Берет и шарф Мазарин валялись на столе. Ее босые ноги упирались в пол, выложенный черно-белой плиткой. Паскаль поднялся, оставив рядом со счетом несколько монет. Надевая пальто, он подумал, что надо будет непременно найти книгу о психических патологиях.
37
Холод никак не хотел ее отпускать. Нью-Йорк встретил Сару Миллер самым обильным снегопадом за всю историю наблюдений. Посреди Ист-Ривер, не замерзавшей ни разу за последние десять лет, застыли скованные льдом баржи. Но Сара все равно была рада, что решилась и приехала сюда.
Когда такси выехало на Бруклинский мост, Сара попыталась представить на месте нынешнего искалеченного Манхэттена прежний пейзаж с башнями-близнецами, признанным символом богатства и могущества.
Кошмар одиннадцатого сентября изменил ее город. В тот день рухнули не только башни. Жуткая трагедия оставила в душах слишком глубокий след, не зарастающий с годами. Люди старались не говорить об этом, чтобы не бередить ран, но в глазах каждого читался потаенный страх. Тени трех тысяч погибших все еще витали над Нью-Йорком. И сердце Сары до сих пор сжималось от боли при виде нового ландшафта.
Она прилетела сюда, чтобы убежать от своих демонов, но те и не думали отставать.
Кадис умолял ее не ехать, убеждал, что в этом нет необходимости, но она твердо решила оставить его хотя бы на время.
По дороге в аэропорт Сара пыталась дозвониться Паскалю, чтобы попрощаться, но в ответ слышала лишь электронный голос, сообщавший, что набранный номер не существует. После того рождественского ужина сын опять исчез из их жизни.
Со временем встреча в сочельник превратилась в прекрасное воспоминание, нежданный подарок к Рождеству.
Сын был еще одной болью Сары.
Годы в швейцарском интернате, где, по их с Кадисом мнению, давали превосходное образование, окончательно отдалили от них сына и ввергли его в бездну хорошо замаскированного одиночества. Внушительный счет в банке позволял Паскалю исполнить любой каприз, большинство которых сводилось к тому, чтобы учиться, учиться и учиться. Казалось, он должен был сломаться, но все вышло по-другому. Паскаль выжил. Только теперь Сара начала понимать, что терзавшая ее сына жажда знаний была не более чем попыткой заполнить внутреннюю пустоту. Интересно, он все еще в Париже? Или уехал слушать очередной курс лекций в очередной университет? Как вернуть его домой?
Такси остановилось у входа в отель. Наконец-то она была на месте. Чопорный швейцар раскрыл у Сары над головой зонт. Внутри царило оживление. Сам Карл Лагерфельд в облегающих черных брюках и застегнутой на все пуговицы белой рубашке прохаживался по лобби, раздавая указания свите. Папарацци пытались запечатлеть его сквозь стеклянные двери для своих журналов. В другом конце вестибюля Бенисио дель Тopo, натянув на глаза бейсболку, читал сценарий, а за соседним столиком о чем-то увлеченно беседовали двое друзей, один из которых был певцом Робби Вильямсом. Такой был отель "Мерсер". Самое непринужденное место на земле. Всегда полно знаменитостей. Здесь Сара чувствовала себя вполне уютно, поскольку се известность воспринималась как нечто само собой разумеющееся, а у снующих за дверью фотографов не было ни малейшего шанса пробраться внутрь.
Поднявшись в свой любимый номер, Сара первым делом залезла в ванну, чтобы хоть немного согреться. Она уже начала дремать, когда зазвонил телефон.
- Сара?
- О боже! Ты где?
- Ты хоть знаешь, который час? Я внизу. Если помнишь, мы договорились поужинать.
- Извини. Поднимайся.
Сара завернулась в халат и подбежала к двери. Пришла Энни. Женщины бросились друг к другу и объятия. Энни была ее верным другом, ловким агентом и надежной советчицей. Пока Сара одевалась, она засыпала ее вопросами о Кадисе, Паскале, выставке и прочих вещах. Подруги решили поужинать в ресторане отеля.
В ожидании столика они заказали сухое мартини.
