- Братья, - обратился к собравшимся магистр ордена. - Мы здесь, чтобы принять решение. Один из нас, - он указал на Джереми, - самоотверженно выполняет возложенную на него миссию, и сегодня у него есть для нас важные новости. Говори, Джереми.
Мутноглазый замешкался, пытаясь справиться с собой. Страх разочаровать наставника связывал ему язык.
- Эээ... Хм... Я, как вы знаете, уже давно стараюсь исполнить некое почетное и весьма деликатное поручение, имеющее прямое касательство к нашей Святой. Я взял на себя смелость проникнуть в антикварную лавку, чтобы извлечь документ, предположительно составленный одним из наших предшественников. Это свидетельство о последних минутах почитаемой всеми нами Сиенны.
Мутноглазый достал из-под плаща тонкий деревянный тубус. Раскрыв его, он передал магистру ту самую рукопись, которую Аркадиус показывал Мазарин за завтраком в "Ла-Фритери".
- Подойдите, - приказал магистр, разворачивая пергамент.
Окружив алтарь, Арс Амантис приготовились слушать, как их предводитель читает окситанскую рукопись. Когда тот завершил чтение, в храме повисла гнетущая тишина.
- Какой позор! - едва слышно проговорил кто-то.
- Не может быть, чтобы нашу Святую постигло подобное бесчестье.
- Откуда мы знаем, что это была она?
- А кто это еще мог быть? Взгляните сюда, - сказал один из братьев, указывая на крошечный рисунок на полях пергамента. - Вот наш знак. Мы всегда знали, что текст об обретении реликвии неполный. Что нам известна далеко не вся правда.
- Изнасилование хуже костра. Тело нашей святой осквернено.
- И это еще не самое худшее, - вновь заговорил Мутноглазый. - Мы вот-вот снова ее потеряем.
- Что ты хочешь сказать, Джереми? Потеряем... кого?
- Новую святую. Я повстречал женщину, обладающую сверхъестественной силой. Мне довелось ощутить на себе ее воздействие. - Мутноглазый вспомнил ночь в зеленом доме. - Эта девушка... реинкарнация Сиенны.
По залу пробежал изумленный шепот.
- Несколько недель назад я стал свидетелем попытки изнасилования на снегу. История может повториться. Я видел, как небезызвестный Кадис пытался обесчестить девушку.
- А вы думали, почему он такой успешный? - подал голос завистливый художник. - Негодяй питается силой одной из нас.
- Да с чего вы взяли, что она одна из нас? Все это полная чушь. Где тело, Джереми? Ты, кажется, обещал его найти. Похоже, зря мы поручили это тебе. Ты по-прежнему ни на что не годишься.
- К порядку! - призвал магистр. - Не нужно нервничать. Всему свое время.
- Орден уже не тот, что был, монсеньор, - взял слово один из братьев. - Мы погрязли в склоках и зависти, а искусство между тем умирает. Сколько длится эпоха упадка? Мы утратили корни. Утратили память. Минимализм, концептуализм, отрицание экспрессионизма... реализма... Абстрактная живопись. Компьютеры, Интернет, мгновенная фотосъемка, видео... Любовь и ненависть больше никого не интересуют. Вдохновение кончилось... Смерть и страсть, Эрос и Танатос. Война и нищета... Ничем нас не проймешь.
- Так и есть, - согласился кто-то. - Мы все иссохли.
- Но орден - это не только искусство. Что стало с нашей верой? Нами движет голое честолюбие. Мы перестали заботиться о своих душах. Вспомните, братья, наше кредо: "Действие в бездействии". Наше предназначение защищать и беречь то, без чего этот мир погибнет. Веру и любовь, братья. Отвагу воинов и служение клириков. Религиозную истовость и любовный жар.
- Но нам некому поклоняться.
- Неправда. Прежде нам было довольно знать о Святой, чтобы почитать ее. Значит, она будет вдохновлять наши свершения и впредь.
- Ты и вправду веришь, что мертвое тело поможет вернуть орден к жизни? Что наша жизнь изменится, как только мы обретем реликвию? - спросил какой- то скептик.
