Мазарин в панике отскочила от двери.
- Это невозможно.
- Отлично. О собрании можешь забыть. У тебя слишком много секретов.
- Когда-нибудь я расскажу вам очень длинную историю. Но пока не могу, я еще не знаю, с чего она началась.
- Ты слишком молода, дочка. Бывают истории, которые начинаются с конца.
- Это не тот случай. - Заметив, что антиквар недоволен, Мазарин чмокнула его в щеку. - Ну пожалуйста, не сердитесь.
Аркадиус не сердился. Хоть он в этом и не признавался, девчушка вызывала в нем глубокую нежность; она чем-то напоминала его погибшую внучку.
- Уж если мы заговорили об историях, не удалось ли нам узнать что-то новое о Святой? - спросила девушка.
Аркадиус пересказал все, что узнал от ювелира. От легенды о целительнице до версий исчезновения тела вместе с саркофагом. Мазарин было над чем поразмыслить. Тело Святой принадлежало ей одной, и она не рассталась бы с ним даже под угрозой смерти. Что же касается саркофага...
- Подожди минутку. Я позвоню своему приятелю. - Старик набрал номер ювелира.
В очередной раз прибегнув к невинной лжи, Аркадиус добился разрешения привести на собрание своего помощника, поклявшись, что они оба будут хранить увиденное в тайне и что их присутствие непременно поможет отыскать реликвию. Пришлось признаться, что помощник - женщина.
Судя по всему, супруге ювелира предстояло приготовить два плаща.
49
Увидев на руке Мазарин бриллиант, Кадис едва не помешался от ревности. Это, вне всякого сомнения, было обручальное кольцо. С тех пор как девушка перестала появляться в мастерской, художнику стало ясно: он ее теряет. Кадис до крови прикусил губу, заставив себя не требовать от нее отчета, где она пропадала целую неделю и почему не отвечала на звонки.
Пока ученицы не было рядом, он отчаянно тосковал и не мог работать, словно девушка забрала с собой его вдохновение.
И вот она вновь переступила порог студии, а вместе с ней вернулась и весна. Едва увидев ее, Кадис ожил. Девушка едва не падала под тяжестью двух картин весьма внушительных размеров.
- Закрой глаза, - как ни в чем не бывало велела ученица, будто они расстались только накануне.
- А ты ничего не хочешь объяснить? Я тут без тебя с ума схожу.
- Сам все поймешь, когда увидишь. Закрой глаза, старый зануда.
- С кем ты была?!
- Ничего не скажу, пока не закроешь глаза.
Кадис подчинился. Ученица взяла над своим учителем совершенно неподобающую власть. Вздохнув, он опустил веки.
Воспользовавшись временной слепотой наставника, Мазарин поставила доски на пол.
На одной из них Сиенна была живой. Мазарин изобразила ее нагой, с открытыми глазами и летящими по ветру волосами. Тело Святой было испещрено окситанскими письменами, тщательно скопированными с медных петель саркофага. Ноги девушки покрывала плотная ткань, намек на нераскрытую тайну. На второй части диптиха Сиенна спокойно спала на ложе из лаванды. На ней была туника, но ступни оставались босыми.
- Можешь открыть глаза, - разрешила Мазарин.
Художник не верил своим глазам, не мог найти слова, чтобы выразить свои чувства. Он в жизни не видел ничего прекраснее; мощь и нежность сплелись воедино на одном полотне. То была настоящая красота, бередящая душу. На глаза Кадису навернулись слезы, и он поспешно смахнул их рукой. Уже очень давно ни одно произведение искусства не рождало в нем такого восторга.
- Ну как? Похоже на твой Дерзновенный Дуализм?
Кадису хотелось задушить девушку в объятиях.
Диптих значительно превосходил любое из его собственных произведений, однако художник был слишком горд, чтобы в этом признаться.
- В целом неплохо. Хотя ты уделяешь слишком много внимания деталям. - Он продолжал вглядываться в картины. - Нет, вовсе не дурно. Для выставки вполне сгодятся.
- Правда? Значит... тебе нравится?