- Помнишь, я говорила, что у меня кое-что для тебя есть? - спросила Энни в своей обычной беззаботной манере. - Ты не поверишь, но, как раз когда ты позвонила, мне снился удивительный сон.
- Ну конечно. И что это был за сон?
- Это удивительно тонкая, необычная работа, совсем новая эстетика. Во сне мне постоянно приходят гениальные идеи.
- Кончай себя нахваливать и рассказывай дальше.
- Я хочу, чтобы ты сделала все в точности, как было в моем сне.
- Так что это был за сон?
- Сара, мне приснилось, что ты снимаешь толстяков. Наших фирменных толстяков. Снимки в кислотных тонах, на фоне нью-йоркских достопримечательностей. Пары, семьи, ню... Мы устроим замечательный скандальный кастинг. А после выставки выпустим гигантскую книгу. Только вообрази: метр на семьдесят сантиметров. Ограниченный тираж: всего пять тысяч экземпляров, и все с твоей подписью. Правда, здорово? В комплекте пойдет титановое пресс-папье. В общем, это будет раритет, настоящее произведение искусства. Ну, как тебе?
Сара молчала. Судя по всему, идея подруги вдохновила ее не слишком сильно.
- Ну что, берешься? - как ни в чем не бывало продолжала Энни. - Начать можно хоть завтра. Кастинг, договоры, аренда, права... И все в таком духе. Ты же знаешь, Нью-Йорк у твоих ног, здесь ты получишь все, что пожелаешь.
- Не знаю... У меня просто нет сил.
- Да брось, подруга. Тебе давно пора подзарядиться энергией, а работа поможет встряхнуться. Ты представь: пара толстяков у Тиффани. - Энни отчаянно жестикулировала, представляя живописную сцену и лицах. - Он глядит на жену, а та одета в кроваво- красное платье, и на нем повсюду бриллианты. Колье, браслеты, серьги, кольца теряются в складках жира, и она пытается взять в рот самый большой в мире бриллиант. Знаешь, как мы назовем выставку? "Излишества".
Слушая подругу, Сара все сильнее загоралась ее идеей.
- Ага, тебе интересно... - Энни пристально глядела на художницу. - У тебя блестят глаза, значит, мне удалось тебя расшевелить. Костюмы поручим этой испанской чародейке, Берте Герин. Вызовем ее из Барселоны. Согласна?
- Ладно, твоя взяла. Но я все сделаю по-своему.
- Как всегда.
Подруги поужинали пиццей с белыми трюфелями, одной из немногих вещей, которых Саре не хватало в Париже, и договорились встретиться назавтра в Энниной галерее, чтобы обсудить детали предстоящей работы.
В качестве декораций Сара выбрала лестницу Радио-Сити-Холла, лифты в небоскребе "Крайслера", лобби "Уолдорф-Астории", Мэдисон-Сквер-Гарден и лимузин перед отелем "Плаза".
Работа спорились, и дни пролетали незаметно. У дверей агентства, проводившего кастинг, выстроились гигантские очереди. Портные шили платья, стилисты подбирали костюмы и обувь, визажисты и парикмахеры трудились над макияжем и прическами; все завертелось, и душа художницы начала понемногу оттаивать.
В галерее Энни на Вустер-стрит устроили коктейль по поводу открытия выставки Каталины Мехии "Состояния души". Сара Миллер бродила по залу с бокалом шампанского, время от времени присоединяясь к положенным на таких мероприятиях бессмысленным разговорам, и недоумевала, что она делает среди всей этой богемы. Внезапно ее окликнула сама колумбийская художница.
- Мне нравятся твои картины, - сказала Сара. - Они очень цельные и искренние. В искусстве главное - откровенность, которая бьет наотмашь, а твои работы как пощечины.
- Спасибо... Как поживает Кадис?
- Ох!.. Отлично поживает. Работает как проклятый, готовится к выставке.
- Энни сказала, ты задумала какой-то фантастический проект.
- Ну, ты же знаешь нашу Энни. Она умеет добиваться своего. На самом деле мне давно хочется снять рай на земле. Зеленые склоны гор на горизонте. Вековые деревья. Я хочу отыскать природное барокко. Зелень, величественные соборы. Место, на фоне которого особенно хорошо видно ничтожество человека.
