. А месяцев через шесть, по весне, объявилась Лизка, юркая, лохматая и очень смышленая собачонка. Кузьма, превратившийся к тому времени в гладкого и вальяжного красавца, обнюхал незнакомку, вздохнул, почесал задумчиво за ухом задней лапой и… удалился. Через пару минут, однако, вернулся, помахивая хвостом и неся в зубах подарок, косточку из своего НЗ. И дама, как это обычно и бывает, перед галантным кавалером не устояла…
Щенилась Лизка в восьмой смотровой траншее. Место тихое, на восьмой стоит троллейбус-ветеран, выпускаемый из депо лишь по большим праздникам. На украшенном разноцветными шариками и искусственными цветами музейном экспонате катают по Невскому проспекту детишек и ветеранов Великой Отечественной войны. Один единственный народившийся щенок как две капли воды оказался похож на своего блохастого папашу. Назвали его в честь родителя, как и положено, Кузьмичом.
Первым от проявления Лизкиного материнского инстинкта пострадал главный инженер. "Главный" имел неосторожность заглянуть в полутемную траншею. Работа у него такая, всюду нос совать! Лизка, обежав его сзади, со сладостным стоном вцепилась зубами в аппетитно выступающую филейную часть наклонившегося руководителя… Но если бы только это! В тот злополучный день разъяренная мамаша порвала брюки старшего мастера ремонтной зоны и шикарную плиссированную юбку начальника АХО. Рабочих собачонка не трогала: от них привычно пахло водкой, керосином и табаком. Они первыми здоровались с Лизкой, и сразу же после лапопожатия доставали из необъятных карманов спецовок аппетитные бутерброды с "Докторской" колбасой.
– Усыпить! – приказал рассерженный директор, мужик не злой, но замотанный ответственностью.
Кузьмича забрала кондукторша Валя: немолодая, некрасивая и незамужняя. Лизку, скинувшись по полтинничку, стерилизовали. А потом, дождавшись хорошего настроения директора, послали к нему делегацию во главе с Татьяной Ивановной, начальником отдела Материально-Технического снабжения, и, по совместительству, защитницей всего живого. Хозяин даровал собаке жизнь, а нам радость…
Летом Кузя и его новая подруга день и ночь бегали по территории парка и спали там, где усталость с лап свалит.
Как только настали холода, в коридоре материального склада, у батареи отопления, специально для собак постелили старый ватник. Кузя сразу оккупировал теплое место. Выросшая на воле и страдающая клаустрофобией Лизка в помещение заходить побаивалась – ночевала под кустом, вырыв в снегу ямку. Как только Кузя отлучался на минутку по своим собачьим делам, Лизка тащила ватник со склада и заботливо расстилала его рядом с ямкой: "Мне без тебя не уснуть, любимый!". Но сибарит Кузьма всякий раз возвращал ватник в помещение, к батарее. И так – ежедневно. Ну, чем не люди?
А вчера Кузя отмочил очередной номер!
Выставили на улице, как и всегда, две миски: одна для Лизки, поменьше, другая большущая – Кузина. Он у нас парень крупный.
Свою миску Кузьма сразу же утащил к себе, подальше от входа. Поскреб вокруг тарелки кафельный пол, зарыл, значит. А сердце собачье меж тем волнуется: доносится до чуткого слуха аппетитное чавканье с улицы. Чем больше убывала каша в миске подруги, тем сильнее беспокоился Кузя. В конце концов, бесцеремонно оттолкнув Лизку задом, схватил он, лязгнув клыками по железу, полупустую посудину и утащил в помещение. То ли пожадничал, то ли выразил таким экстравагантным способом неудовольствие начинающей полнеть фигурой любимой.
Пришлось ежедневные пол-литра молока, выдаваемого мне за вредность, отдать Лизке. А этого жадину лишить "сладкого"…
Выйдешь в ремзону, собачки бегут к тебе наперегонки, радуются. Хвосты по бокам стучат, уши прижаты, друг друга отталкивают, просят: "Погладь меня!" Наклонишься, окатят переполняющей карие глаза бескорыстной любовью и на мгновение замрут, к ногам прижавшись. И тут же тянут для пожатия лапы, здороваются.
