Кадис и Сара проспали целый день, боясь открыть глаза и увидеть правду. Картина без красок, фотография без пленки, видение, которое исчезнет при свете дня. Оба опасались, что их сон вот-вот кончится и начнется кошмар.
26
В ту ночь Арс Амантис, по обыкновению, собрались в парижских катакомбах, в далекой от туристических маршрутов галерее, сохранившей жутковатую атмосферу былых эпох. Узкий туннель вел в просторную известняковую пещеру, в которой покоился прах предков нынешних адептов ордена, павших во время окситанской резни. Здесь, среди факелов, гулких стен и неясных теней, посвященные могли спокойно побеседовать о Святой.
Собравшиеся были одеты в белые балахоны с вышитыми на груди символами. Художники, писатели, профессора, музыканты, артисты - люди, унаследовавшие от предков страсть к созданию придуманных миров. Среди них не было ни одной женщины.
- Тело? - спросил Мутноглазый у магистра ордена. - Нет, монсеньор, я не имею представления о том, где оно может находиться. Я даже не уверен, что оно в действительности существует.
- Что для нас важнее, - спросил один из приближенных магистра, - найти Святую или выяснить, является ли девушка ее потомком?
- С чего ты взял, что она потомок Святой? Не исключено, что мы выдаем желаемое за действительное.
- А медальон? - возразил один из братьев.
- А старик? - поддержал его другой.
- А если это ловушка?
- А если она самозванка?
- Или сумасшедшая.
- Тот, кто неподобающе обращается с нашим символом, недостоин состоять в братстве.
- Скорее всего, это просто напуганная девчонка. Вам такое в голову не приходило?
- К ПОРЯДКУ! - провозгласил магистр. - Так мы ни к чему не придем. Цель нашего собрания не строить догадки, а принять решение. Наши предки потратили немало сил на поиски тела Святой. Сегодня, - он указал на Мутноглазого, - одному наших братьев удалось напасть на след. Давайте дадим ему слово.
- Пусть говорит, - хором откликнулись братья.
Мутноглазый кивнул, нервно облизав губы.
- Ювелир может подтвердить мои слова.
- Все верно, братья, - вступил тот. - Вещь, которую я исследовал, подлинная. На ней, вне всякого сомнения, изображен символ нашего ордена. Металл - чистое серебро, которое я с уверенностью могу датировать одиннадцатым веком. В те времена из него отливали монеты. Я уверен, что это тот самый медальон, с которым была погребена Святая.
- Хоть брат и не выполнил в точности наше поручение, - магистр укоризненно посмотрел на Мутноглазого, - теперь мы располагаем почти точными сведениями. Реликвия, потерянная несколько веков назад, скоро вернется к нам.
- Девушка эта - художница, монсеньор. Поэтому рискну предположить, что она - одна из нас. Возможно, принадлежит к какому-нибудь неизвестному ответвлению Арс Амантис.
- Вряд ли, - усомнился кто-то из братьев.
- Каждый вечер она ходит на занятия в Ла-Рюш, - многозначительно добавил Мутноглазый.
- В Ла-Рюш? - насторожился какой-то художник. - Это к Кадису, что ли?
- Ты его знаешь? - встрепенулся магистр.
- А кто его не знает, монсеньор. Из-за него моя карьера сошла на нет, не успев начаться. Этот Кадис захватил все: галереи, рынок, большие выставки, прессу...
- По-твоему, Кадис догадывается, кем может быть эта девушка? - спросил магистр.
- Если да, то мы погибли. В силах этого человека сделать так, чтобы девочка исчезла и мы никогда ее не нашли. Он держит в кулаке весь Париж.
- Интересно, что она делает в его студии.
- А вам не приходило в голову, что Святую прячут именно там? Ла-Рюш - довольно уединенное место. Никто не догадается, что там может храниться реликвия.
Братья шумно обсуждали услышанное. Строили предположения, судили и обвиняли. Обстановка в собрании стремительно накалялась. Все пребывали в возбуждении.
- Дерзновенный Дуализм! - восклицал обиженный художник. - Да он придумал это псевдодвижение только для того, чтобы подороже продавать свою мазню. Ничтожество!
- Успокойся, - оборвал его кто-то. - Ты необъективен. В тебе говорит зависть.
