Мазарин быстро поцеловала его в губы.
- Нет, не так, - прошептал Паскаль. - Придется научить тебя целоваться.
И он поцеловал ее по-другому, долго и страстно.
Паскаля было не узнать. Словно в сдержанном, суховатом психиатре все это время жил другой человек, храбрый и решительный, живой и страстный, и теперь он вырвался на волю.
- Хотела бы я знать, что с тобой творится, - проговорила Мазарин, прерывая поцелуй.
- Теперь я понимаю тех, кто безумно влюблен. Они не слышат голоса разума. Любовь завлекает их, опутывает, лишает воли и губит, а они и рады погибнуть за один поцелуй. Ты спрашиваешь... что со мной творится. Я не могу без тебя! Когда тебя нет рядом, мне нечем заполнить пустоту в душе. Со мной ничего не творится, просто я тебя люблю.
Мазарин снова приникла к губам Паскаля. Ей хотелось почувствовать то, что чувствует он; хотя бы на время унять боль от ран, нанесенных Кадисом. Она закрыла глаза и попыталась раствориться в поцелуе... Нег, нет, нет... Или да? Слабое, едва ощутимое дуновение... Да. Да! Ей нравились поцелуи Паскаля. Такие нежные и жаркие. Его язык неспешно скользил по ее губам - берегам безбрежного моря, - потом, стремительно, как рыбка в морскую пучину, проникал ей и рот, касался ее язычка, пробегал по деснам, пробирался все глубже, в темные, глухие лабиринты; у его слюны был привкус мяты и надежды.
- Мазарин... Я люблю тебя, - проговорил Паскаль, на миг оторвавшись от ее губ. - Я не знаю, кто ты на самом деле. Иногда ты кажешься мне пришелицей из другого мира... И все же я тебя люблю.
- Я тоже тебя люблю, Паскаль.
- Я давно хочу задать тебе целую кучу вопросов. Ведь я, в сущности, так мало о тебе знаю. Но менять свою любовь на твою откровенность я не стану. Любовь важнее всего. К тому же, что бы я о тебе ни узнал, моих чувств это не переменит.
- Ты знаешь, я терпеть не могу разные условности, - сказала Мазарин.
- Знаю. - Паскаль бросил взгляд на ее босые ноги. - С этим я давно смирился. И сейчас, нарушая немыслимые условности и правила, я хочу тебе кое- что предложить...
Подошел официант:
- Господин Антекера?
Паскаль кивнул.
- Ваш столик готов. Прошу за мной.
Вслед за официантом они прошли по коридору миновали широкий внутренний двор, большой зал потом еще один, и еще и наконец оказались в тихом уютном уголке, у стола, на котором горела одинокая свеча.
Они ели, пили, болтали, смеялись, целовались, а когда пришло время десерта, к столику подошел сам метрдотель с покрытым крышкой серебряным блюдом на подносе.
- Крем-брюле, мадемуазель, - возвестил он, поставив блюдо перед Мазарин.
- Но я не заказывала десерт.
- Уверяю вас, его стоит попробовать.
Мазарин покосилась на Паскаля, но тот сохранял совершенно невозмутимый вид.
- Позвольте заметить, что крышку с этого десерта должен снять тот, кому он предназначен. Прошу вас...
Мазарин снова посмотрела на Паскаля, и психиатр жестом предложил ей снять крышку. Метрдотель удалился, оставив влюбленных наедине.
Под крышкой оказался маленький торт в форме открытой коробочки, в центре которого сверкало великолепное кольцо с бриллиантом. На блюде красовалась надпись, выведенная шоколадным сиропом: "Выходи за меня замуж..."
- Замуж?
- Я знаю, такой шаг может показаться тебе поспешным, и все же...
- Замуж? - повторила Мазарин, не веря своим глазам.
- Не обязательно прямо сейчас.
Мазарин взяла в руки перепачканное шоколадом кольцо и, не зная, как поступить, облизала его.
Бриллиант сиял в ее губах, как маленькая звездочка.
- Ты сумасшедший, Паскаль. Оно... прекрасно.
- Так выйдешь?