- Постой... - Каталина подозвала незнакомого Саре мужчину, который беседовал с кем-то в другом конце галереи. - Я знаю, где находится твой земной рай. Это Киндио.
- Киндио? Что это?
- Уголок нетронутой природы в Колумбийских Кордильерах. Индейцы назвали это место Киндио, что на языке кечуа означает рай. И они были правы. Однажды я видела там целых четыре радуги, одну над другой. На склонах гор растут кофейные деревья, платаны защищают их от солнца... По берегам рек цветут огромные орхидеи, и повсюду летают неописуемо красивые бабочки. Они порхают в солнечных лучах и вдруг опускаются тебе на плечо. Там столько моего...
К художницам подошел человек лет пятидесяти, весь в черном. Каталина приветливо улыбнулась ему.
- Мы как раз говорили о твоей родине, Херман. Позволь, я представлю тебя...
Незнакомец жестом остановил Каталину и галантно поднес руку Сары к губам.
- В представлениях нет никакой нужды. Сара, для меня большая честь познакомиться с вами. Вы - выдающийся художник. Я только что был в Париже, специально чтобы увидеть вашу выставку: это подлинный шедевр.
Комплименты всегда приводили Сару в смущение. Обычно она не могла угадать, сколько в них правды. Смущенно улыбнувшись, она попыталась остановить поток славословий, но колумбиец и не думал успокаиваться...
- Не скромничайте. Вы уже вошли в историю... - заявил он, заставив Сару покраснеть, чего с ней не случалось уже много лет.
- У Хермана чудесное поместье на кофейной плантации, - сообщила Каталина.
- Куда я вас от всей души приглашаю, - не растерялся плантатор. - Вы бывали в Колумбии?
Сара покачала головой.
- Такой художник, как вы, - Херман смотрел ей прямо в глаза, - просто обязан побывать в моей стране.
Тут к ним подошла Энни. Она уже давно разыскивала Каталину. Пара богачей с первого взгляда влюбилась в одну из картин.
- Я ее у вас похищу. - Энни подмигнула подруге.
Приятная беседа, изысканная, немного старомодная речь, открытая улыбка и утонченные манеры Хермана Наранхо вскружили бы голову кому угодно. Два бокала шампанского, три, четыре... Первая улыбка… Последний шанс? А что, если, закончив съемки в Нью-Йорке, и вправду отправиться в Колумбию?
38
С какой радости этот непонятный тип торчал у входа в Ла-Рюш? Неужели ему больше нечем заняться? Позвонив по домофону, он назвался приятелем по Академии художеств, но Кадис совершенно его не помнил.
После трех дней осады Кадис решил впустить непрошеного гостя.
Художнику из ордена Арс Амантис наконец удалось проникнуть в логово своего соперника. Разыграв дружелюбие, он забросал хозяина студии историями из их студенческой жизни, представив дело так, словно они были давними приятелями. Утаил он лишь зависть, которую всегда испытывал к удачливому однокурснику.
Мазарин увлеченно трудилась за мольбертом, озаренная лучами солнца, проникавшими в комнату сквозь стеклянный купол. Теперь художник понимал, отчего Джереми принял девушку за воплощение Святой. Исходившая от нее сила была явственной, а рука умелой и твердой.
- Твоя ученица? - спросил завистливый художник.
Кадис не ответил. Назойливый посетитель его явно раздражал.
- Зачем ты пришел, Флавьен? У меня нет времени. Мы не виделись черт знает сколько лет; теперь слишком поздно возобновлять знакомство.
- Мне нужно поговорить с тобой наедине об очень важном деле.
- Я тебя слушаю.
- А она?
- Она член семьи.
- Ладно. Что ты знаешь о катарах?
- О катарах? Странный вопрос. При чем здесь катары?
- Очень даже при чем. Я всегда думал, что твой Дерзновенный Дуализм восходит к их представлениям.
- Ты полагаешь, это я придумал термин "Дерзновенный Дуализм"? Должен признаться, я тебя не понимаю.