- Это вопрос веры. Если ты сомневаешься, тебе нечего делать в нашем братстве.
- Достаточно. Давайте избегать фанатизма, - вмешался магистр. - Сейчас наша главная цель - разыскать Святую. Все остальное второстепенно. У меня есть предложение: поскольку Джереми занимается этим уже давно, и именно он сумел разыскать девушку с медальоном, мы должны дать ему карт-бланш. Пусть действует, как подсказывает интуиция. У тебя есть какой-нибудь план, Джереми?
Мутноглазый с достоинством кивнул:
- Как уже было сказано на предыдущем собрании, я уверен, что тело Святой находится в студии художника. Проникнуть туда мне пока не удалось. Там очень серьезная система защиты. Кстати, вам не приходило в голову, что Кадис может быть одним из нас? В конце концов, он и вправду замечательный художник.
- Не такое уж абсурдное предположение. Кадис много писал о дуализме, а в основе нашего учения, как известно, лежит представление о двойственной природе человека.
- Но почему же тогда он хочет обидеть девушку?
- А ты уверен, что он хочет ее обидеть?
- Да, если учитывать историю Сиенны и то, что я видел своими глазами. По-моему, параллели бросаются в глаза.
- Слишком много предположений, - пробормотал давешний скептик.
- А что, если я попробую втереться в доверие к Кадису? - вызвался завистливый художник. - Может, мне удастся что-нибудь разузнать. Например, выяснить, куда он дел тело.
- Мне жаль тебя расстраивать, но Святая пропала из склепа задолго до рождения Кадиса.
- И любого из нас.
- А что... Не такая уж плохая идея, - проговорил магистр, обращаясь к художнику. - Решено. Мы постараемся сблизиться с Кадисом.
- Дайте мне еще несколько дней, - попросил Мутноглазый. - В окружении девушки появился новый персонаж. Я хочу кое-что о нем разузнать.
- Хорошо, - согласился магистр. - Мы будем ждать твоего звонка.
35
В три часа ночи Сара Миллер проснулась от холода, хотя в комнате было жарко натоплено. В последние годы стужа проникала в ее тело в начале осени и не уходила до самой весны.
Сара встала, на цыпочках пробралась в гостиную и подошла к широкому окну. У нее ныли кости и болела душа. Закурив сигарету, она стала смотреть на улицу. Накрывшая Европу волна холода добралась до Парижа, сковав льдом улицы и памятники. Вдалеке маячил сквозь туман силуэт Эйфелевой башни. Город окутывала непроницаемая, тоскливая мгла. В тумане по пустым широким улицам бродили чьи-то заблудившиеся сны.
Саре не хотелось жить. У нее больше не осталось сил. Недавняя выставка на Елисейских Полях обернулась небывалым триумфом, но теперь художнице совершенно расхотелось творить. Сара поглядела на часы и решила позвонить в Нью-Йорк своему агенту и давней приятельнице.
- Сара! Ты что в такую рань?
- Мне захотелось с кем-нибудь поговорить.
- Что-то случилось?
- Обыкновенная бессонница и дикий холод.
- Ты не стала бы звонить из-за холода. Наверняка случилось что-то серьезное.
- Возможно.
- А что Кадис?
- Спит.
- Я не об этом. Как у вас дела?
- Кажется, все хорошо.
- Кажется? Значит, ты не уверена?
Сара молчала.
- Сара? - окликнула ее подруга.
Художница медленно заговорила:
- Я подозреваю, что Кадис безумно влюбился, но ума не приложу в кого.
- С каких пор тебя стали волновать увлечения мужа?
- На этот раз все по-другому. Кадис совсем замкнулся; он не хочет со мной говорить, а я не хочу повредить его работе. Судя по всему, он снова начал писать.
- Почему бы тебе не приехать?
- Одной, без мужа?
- Всего на несколько дней. Я как раз готовлю выставку одной феноменальной колумбийки по имени Каталина Мехия. Ты просто обязана увидеть ее картины. Они великолепны.
- Мне нужно подумать.
- Познакомишься с новыми людьми. Ты так давно не была в родном городе. Приезжай, развлечешься. А Кадис пусть как следует по тебе соскучится.