Мазарин не знала, что сказать. Ее разом охватили страх, тревога, печаль... И затаенная радость. Обручальное кольцо. Начало новой жизни. Стать женой Паскаля. А как же Кадис? А Сиенна?
- Позволь, я его надену.
Мазарин машинально протянула руку. Она и представить себе не могла, что кто-нибудь захочет провести с ней всю оставшуюся жизнь. Что ее можно любить так сильно.
Кольцо горело на безымянном пальце, а мысли девушки метались от Ла-Рюш к отелю "Кост", от Кадиса к Паскалю, от безумия к разуму, от страсти к спокойствию, от нет к да, от да к нет.
- Не торопись с ответом, любовь моя. Просто помни, что ты прекрасна и что я тебя люблю.
Глаза Мазарин были как два бездонных озера, готовых пролиться слезами.
Девушка не знала, как быть. Перемена в судьбе означала потерю и забвение. Ей предстояло потерять Кадиса, навсегда позабыть об их пылких вечерах... И о картинах. Им больше не придется писать вместе. Взамен ее ожидала спокойная жизнь, без надрывов и всплесков. Пришлось бы открыть Паскалю правду, признаться, что она живет совсем одна. Что все это время она его обманывала; что нет никаких родителей, и сестры тоже нет. А еще придется рассказать о Сиенне, ведь с ней она не расстанется ни за что на свете.
- Эй!.. Я просто хотел тебя порадовать. Я люблю тебя, Мазарин. Вот и все.
Девушка поглядела на свою левую руку: бриллиант переливался каждой гранью, преломляя отблески свечи. Свет и тень, страх и сомнение... Мазарин покрутила кольцо на пальце. А что, если снять его? Вернуть? Взгляд Паскаля был полон нежности. Отклонить предложение, остаться верной привычной одинокой жизни? Нет. Так поступить Мазарин не могла. Она ведь тоже любила Паскаля.
- Я должна сказать тебе...
- Тсс... - Паскаль коснулся губ невесты кончиком пальца. - Ничего не говори. Позволь мне думать, что твои глаза говорят да; что однажды ты пустишь меня в свое молчание. Нет, ничего не говори. Позволь мне верить, что ты моя, хоть это и не так.
И Мазарин ничего не сказала.
47
Ночь выдалась теплой. Озаренные голубоватой луной кофейные деревья отбрасывали длинные тени, танцующие на ветру. Запах только что смолотого кофе обволакивал долину. Жабы и сверчки, уставшие от ночной тишины, завели свои жалобные песни. Кони нетерпеливо ржали. Сара Миллер до последнего отказывалась садиться верхом без седла, но Херман только смеялся.
- Прекрати ныть. Я дам тебе самую лучшую кобылу.
- А если она меня сбросит?
- Главное - не бояться упасть. Лошади - чуткие животные. Не давай им почувствовать свой страх.
- Я не смогу.
- Сара... Ради бога!
Херман помог Саре сесть верхом, и она тут же вцепилась обеими руками в мягкую белую гриву. Лошадь в нетерпении била копытом.
- Я определенно сошла с ума.
- Ничего подобного. Просто ты живая.
- И сумасшедшая...
Херман вскочил на красавца коня.
- Готова?
Сара нерешительно кивнула.
- Вперед!
Лошади знали дорогу. Оставив позади поместье, они поскакали по тропе, ведущей в бесконечную долину. Пастбища купались в лунном свете, банановые рощи дремали, кофейные деревца тянули к небу раздвоенные стволы. Всадники поднялись к Моро-де-ла-Фелисидад, откуда открывался вид на исток реки Ла-Вьеха. Вокруг стояла тишина.
Внезапно конь Хермана галопом пустился вниз, белая кобыла Сары бросилась за ним.
- Держись крепче, будет здорово, - крикнул Херман, подставляя лицо ночному ветру.
- Хермаааан...
Кони в такт неслись по мокрой от росы траве. Река, ветхий дощатый мост, головокружение, страх, бешеный стук сердца, стук копыт по дрожащему дереву, ужас, плеск адреналина в крови...
Сара была в восторге. Ее страхи без следа растворились в бешеной скачке.