- Мы считаем, что ты принадлежишь к одной из ветвей катаров. Что ты наш собрат, хоть и... - он цинично усмехнулся, - отступник. Ты прячешь то, что принадлежит не одному тебе.
- Кто это "мы"? Какого дьявола ты здесь болтаешь? Да ты, наверное, рехнулся!
- У тебя есть то, что принадлежит всем нам, и тебе придется это вернуть. По-хорошему... Или по-плохому.
Мазарин внимательно прислушивалась к разговору. Какое отношение Кадис имеет к катарам?
- Где ты прячешь тело нашей Святой?
Тело? Святой? Она не ослышалась? Мазарин вся обратилась в слух.
- Какой еще святой? Вон из моей студии! - Кадис схватил наглеца за плечо и подтолкнул к выходу.
- Ты обязан разделить с нами свой успех, Кадис... И свое вдохновение. - Пришелец бросил взгляд на Мазарин, едва успевшую спрятать медальон под рубашку.
- Уходи, Флавьен. Ты забываешься.
- Ты прячешь ее среди картин? - Завистник рыскал глазами по студии. - Или замуровал в стене? Это она дала тебе славу?
- Вон! Убирайся, или я позову полицию.
- Мы знаем, что ты прячешь нашу Сиенну, мы все равно ее найдем. Предупреждаю: мы не остановимся, пока не добьемся своего. Я не один, нас много. Имей в виду.
- Вон... вон отсюда!
- Кадис... Что случилось? - спросила Мазарин очень мягко.
- Не волнуйся, этот господин уже уходит.
Мазарин подошла к Флавьену и твердо взглянула ему в глаза, хотя в душе готова была разрыдаться от страха.
- Что с вами, месье? Не можете смириться с тем, что другие талантливей вас? Быть может, вами движет зависть?
- Не надо, Мазарин.
Флавьен вперил взгляд в вырез на ее блузке, сквозь который виднелась цепочка медальона.
- Хочешь побеседовать наедине, верно, малышка? Ты наверняка знаешь больше, чем он. - Но Кадис уже тащил его к дверям. Выкинув непрошеного гостя за порог, он с шумом захлопнул дверь перед его носом.
- И не вздумай сюда возвращаться, слышишь?
Он все испортил. И как! Полный идиот, вот кто он такой. Почему он не смог сдержаться - может, тогда бы удалось втереться в доверие к Кадису...
Зависть сыграла с Флавьеном злую шутку. Попав в студию к своему сопернику, увидев его в окружении подлинно прекрасных полотен, истинных шедевров, он потерял голову от ярости и горечи. Унижение оказалось слишком сильным.
Как же он теперь покажется на глаза остальным братьям Арс Амантис? Как объяснит, что упустил уникальный шанс?
Так корил себя Флавьен, шагая к метро.
А девушка... Как она прекрасна, как чиста, какая сила исходит от ее хрупкого тела!
- Кретин! Вот ты кто! - воскликнул художник, спускаясь по ступенькам.
На него начали оглядываться.
- Вот именно, дамы и господа! - Флавьен отвесил шутовской поклон. - Перед вами самый большой кретин во всем Париже.
Прохожие брезгливо обходили его, думая, что перед ними очередной городской сумасшедший.
- КРЕТИН! Тебя бы самого камнями закидать! - вынеся себе столь суровый приговор, он исчез за стеклянными дверьми.
39
Мазарин больше не могла работать. Она слишком сильно испугалась. Наглый незнакомец хотел забрать ее Святую. Лишить ее самого дорогого.
- Малышка, ты дрожишь. - Кадис обнял ученицу за плечи. - Не бойся. На своем веку я повидал немало психов. Бедняги! Они хотят казаться опасными, а сами совершенно безобидны. Представляешь, он хотел тело какой-то святой! - Художник от души рассмеялся. - И еще намекал, что мы с ним братья...
Мазарин сосредоточенно размышляла. С кем бы посоветоваться? С Кадисом? Нет. Только не с ним. Что он о ней подумает? Тогда с антикваром. Если она расскажет обо всем Аркадиусу, тот ей поможет? Или с Паскалем? Нет, доверять нельзя никому.