Кадис решил перевести разговор на другую тему:
- Скажи-ка, милая, что это у тебя на пальце?
Мазарин покосилась на бриллиант:
- Ты об этом? Это обручальное кольцо.
Художник готов был выть от боли, ревности и бессилия. Он знал, что не может требовать от Мазарин ничего, поскольку ничего ей не предлагает, но ощущение немыслимой потери было сильнее голоса разум. Малышка Мазарин больше ему не принадлежала.
- Ты не можешь так со мной поступить, - глухо произнес Кадис.
- Эх, Кадис, Кадис!.. - насмешливо протянула Мазарин, не скрывая торжества.
- Ты его не любишь.
- Ты этого не знаешь.
- Знаю, малышка. Ты любишь меня.
- Ты просто не можешь смириться с поражением.
- Мазарин, ты совершаешь большую ошибку.
- Это моя ошибка, а не твоя. Почему бы тебе не заняться своими делами?
- Ты ничего не понимаешь. Рядом со мной ты могла бы стать великой художницей.
- Рядом с тобой? А с какой стороны? Справа или слева? И с какой стороны будет Сара?
Их разговор прервал телефонный звонок. Кадис снял трубку. Сара, четыре дня назад вернувшаяся из добровольного изгнания, сообщала, что Паскаль ждет их вечером в "Клозери-де-Лила". Он намеревался поговорить с ними о чем-то очень серьезном.
50
Когда самолет, набрав высоту, вспорол густые облака, окрашенные закатными лучами, и море зелени скрылось из вида, Сара заплакала и не могла остановиться, пока не выплакала все слезы, скопившиеся с детства. Еще ни о чем в своей жизни она не рыдала так горько. Сара оплакивала себя и нечаянную радость, которая, возможно, больше никогда не вернется. Позади остались лучшие дни ее зрелости. Вновь обретенные чувства угасли и разлетелись по ветру. Неснятые пейзажи навсегда остались в душе. Но теперь... Что тут поделать? Решение вернуться далось Саре нелегко. И хотя она до сих пор чувствовала неловкость, что-то подсказывало ей: все это было не зря.
Если с Кадисом все действительно кончено и ни один из них не торопится бросить другому спасательный круг, стоит ли ждать, когда прибудет помощь? Сара слишком ценила жизнь, чтобы позволить своему кораблю пойти на дно.
Херман был нежданным подарком судьбы. Сном. Одной ночи с ним хватило, чтобы вновь обрести смысл и радость жизни. В нем Сара обрела родственную душу, человека, с которым можно было непринужденно болтать обо всем на свете, исследуя ландшафты, которые прежде и не мечтала сфотографировать. Молодость прошла, но ничего не закончилось. Впереди было немало важных дел и удивительных открытий. Сара вступала в новый этап жизни с открытым сердцем, без страха и без особых надежд, готовая довольствоваться малым. Мудрость, приходящая с годами, учит смиряться, чтобы получить шанс на новое рождение. Посторонний человек, внезапно появившийся на горизонте, научил Сару принимать себя такой, какова она была: с приметами возраста, душевными метаниями и телесными потребностями.
Этот человек бесконечно нежно ласкал ее прямо на траве, ночь пахла влажной землей, и где-то поблизости ухала сова. И она отдалась ему просто так, без всяких обязательств. Прекрасно зная, что сон скоро кончится.
Тело ее трепетало в его руках, а душа пробуждалась от многолетней летаргии. Мудрые руки ласкали не кожу, а само ее существо. Чуткие пальцы проникали в нее, орошая пустыню живительным дождем. Миг превратился в вечность.
Пока они любили друг друга, десятки разноцветных бабочек осыпали их золотистой пыльцой; красота, пришедшая из ниоткуда, возвращала к жизни ее остывшее тело. Потом был белый круп лошади и бешеная скачка... Без седел. Конские хвосты развевались на ветру, долетая до звезд. Нагота роднила людей с животными. И ночь длилась без конца...