Постепенно лошади перешли на шаг и остановились на широкой поляне. Над орхидеями и густым мхом, покрытым крошечными белыми цветами, кружились сотни ночных бабочек. Искаженный лунный диск качался на поверхности воды. Это и был рай на земле.
- Здесь... чудесно, - выговорила Сара, справившись с дыханием.
- Об этом месте никто не знает, - сообщил Херман. - Знаешь почему? Потому что никто не отважится перейти через мост. Его называют мостом смерти. Говорят, что тот, кто через него перейдет, уже не вернется назад. Но это не так - вернется, но другим.
Они спешились. Какой дивный свет! Как хочется снова быть молодой.
- Хочешь выпить? - предложил Херман и достал из кармана куртки флягу с водкой. Сара сделала большой глоток. Недаром водку называют огненной водой. От нее в горле настоящий пожар.
Хозяин плантации расстелил куртку на полу и пригласил свою гостью сесть.
- Что творится с твоей жизнью, Сара?
- Почему ты спрашиваешь?
- У тебя все видно по глазам. В них какая-то... растерянность. Это из-за твоего мужа?
- Пожалуйста, не надо портить такую прекрасную ночь.
- Невысказанная боль никуда не уйдет.
- Давай поговорим о другом.
- Я моложе тебя, но и мне довелось кое-что повидать в этой жизни... В том числе предательство.
- Иногда мне хочется онеметь, Херман. Только смотреть и молчать. Я не хочу ни о чем судить, я устала принимать решения. Я никто, просто грешное и слабое человеческое существо.
- Ты так говоришь, потому что тебя обидели.
- Мне хотелось бы остаться здесь, в этом месте, о котором никто не знает и в котором столько жизни. Смотреть, как день сменяет ночь, любоваться звездами... Лежать камнем на речной отмели, чтобы вода ласкала меня и потихоньку растворяла, пока я совсем не исчезну. Раствориться в реке и скалах. Стать звуком, тишиной... Ничем.
- Ты можешь остаться. Я же говорил, мой дом - твой дом. Только... Это не дело. Ты бежишь от реальности. Еще один репортаж не решит твоих проблем.
- Это все, что у меня есть. Моя камера.
- Здесь ты ошибаешься, хотя я давно собирался сказать тебе, что ты удивительный фотограф. Твои снимки... В них столько смыслов. Это может показаться странным, но они мне очень помогли. Так что я всего лишь пытаюсь вернуть тебе долг.
За разговорами содержимое фляги постепенно иссякало, и мысли собеседников начинали путаться Внезапно Херман начал раздеваться прямо на глазах у Сары, не испытывая ни капли стыда.
- Эй!.. Что ты делаешь? - удивилась художница.
- Ты непременно должна попробовать, - заявил Херман, взбегая на большой камень. - Вода здесь чудесная.
С этими словами он нырнул, с шумом взметнув в воздух фонтан брызг.
- Иди сюда! - Голос Хермана послышался откуда- то из-под спускавшихся в воду зарослей.
Алкоголь начинал действовать. Сара уже не раздумывала. Какая разница, сколько ей лет? Кого волнует, что ее грудь неидеальна? Что такого, если ее увидят голой? Куда подевалась Сара шестьдесят восьмого года?
Художницу охватило приятное безразличие. Прошлое потерялось где-то в лабиринтах памяти. Забыть его на время, а то и навсегда. Не думать... О смерти, идущей по пятам.
- Иди сюда, Сара, - снова позвал Херман.
Оставив одежду на берегу, Сара бесстрашно бросилась навстречу струям теплого ветра. Краткий как миг полет. Жизнь, падение и смерть. Ночной воздух охватил ее тело... Сладостное безразличие. Быть или не быть... Не имеет значения. Издалека послышался голос Хермана:
- САРА, БЕРЕГИСЬ!
Вода, вода, вода, вода... удар; руки коснулись дна. Рыбы, зеленоватый свет, мох... Немыслимая легкость... Покой. Тихий омут. Тишина. Ничего, ничего, ничего... И вдруг губы Хермана, пытавшегося вдохнуть воздух в ее легкие... Сара пришла в себя.