- А если он меня бросит?
- Он тебя?.. Я верно расслышала? Сара, которую я знаю, ни за что бы так не сказала. Пусть он боится, что ты его бросишь. Тебе давно пора развеяться. Уж если твой муж не бросил тебя за все эти сумасшедшие годы... Забудь о нем. Хотя бы ненадолго... У меня как paз появилась одна гениальная идея. Это будет бомба!
- Знаешь, я в последнее время совсем разучилась удивляться.
- Ничего, снова научишься, когда узнаешь, что я придумала. Ну, так как? Едешь?
- Право, не знаю.
- Приезжай. Скажи, что приедешь.
- Когда выставка?
- Через пятнадцать дней, ты как раз успеешь.
- Ну хорошо, приеду.
Положив трубку, Сара закурила очередную сигарету, потом еще одну и так до самого рассвета. Ночь прошла, а тревоги остались. Надо было что-то делать. Думать. Двигаться. Искать. Находить. Бороться с демоном сомнения. Понимать. Делать вид, что живешь. Есть. Гулять. Болтать о пустяках. Смеяться без повода. Плакать от смеха. Даже если не до смеха. Творить без вдохновения. Избавиться от зеркал. От любых вещей, в которых может отразиться ее лицо или душа.
- Что с тобой, милая? - послышался голос Кадиса. Улыбаться. Надо улыбаться. Сара насильно растянула губы в подобии улыбки.
- Очень холодно, я не могла заснуть.
- Иди ко мне. - Кадис обнял жену за плечи и притянул к себе.
- Я еду в Нью-Йорк. - Сара резко высвободилась.
- В Нью-Йорк? Это еще почему? Зачем?
- Мы оба прекрасно понимаем, что происходит Я не идиотка, Кадис.
- О чем ты, Сара?
- Тебе нужно с этим разобраться, и тут я тебе не помощница. Мне нужно отвлечься, позабыть обо всем хотя бы на время. Я очень устала.
- Ты уверена, что Нью-Йорк лучшее место для отдыха?
- Это моя родина. Иногда мне хочется потеряться на тамошних улицах, снова стать никем.
- Тебе не нужно никуда ехать. Я безнадежен, Сара; и это совсем не то, что ты думаешь.
- Не лги самому себе, Кадис.
- Посмотри на меня! Сара, я старик. Ты сама мне так сказала. Я слишком стар... для всего. И это страшно. Старость - это конец всему. Пока мы были молодыми, бег времени нас не заботил. Мы думали, что все всегда будет по-нашему. Брали, брали и брали, не замечая, что каждую секунду время отнимает у нас нас самих. Потихоньку пьет из нас жизнь. Вот сейчас мы разговариваем, и... оно здесь. Неужели ты не чувствуешь? Слышишь, как тикают часы? Это время откусывает от нас по кусочку. Крадет у нас воздух; забирает последние крохи радости, которые нам остались... Я уже все потерял... Сбылся самый страшный из моих кошмаров: я больше не достоин обладать красотой.
- Она красива?
- Сара... У меня никого нет.
- Все стареет, Кадис. Даже красота. Никто из нас нe свободен от бега времени. Не меняется только честность. Она никогда не постареет. Быть честными с самими собой...
- У меня никого нет.
Теперь Сара Миллер не сомневалась, что ее муж лжет. Что у него есть любовница. Что она молода и красива и у нее есть все, чего не хватает сейчас Саре. Что Кадис по-настоящему влюблен... И что очень скоро он будет страдать. Оба они будут страдать.
Сара позвонила своей секретарше и попросила забронировать номер в нью-йоркском отеле "Мерсер". И не через две недели, а на следующий день.
36
В обществе Мазарин Паскаль почти не вспоминал о своей профессии, хотя некоторые поступки девушки вполне могли заинтересовать психиатра. У Мазарин было слишком много тайн, которые она старательно оберегала от нового друга. Паскаль почти не сомневался, что никакой сестры-близнеца не существует, что это не более чем детская выдумка, способ спастись от одиночества. Однако противостоять исходившему от Мазарин магнетизму было решительно невозможно. Паскаль отлично понимал, что пропал, но ничего не мог с собой поделать.