Она не стала прощаться, чтобы не раскисать. Сара чувствовала, что, если Херман прикоснется к ней еще хотя бы раз, она никуда не полетит. А у нее тем временем оставались обязательства перед сыном, мужем и собой. Сара Миллер не привыкла убегать от проблем. Если она и могла чем-то гордиться, то как раз умением встречать невзгоды с гордо поднятой головой. Сара была отважна не только в художественных экспериментах. Ведь в жизни нам не дано самим выбирать декорации, и пейзаж, который нас окружает, порой очень далек от совершенства.
Приземлившись в аэропорту Шарль де Голль, Сара тряхнула головой, прогоняя тоску. Прощальное письмо, адресованное Херману, все это время пролегало в ее сумке. Смелости хватило лишь на то, чтобы, пока все спали, вызвать такси и сбежать. Сара чувствовала, что Херман ее поймет; они не нуждались и словах. Молчание было красноречивее самых долгих разговоров. Пока Хермана не было в поместье, Сара безотчетно ждала его появления. Теперь она возвращалась туда, куда велел ей долг: к мужу и сыну. И, пока еще было не слишком поздно, к себе самой.
После трех месяцев отсутствия Париж показался Саре ослепительно красивым. Уезжая, она оставляла усталый, мрачный, дрожащий от холода город. Теперь он тонул в цветах и зелени.
Жюльетт, встречавшая хозяйку в прихожей, так и светилась от радости. Сара обняла экономку и заверила, что очень по ней скучала.
- Как дела дома, Жюльетт?
- Все хорошо, мадам.
- А как месье?
- Как всегда, работает в своей мастерской.
- Он все еще живет здесь?
- Как можно, мадам! Месье каждую ночь засыпает в своей постели.
Жюльетт принесла сухое мартини, и Сара с бокалом в руке направилась в спальню. Комнату пронизывали солнечные лучи. Место, в котором они с мужем столько раз занимались любовью, казалось совершенно незнакомым.
Повсюду были фотографии разных лет. На полках, на стенах, на столе и тумбочках. С каждой смотрел ее муж. Кадис на своей первой выставке, Кадис на торжественном приеме, Кадис и его вечная сигарета, взгляд сквози дым, тонкие пальцы, перепачканные краской. Маленький Паскаль на пляже, ветер играет его кудряшками, а на заднем плане сияющий молодой Кадис, Паскаль делает первые шаги, Паскаль с измазанной кашей мордочкой... А как же Сара? Где была она все это время? Сара-невидимка! Она пряталась за объективом фотоаппарата. А значит, ее как бы и вовсе не существовало.
Сара долго валялась в ванне, чтобы смыть остатки печали. А с ними и ласки Хермана, которые до сих пор чувствовала каждой клеточкой кожи. После ванны она снова примерила маску серьезной зрелой женщины, хотя в глубине души знала, что прежняя усталая Сара ушла без возврата.
Вернувшись домой поздно вечером, Кадис не поверил своим глазам. Его жена как ни в чем не бывало сидела у окна, прихлебывая мартини, словно это не пропадала где-то несколько месяцев. Сара была приветлива, свежа и благоухала новыми духами. Тяжелый халат подчеркивал ее стройность и хрупкость. Влажные волосы красиво спадали на плечи, обрамляя точеное лицо.
Возвращение жены вызвало у художника сложные чувства. Смесь облегчения и досады. Ему не хотелось возвращаться к прежней жизни. К добровольному заточению и бесконечным сомнениям. Кадис, широко улыбаясь, шагнул к жене:
- Сара, где...
Женщина резко перебила:
- Нет. Не надо спрашивать, где я была. Важно только то, что я вернулась, а ты... все еще здесь. Ты готов к серьезному разговору?
Прежде чем дать ответ, Кадис очень долго хранил молчание.
- Нет.
- Ладно. Я подожду. По-моему, мы пережили вместе достаточно, чтобы не бояться откровенности. - Сара заметила в глазах мужа тоску запертого в клетке зверя. - Не бойся, я не буду настаивать, чтоб мы спали вместе. Жюльетт уже приготовила мне комнату для гостей.