Двое нагих людей валялись на траве. С дерева на них равнодушно глядела сова.
Сара повернулась к Херману, и их взгляды пересеклись. Никакой Сары Миллер больше не существовало, осталась женщина без возраста и вне времени.
- Закрой глаза, - сказал Херман.
Сара подчинилась. Ее лицо, обрамленное мокрыми волосами, вновь показалось Херману нежным, молодым и прекрасным. Словно вместе с тревогами уходили годы.
- Если бы ты знала, какая ты красивая. Сонная.. Заблудившаяся в собственном сне.
Ночь укрывала обоих одним пологом. Бабочки кружились над Сарой, оставляя на ее теле разноцветную пыльцу.
Ей не хотелось открывать глаза. Нет, ни за что. Забыть саму себя... Перестать чувствовать. Раствориться.
48
Ключ. Ключ неизвестно от чего. Ключ, который держала в руках Сиенна... Что бы это могло означать?
Мазарин как безумная металась по дому, недоумевающая кошка следовала за хозяйкой по пятам. Девушка открывала шкафы, выдвигала ящики, передвигала мебель, перебирала одежду, перекладывала старые счета. Поднималась и спускалась по лестнице, упрямо исследуя каждый угол. Ничего.
Оставался подвал.
Прихватив фонарь, Мазарин спустилась в темное, затхлое помещение, пропахшее плесенью и жутью. Луч фонаря метался по стенам, один за другим освещая углы: ничего интересного. Покрытые паутиной и пылью школьные тетрадки. Ржавая коробка из-под печенья с фотографиями спящих людей - или мертвых: существование Святой доказывало, что граница между жизнью и смертью порой бывает очень зыбкой - и коллекцией открыток девятнадцатого века с видами Парижа. Снова ничего.
Мазарин продолжала поиски.
Наконец она обнаружила в углу старинный деревянный ящик, перевязанный кожаным шнуром, Девушка поспешно распутала узел и подняла крышку, Внутри, завернутый в пунцовый бархат... лежал удивительный музыкальный инструмент.
Что же это было? Такая странная и дивно красивая вещь... Мазарин взяла инструмент в руки и не колеблясь начала на нем играть. Она никогда прежде не видела этой вещицы, но, едва прикоснувшись к ней, ощутила прилив радости. "La mia mandora dolсa", - подумала девушка, прижимая к груди инструмент. Кто нашептал ей эти слова? И этот язык? Мазарин перебирала струны. Их пение напоминало концерты средневековой музыки в соборе Нотр-Дам, на которые ее водила мать.
Не выпуская из рук драгоценной находки, Мазарин вприпрыжку помчалась наверх, к Сиенне. Распахнув шкаф, она бережно открыла стеклянный кофр. Спящая была прекрасна, как никогда.
- Привет, - весело поздоровалась Мазарин. - Смотри, что я нашла.
Мазарин легко подобрала прихотливую нежную мелодию и стала напевать странную песню на чужом языке, слова которой она неизвестно откуда помнила наизусть.
Ве-тcuidava d'amor gardar
Que ia trop no-m fezes doler,
Mas era sai eu ben de ver
C'us no-s pot de lleis escremir,
Quant eu d'amar no-m pose tenir
Lleis que no-m deigna retener!
E car me torna eпопchaler
Per trop amar m'er a morir,
C'autramors no-m pot esgauzir
No aquestaпопpose aver.
- Тебе нравится?
От саркофага исходил отчетливый сладкий аромат. Мазарин глубоко вздохнула.
- Ну конечно, нравится. Мммм... пахнет лавандой. Но напоминает... - Девушка задумалась. - Что это мне напоминает?
Воспоминание о другой жизни было мгновенным, как вспышка. Она бежит по цветущему полю с тяжелыми колосьями в переднике. Лицо склонившегося над ней мужчины, его смех, капли пота, губы, запах влажной земли и нежности; нагретая солнцем кожа и бесконечная радость... Но радость внезапно сменяется неизбывной тоской... Поля в огне. Повсюду разорение. Крики, которых никто не слышит. Боль и унижение, осквернение святынь, бессердечное зверье, глумящееся над беззащитной жертвой; один, второй, третий... Снова, снова и снова.