Сочетание беззащитности и упорства сводило его с ума. Если Мазарин принимала решение, ни один человек в целом свете не мог ее переубедить. В их паре она была явным лидером, а Паскаль с радостью подчинялся.
Он тысячу раз просил Мазарин не ходить босиком, по крайней мере зимой, но та будто не слышала его настойчивых просьб. Вид ее голых ступней пробуждал в молодом враче не только невыразимую нежность - он и сам не мог понять, что же в них такого, - но и острое желание оберегать и защищать.
Паскалю еще не доводилось встречать женщину, обладавшую столь мощной и заразительной жизненной силой. Коротких вечерних часов в обществе Мазарин с лихвой хватало на весь следующий день.
Эта сила волновала, опьяняла, очаровывала, сводила с ума. Паскаль умирал от желания, но установленная девушкой дистанция не предполагала ничего, кроме галантных ухаживаний в самом старомодном смысле. Мазарин напоминала гостью из другой эпохи, проза жизни ее не касалась. Сама мысль о физической близости с такой женщиной казалась кощунством, но от этого желание делалось только сильнее. В ней было что-то нереальное, мистическое. До встречи с Мазарин Паскаль пережил немало романов, но с этой девушкой все было по-другому.
Взявшись за руки, они шагали навстречу сгущавшимся сумеркам. Бульвар Сен-Жермен был запружен народом. Люди торопились по домам с работы, болтали, смеялись, строили планы на вечер. Мазарин, словно голодный ребенок, жадно вцепилась зубами в купленный по дороге эклер. Паскаль предложил зайти в свой любимый магазин "Пена книг". Многочисленные посетители толпились у зеленых столов, на которых были разложены книги об архитектуре и фотографии, и перелистывали глянцевые страницы. Дорогие издания были по карману далеко не всем, но мало кто отказывал себе в удовольствии сунуть нос в роскошную книгу. Ар-нуво, ар-деко, модернизм, рационализм... Все без исключения направления живописи. Импрессионизм, сюрреализм, экспрессионизм, группа "Мост"... Шикарные фолианты соревновались в красоте. Среди них была и популярная книга Кадиса, иллюстрированная фотографиями Сары. В свое время Мазарин похитила страницу из точно такого же тома. Теперь им завладел один из посетителей, который торопливо переворачивал страницы и делал пометки в блокноте.
Паскаль собирался сказать, что автор книги его отец, но что-то его остановило. Мазарин хотела сказать, что это ее любимый учитель, но что-то ее остановило. Увидев знакомую обложку, она вздрогнула и оттолкнула руку Паскаля.
- Пошли отсюда, - Мазарин швырнула в урну недоеденное пирожное, - здесь слишком сильно пахнет книгами.
- А мне как раз нравится запах свежей типографской краски. - Тут Паскаль заметил, как побледнела его подруга. - Тебе нехорошо? Хочешь, пойдем в кафе?
Мазарин изнывала от боли, потому что Кадиса не было рядом, потому что Паскаль не мог им стать.
В кафе девушка снова ушла в себя, укрывшись молчанием, будто щитом. В чашке капучино медленно оседала пена, ложечка бесконечно перемешивала одни и те же воспоминания. Лицо Кадиса, его глаза, смех... Прикосновение его рук. Мазарин не могла без него. Кадис сделался смыслом ее жизни. Наконец она заговорила:
- Паскаль, как ты думаешь, разбитую жизнь можно склеить? Собрать осколки и соединить вместе, как фарфоровую фигурку?
- Почему ты спрашиваешь?
- А разве ты не склеиваешь жизни? Разве не в этом суть твоей профессии?
- Чтобы склеить жизнь, нужно ее любить. Любить жизнь.
- Как можно любить такую эфемерную вещь?
- Но жизнь вовсе не эфемерна, Мазарин. Ее можно потрогать. Это твое тело, твое дыхание, то, что ты видишь, - он коснулся пальцем ее губ, - то, что ты чувствуешь.