- Оставь ее для меня. Это я должен уйти.
- Дело не в комнате, Кадис. Знаешь, я многое поняла... Нельзя убежать от себя...
Смущенный Кадис поспешил сменить тему:
- Как там Нью-Йорк?
Сара не сдавалась:
- Рано или поздно тебе придется встретиться лицом к лицу со своими страхами, от которых ты бегал все это время.
- Дай мне время, Сара. Больше я ни о чем не прошу.
- Я не могу дать тебе время, я ему не хозяйка. Мы не властны над временем, сколько ни пытайся доказать обратное. Знаешь, что я поняла? Что мы совсем себя не знаем. Ну разве это не забавно? Изо всех сил стараемся втиснуться в молодежные шмотки, а они давно стали нам тесны. Наш порох давно отсырел.
- А если я остался прежним, тем, в кого ты когда-то влюбилась?
- Посмотри в зеркало, и все станет ясно: прошло слишком много лет.
- Моя жизнь не исчерпывается отражением в зеркале, Сара. Чтобы жить, мне нужно безумие. Так что да здравствуют юность, отвага, веселье и безрассудство!
- Ты выбрал самый легкий путь. К сожалению, это путь в никуда.
- Давай закончим разговор. Я же сказал, что еще не готов. Мне рано стареть. И вообще мне это неинтересно.
- Ты слишком горд. Чтобы стать счастливым, Кадис, нужно смириться.
Кадис, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Сара по-прежнему стояла у окна с бокалом мартини.
Будь что будет, но она не уйдет от мужа. Не позволит ему заблудиться, гоняясь за призрачным счастьем.
51
Очередное собрание в катакомбах должно было состояться этой ночью. Мутноглазому так и не удалось ничего обнаружить; все следы, которые могли привести к реликвии, оказались ложными. Джереми давно осточертело копаться в биографии Паскаля, о котором он и так уже знал все, что только можно, заучивать наизусть маршруты передвижения по городу Мазарин, следить за антикварной лавкой и мастерской Кадиса; никто из них не помог ему приблизиться к разгадке, поскольку, совершенно очевидно, и сам ее не знал. Посланник магистра вот уже пятнадцать дней как забросил свои изыскания.
На последних собраниях царила апатия. Сборища адептов ордена все больше напоминали рутинные мероприятия, пламя, горевшее в их душах, постепенно гасло. У Арс Амантис не было будущего. Большинство братьев подошло к такому возрасту, когда вид чужих останков навевал печальные мысли о собственной кончине. Их участь была незавидной. Искусство и любовь уже не озаряли мир прежним светом, впереди лежала непроглядная тьма.
Надежда передать потомкам философию и знания, хранимые орденом, была призрачной. Арс Амантис уже почти стал легендой; столкновение с новой реальностью давалось ему слишком тяжело.
После позорного провала завистника Флавьена, пытавшегося пробраться в мастерскую Кадиса, у братьев не было никакого плана дальнейших действий. Многие до сих пор считали, что основоположник Дерзновенного Дуализма знал, где хранится реликвия, но подступиться к нему не представлялось возможным.
Медальон, босая девушка, удачливый живописец, все и ничего. Братьям было не на что опереться в своих поисках.
Тайный вход в катакомбы располагался на пересечении улиц Томб-Иссуар и Од. Расположившись в маленьком баре на углу, Мазарин и Аркадиус ждали ювелира, который должен был проинструктировать лазутчиков и снабдить их плащами. Была уже почти полночь, однако на улице не происходило решительно ничего, что свидетельствовало бы о предстоящем собрании. Вокруг не было ни души. Минуты текли в напряженном молчании. А вдруг они ошиблись с местом встречи?
Аркадиус уже начал нервничать, как вдруг в нескольких метрах от них остановился роскошный черный автомобиль с затемненными стеклами. Из машины вылезли двое гигантов, по виду телохранителей, за ними появился элегантный господин. Он огляделся по сторонам, шагнул в ближайший подъезд и растворился во тьме. Через пару минут подъехала еще одна машина, потом еще и еще. Силуэты принимавших гостей, словно призраки, скользили мимо антиквара и девушки. Их никто не замечал. Ювелира еще не было.