И обрушивается на тебя счастье: горячие влажные и шершавые, как терки, языки, сияющие глаза, подметающие пол хвосты, приплясывающие на месте лапы, вкуснейший запах натуральной собачатины.
И как это можно жить на земле и не любить собак?!
Маята Рассказ
Жизнь обывателя в большом городе скучна. Это приезжий, вырвавшись из глубинки на неделю и заполучив в безраздельное пользование гостиничный номер, поспешит лицезреть воспетые поэтами красоты Северной Пальмиры. Или же, напротив, бросится во все тяжкие: ничего ярче кабацкого хрусталя и поддельной французской губной помады не заметит, возвратится домой, переполненный впечатлениями и с ощущением хорошо исполненного долга. И в том, и в другом случае нашему туристу, ценителю красоты, любителю поглядеть и почувствовать, будет, что рассказать о вояже в Санкт-Петербург.
Питерский же абориген изо дня в день, из месяца в месяц, как заведенный механизм, тратит лучшие свои годы на продвижение по заданному самому себе раз и навсегда маршруту: дом – метро – работа – дом. Разве что книжку почитает на ночь; в редкий счастливый вечер вдруг вырвется с женой в театр или, махнув на все рукой, "посидит" вечерок с друзьями; а летом пострадает пару недель на египетском или турецком пляже. И опять бесконечные: дом – метро…
Я же человек на редкость удачливый. Мне с удивительным постоянством везет на встречи с интересными людьми. И встречи эти происходят не в музеях и концертных залах, а именно в повседневности: по пути в булочную, на остановке троллейбуса, во дворе…
Вот, например, сосед Володя. Он пташка ранняя и встает ни свет ни заря. Мы то и дело встречаемся у подъезда в начале шестого. Он, запустив движок, любовно протирает запотевшие окна своего кроссовера и с наслаждением смолит сигарету; я в это время выгуливаю Найду.
– Сегодня "Бэху" должны подогнать – евросборка, шестьдесят тысяч… без пробега по "раше", считай, нулевую, и недорого. Штук двести-двести пятьдесят деревянных наварю на продаже, как пить дать, – потирает руки сосед.
Я щелкаю языком: двести пятьдесят – моя годовая зарплата, без вычетов.
Сорокадвухлетний архангелогородец Володя – высок, белокур, чист лицом и смотрит в завтрашний день глазами победителя. В Питере он не так чтобы давно – с армейской службы, но за жизнь зацепился и держится двумя руками: купил квартиру, "Ниссан", работает менеджером в автосалоне. Жена Светлана руководит филиалом коммерческого банка. Сын Мишка, тот вообще где-то за границей: то ли в Швеции, то ли в Финляндии, и дома бывает наездами.
– И охота тебе в такую рань подниматься? – допытывается Володя. – Вот объясни мне: зачем нужна в городе собака? Маята с ней, и только…
Это давно забытое горожанами слово в его первородном звучании он произносит так вкусно, что хочется за ним повторить, покатать легонько, как леденец, во рту, послушать, будут ли звучать эти три чудных ноты в утренней прохладе, на фоне сонного тополиного шепота.
– Маята, – смеется сосед. – Она, наверное, ведро зараз сжирает.– Он косится на мою рослую овчарку, но близко к ней не идет: Найда не терпит панибратства и очень хорошо понимает, как к ней относятся.
Я пожимаю плечами – стоит ли говорить о пустом?
* * *
Случилось так, что не видался я с соседом месяца три. То он в командировку отъезжал, то я болел, и собаку выгуливала жена.
Встречаемся там же, на неохраняемой автостоянке у сквера.
– Сыну щенка подарили финны на их Рождество. У них так принято: всем сотрудникам – подарки. Доберман-пинчер… – Володя держит паузу. – Родословная… все по уму: родители – медалисты… – Еще одна продолжительная пауза. – Ричардом зовут. Грызет все, что в рот попадет, гадит, лает, сучонок, – ни дня, ни ночи покоя. Сумасшедший дом да и только! Велел, чтобы к теще везли на Вологодчину. На фиг мне эта маята, – машет рукой сосед.
Ма-я-та, я повторяю про себя чуть подкисшее за время нашей последней встречи слово и ловлю губами дождевые капли.
Что может быть лучше ненастного питерского утра?
Найда принюхивается к Володиным джинсам. Она еще в подъезде почуяла незнакомый дух.