- Но мы любим то, чего у нас нет, Паскаль. В невозможности обладать заключена неизъяснимая сладость. Мы не помним о том, что у нас не болит. А то, что никогда не будет нам принадлежать...
- Кто тебе сказал, что любовь - это боль?
- Мы начинаем любить воду, когда страдаем от жажды. Стоит нам заполучить то, к чему мы стремились, и влечение угасает.
Паскаль потянулся к губам Мазарин.
- Давай проверим. Я как раз мучаюсь от жажды.
- Нет. - Мазарин резко отстранилась. - И не надо смеяться над моими мыслями. Мне интересно, что ты думаешь.
- А мне интересно, что думаешь ты, - возразил Паскаль и поцеловал девушку в губы. - Видишь, моя жажда не становится меньше. Я все еще хочу пить. И чем больше пью, тем больше люблю воду.
Мазарин думала о другой жажде. О своей собственной. Она жаждала Кадиса. Эта жажда обжигала ей горло. Немая боль медленно подтачивала ее силы. Ни одного поцелуя. Кадис не подарил ей ни одного поцелуя.
- Отчего ты такая грустная, малышка?
- Никогда больше не называй меня так. Никогда, слышишь?
Это слово принадлежало учителю. Он первым стал называть ее малышкой, и в его обществе она и вправду чувствовала себя наивной маленькой девочкой.
- Ладно, - примирительно произнес Паскаль. Мне просто хотелось сказать тебе что-нибудь ласковое.
- Тогда подбери другое слово, дорогой.
Паскаль не стал затевать игру. На этот раз он решил во всем разобраться.
- Почему ты грустишь? По той же причине, из-за которой ты плакала, когда мы впервые повстречались?
- Послушай, Паскаль, я не сомневаюсь, что у тебя самые добрые намерения и ты действительно хочешь мне помочь. Но позволь сказать тебе кое-что: во-первых, я не твоя пациентка, во-вторых, тебе не стоит беспокоиться, потому что со мной все в абсолютном порядке. Если ты хочешь и впредь быть со мной, постарайся усвоить, что я от природы молчалива и склонна к меланхолии.
- Мы знакомы целых три месяца, а я до сих пор не знаю даже, чем ты занимаешься.
- Это не имеет никакого отношения к твоим расспросам.
- Не думай, что я тебя допрашиваю. Вовсе нет. Я люблю тебя и хочу узнать поближе... Чтобы идти дальше.
- Идти? Но куда? Ты и вправду полагаешь, что, если я расскажу о себе, мы к чему-нибудь придем?
- Не знаю, придем или нет, но иначе мы рискуем вообще потерять друг друга. Если мы не узнаем о прошлом друг друга, у нас нет будущего.
- Будущее? Нет никакого будущего. Неужели ты не видишь, что все человечество стремится в это самое будущее и остается без настоящего? Жить, чтобы умереть. Вот что такое будущее. Чем жизнь отличается от смерти?
- Всем, Мазарин. Между жизнью и смертью лежит огромная пропасть, которую ты не хочешь замечать.
- Смерть - это просто сон. Закрыть глаза. Отдыхать. Что еще нужно! Это случится со всеми. Поэтому мне неинтересно, чем ты занимаешься. Это всего лишь способ развлечь себя по дороге в мир мертвых.
- Ладно. Можешь ничего не рассказывать.
- Я изучала живопись.
- А твоя сестра?
- Моя сестра целыми днями спит. Вот уж кто живет припеваючи. Она вообще ничего не делает.
- А родители?
- Я ведь уже говорила, они вечно в разъездах. Я их почти не вижу.
- Ты по ним скучаешь?
Мазарин вспомнила, как целовала мертвого отца в холодный лоб, и кивнула.
- По отцу. Только по отцу... Иногда.
- Ты говоришь ему об этом?
- Нет. - Мазарин подняла голову и уставилась Паскалю прямо в глаза. - Больше не хочу об этом. Почему бы тебе не взять пример с меня? Разве я пристаю к тебе с расспросами? А знаешь почему? Потому что мне это не важно. Меня интересуют только наши прогулки и разговоры. Ты не пригласишь меня поужинать? Здесь неподалеку есть чудесное бистро.