- Аркадиус, вы уверены, что это то самое место? - спросила Мазарин.
- Совершенно уверен.
Антиквар заметил на груди у девушки медальон.
- Я же велел тебе его не надевать!
- Я без него не могу. Это мой амулет, Аркадиус. Пока он при мне, с нами ничего не случится.
- Тогда спрячь! - Антиквар посмотрел на ее ноги и покачал головой. - И туфли не надела! О чем ты только думаешь?
Пока они препирались, подоспел ювелир.
- Наконец-то! - воскликнул Аркадиус.
Мазарин поспешно спрятала медальон под одеждой.
- Ты не сказал, что с тобой будет молодая женщина.
- Это моя внучка. Она настоящий эксперт в вопросах реликвий.
- Ладно, давайте быстрее. У жены едва хватило времени на два плаща, потому я и задержался. Все уже наверняка собрались.
Он достал из сумки плащи и передал один из них Мазарин.
- Закутайтесь хорошенько, мадемуазель. А то привлечете внимание: вы слишком красивы.
Мазарин хотела набросить плащ, но ювелир ее остановил:
- Не сейчас, внутри. И пожалуйста, ничего не говорите.
Ювелир кратко проинструктировал Мазарин и антиквара относительно обрядов ордена.
Аркадиус положил на стойку банкноту, и троица покинула пустынный бар. Они пересекли улицу, зашли в подъезд и оказались у маленькой железной двери. За нею начиналась ненадежная на вид винтовая лестница.
- Спускаемся.
Впереди была полная темнота. Ювелир зажег факел.
- Я рассчитываю на ваше молчание, - сказал он, понизив голос. - Помните: как только вы покинете это место, вам придется забыть о том, что вы здесь были.
- Мы вас не подведем, - пообещал Аркадиус.
Ступеньки оказались щербатыми и скользкими.
Пахло сыростью. По стенам сбегали струйки воды, с потолка угрожающе свисали сталактиты. У Аркадиуса отчаянно билось сердце - он не выносил замкнутых пространств. Мазарин едва дышала от страха.
Преодолев бесконечную лестницу, старик остановился немного передохнуть; пот лил с него градом.
- Вы в порядке, Ар... дедушка? - встревожилась Мазарин.
- Ничего страшного; просто я не привык к подвалам.
Ювелир велел подопечным надеть плащи. Справившись с дрожью, Мазарин помогла старику, потом переоделась сама.
Цветница осталась позади. Дальнейший путь лежал через темные коридоры, мимо уложенных аккуратными рядами человеческих костей и надписей на французском и латыни: "Hie in somno pacis requiescunt. Здесь покоятся мирным сном. Majores principium et Ulils. Важны начало и конец. Живое умрет, мертвое воскреснет. Homo sicut foenum dies ejus; tamquam flos agri, sic efflorebit: quoniam spiritus per transibit in illo, et lion cognoscet amplius locum suum"[6]. Маленькая процессия не прошла и ста метров, когда Аркадиусу сделалось совсем худо. Старик не желал признаваться, но ему делалось все труднее дышать.
- Может, нам вернуться? - предложил ювелир.
Аркадиус покачал головой.
- Сейчас все пройдет. Идите, я вас догоню.
- Нет, дедушка. Я тебя не брошу. - Мазарин взяла его под локоть.
- Осталось совсем немного. Видите ту каменную глыбу? - Ювелир указал в глубь коридора. - Нам туда.
Аркадиус собрал оставшиеся силы и двинулся вперед. Ювелир нажал секретный рычаг, и камень отодвинулся, открывая проход в подземную часовню, в которой несколько десятков человек в вышитых плащах о чем-то оживленно переговаривались. Услышав шаги, все, как один, замолчали и обернулись.
- Сила моя в любви, - произнесли вновь прибывшие, вскинув руки.
Арс Амантис ответили в унисон:
- Принимаю и воздаю.
Постепенно сердце Аркадиуса стало биться ровнее.