Если она потеряет Святую, то не сможет жить дальше... Не захочет... Просто не станет...
- Забудь об этом, Мазарин. Все это сущие пустяки. Продолжим?
Она скорее умрет, чем расстанется с Сиенной.
- Похоже, этот жалкий тип спугнул твое вдохновение. Придется сделать перерыв. Хочешь, прогуляемся? - рассуждал Кадис. - Нет, лучше пойдем пообедать.
Мазарин тряхнула головой, возвращаясь к реальности.
- Пообедаем?.. В городе?
Прежде Кадис никуда ее не приглашал. Все их встречи происходили в стенах Ла-Рюш. Если не считать того свидания у Триумфальной арки, Кадис и его ученица еще нигде не показывались вместе.
- Я давно хотел показать тебе одно удивительное место. Место, которое хранит память о великих живописцах прошлого.
- А где это?
- В самом сердце Монпарнаса. Ах, если бы мы с тобой могли перенестись в ту удивительную эпоху... "Ротонда", "Куполь", "Дом", "Клозери-де-Лила". Ты, моя муза, моя любовь, моя художница... - Он вздохнул. - Моя подруга... Мы с тобой закатились бы в "Кантин-де-Васильефф" и там очень быстро опьянели бы от искусства. Напились до белой горячки всей этой красотой, которая дала мне так много и так многим мне обязана. Радовались бы как дети, грустили непонятно отчего... кипели бы от дикой ярости, сходили с ума от беспричинной тоски... Мы с тобой станцевали бы большой вальс на главной сцене жизни, малышка.
Мазарин глядела на учителя с обожанием. Вот что она любила в нем больше всего. Эту страсть окутывать ее высокопарными речами. И неиссякаемую фантазию.
- Выбирай.
- Я не знаю. - Мазарин закрыла лицо руками. - Веди меня куда хочешь.
- Понятно... Хочешь поиграть? Согласен. Собирайся. - Кадис с таинственным видом подал девушке пальто.
Художник и девушка вышли на улицу. Мазарин готова была прыгать от радости при одной только мысли о прогулке под руку с учителем. Ей хотелось петь и кружиться. Она чувствовала себя маленькой девочкой и одновременно взрослой дамой. Важной персоной.
Кадис предлагал взять такси, но девушка предпочла пройтись пешком. Ей нравилось чувствовать дыхание свежего дня на пылающих от восторга щеках.
Они шагали по улице, обнявшись и весело смеясь. Дурачились, прыгали через лужи, звонили в чужие дома и бросались наутек. Мазарин заразила Кадиса бесшабашной юношеской радостью.
Девушка легко ступала по талому снегу, стремительно исчезавшему под натиском солнечных лучей, и Кадис время от времени вытирал платком ее голые ступни. Мазарин то принималась оживленно болтать, то напевала старые парижские песенки бессмертной Эдит Пиаф...
Quand il те prend dans ses bras
Il me parle tout bas,
Je vois la vie en rosе.
Она была счастлива. Времени не существовало.
Il те dit des mots d'amour,
Des mots de tous les jours,
Et fa me fait quelque chose[2] .
Кадис был рядом, вдвоем они парили в облаках.
II est entre dans топ coeur
Une part de bonheur
Dontje connais la cause.[3]
Этот мир принадлежал им одним. Никого и ничего вокруг. Только она и Кадис.
С est lui pour moi Moi pour lui
Dans la vie,
Il me la dit, la jure pour la viе.[4]
Бульвар Монпарнас, бульвар Распай... Разве есть на свете что-то прекраснее? Мазарин заблудилась в своем счастье. Они на Левом берегу или на Правом? Ни на каком. Вне времени и пространства... В розовом цвете.
В городе расцветала весна. Из-под снега проступал изголодавшийся по солнцу асфальт. Владельцы бистро спешили развернуть летние веранды. "Добрый день, мадемуазель; добрый день, месье... Попробуйте наши пирожки "сен-жак". Только что из печки. Просто тают во рту". Официанты соблазняли посетителей ленчем на свежем воздухе.