Мазарин безутешно рыдала, склонившись над спящей Святой, и не могла понять, откуда взялась охватившая ее печаль.
Что это было? И отчего так больно? Или она сходит с ума? А что, если обо всем рассказать Аркадиусу?
- Если бы ты только могла говорить, - горько прошептала Мазарин. - Скажи, к какому замку подойдет ключ, который ты держала в руках?
Осененная внезапной догадкой, она принялась изучать саркофаг в надежде отыскать тайник. Опустившись на колени, девушка внимательно рассматривала деревянную раму кофра. В медных петлях на первый взгляд не было ничего таинственного. Или все же было? Металлическую поверхность покрывал тончайший орнамент из арабесок и переплетенных рук, Мазарин продолжала поиски. Основание саркофага было сделано из крепкого дерева. Девушка старательно его ощупала. Никаких тайников. Тогда она принялась скрупулезно, сантиметр за сантиметром, осматривать Сиенну. Густые волосы Святой волнами сбегали на грудь. Крошечные ступни поражали красотой и правильной формой. Мазарин осенило: нужно написать ее портрет. Это поможет отвлечься от бесплодных поисков замка. Решено: она напишет портрет, исчерпывающее воплощение Дерзновенного Дуализма.
Пусть Кадис увидит, на что она способна.
Мазарин притащила из спальни шпатели, кисти, масляные и акриловые краски, мелки, растворители и две одинаковых доски, на которых должен был появиться дуалистический автопортрет - единое "я", воплощенное в двух лицах. Она собиралась преподнести его Кадису.
Девушка работала дни напролет, охваченная невиданным рвением. Она потеряла счет времени, позабыла и о Кадисе, и о Паскале. Мазарин охватило необоримое стремление творить. Великая жажда, иссушающая и в то же время придающая сил. Телефон звонил и звонил впустую, пока не разрядился. День и ночь слились воедино. Всего через неделю оба портрета были готовы. То было торжество нового искусства. Мазарин разом перешагнула от наглядного экспрессионизма к исчерпывающему реализму, почти сюрреализму. Когда до полного окончания работы оставалось всего несколько мазков, кто-то настойчиво позвонил в дверь. Кто бы это мог быть? Девушка решила не открывать. Последние штрихи были самыми важными. По дому разнесся голос антиквара:
- Мазарин... Если ты дома, открой. Это срочно…
Он сказал: срочно?
- Сейчас иду!
Девушка в два прыжка оказалась у входной двери.
- Что случилось, Аркадиус?
- Дочка, ты сплошное наказание. Являешься в лавку, разжигаешь мое любопытство и опять исчезаешь. Тебе неинтересно, что рассказал мой друг ювелир?
- Извините, я была очень занята.
- Тебе определенно не хватает твердой руки. - Старик глубоко вздохнул. - Откуда этот запах?
- Я пишу картину.
- Нет, это не краска. Здесь пахнет... - он на мгновение задумался, - лавандой. Словно за дверью целое лавандовое поле.
Мазарин не хотела пускаться в объяснения. С тех пор как она стала писать Сиенну, исходивший от тела Святой аромат сделался заметно сильнее; впрочем, за неделю девушка настолько свыклась с запахом, что почти перестала его замечать. Аркадиус продолжал:
- Мой друг пригласил меня на тайное собрание Арс Амантис.
- Они до сих пор существуют?
- Еще как существуют: похоже, это весьма могущественный орден.
- Можно мне с вами?
Аркадиус покачал головой.
- Ну, пожалуйста... - взмолилась Мазарин. - так важно для меня.
- Что ж, если ты объяснишь, почему это так важно, я постараюсь что-нибудь придумать.
- Я не могу, Аркадиус. Еще не время.
- Интересно, почему я ни в чем не могу тебе отказать? Ладно, поговорю со своим знакомым.
- Спасибо.
- Пока не за что.
Аркадиус размышлял о природе странного аромата. Ему показалось, что Мазарин не одна. В доме явственно ощущалось чье-то присутствие.
- Можно взглянуть на твою картину? - осторожно спросил он.