- А какое отношение Дерзновенный Дуализм имеет к нашей Святой? - спросил один из братьев.
- Спокойствие, господа, прошу вас, - призвал магистр и спросил, обращаясь к Мутноглазому: - Ты принес фотографии девушки?
- Да, монсеньор. Я и медальон принес. - Мутноглазый достал из-под плаща конверт со снимками спящей Мазарин, сделанные им в ту ночь, когда он пробрался к ней в спальню, и положил их на алтарный камень. Братья подошли поближе. При виде фотографий у многих вырвался вздох изумления.
- Это дева!
- Ты, - магистр указал на Мутноглазого, - проникнешь в студию этого художника. Снимай все, что видишь, особенно девушку, хотя она, вполне возможно, здесь ни при чем. Следуй за ней по пятам, только постарайся не напугать. Действуй осторожно и не попадайся лишний раз девочке на глаза. В этом деле требуется не сила, а хитрость. Мы ждали не один век, подождем еще несколько дней. Следующая наша встреча состоится в свое время.
Объявляя собрание закрытым, магистр ордена поднял руку и торжественно произнес:
- Сила моя в любви.
Братья хором ответили:
- Принимаю и воздаю.
27
Босая Мазарин плелась по ледяной мостовой Елисейских Полей, волоча на себе черное шерстяное пальто, одиночество и разочарование. Болезнь окончательно отступила, и девушка смогла возобновить долгожданные занятия в Ла-Рюш. С тех пор она тщетно пыталась угадать, где проходит граница, проведенная Кадисом между ним и ею. Они словно балансировали на туго натянутом канате, опасаясь соскользнуть в любовь или страсть. Вожделение без исцеления, жажда, которую невозможно утолить.
Безымянные скульптуры Сары Миллер торчали над равнодушной мостовой, словно крики боли. Никто на них не смотрел. Прохожих не волновала чужая нищета. У каждого хватало своих несчастий.
Мазарин застыла посреди бульвара, глубоко потрясенная. Одна из скульптур определенно была ей знакома. Прямо перед ней стоял ее жуткий преследователь, а на груди у него горел таинственный знак.
Не спуская глаз со скульптуры, Мазарин расстегнула пальто и достала медальон. Сравнив изображение на медальоне и знак на груди у незнакомца, девушка не поверила своим глазам: они были совершенно одинаковыми. Мазарин не знала, что и думать. Что происходит? Какую тайну скрывает странный знак? Кто этот человек и чего он хочет от нее? Спрятав медальон под пальто, девушка огляделась по сторонам, опасаясь, что тип с мутным взглядом по-прежнему следует за ней по пятам. Однако его нигде не было.
Кадис назначил ей свидание у Триумфальной арки. В тот вечер им впервые предстояло встретиться вне стен студии. С неба падали пушистые снежные хлопья, обещая тихую белую ночь. Мазарин любила снег; под его покрывалом исчезала уличная грязь. Париж превращался в прелестный меланхолический город, крики отчаяния тонули в густом снегу.
Улицы стремительно пустели. Прохожие открывали зонты и спешили по домам. Лишь Мазарин спокойно шла своей дорогой, оставляя на снегу четкие следы босых ступней. Мостовая превратилась в белый холст.
Девушка упрямо продолжала ходить босиком. Отвыкшие от обуви ступни перестали чувствовать холод. В конце бульвара, в клубах снега и тумана виднелся силуэт ее живописца.
Кадис ждал ее у Триумфальной арки. Одинокий и неприступный; в черном плаще, с буйной седой гривой, овеянный дымом вечной сигареты. Его взгляд был полон нежности.
- Почему ты позвал меня сюда? - спросила Мазарин, целуя художника в нос.
- В честь нашего триумфа.
- Триумфа? Над чем?
- Над жизнью. Мы бросили ей вызов и победили.
- Это ты так думаешь. На самом деле жизнь победила нас, не дала нам быть вместе. Это она вбила тебе и голову все эти предрассудки.
- Но, малышка, чтобы быть счастливыми, совсем не обязательно быть вместе.
- Ты мазохист... И садист к тому же.
- Я реалист... И к тому же мечтатель.
- Сама не понимаю, зачем я продолжаю ходить к тебе в студию и зачем пришла сюда. Зачем я вообще тебя слушаю.
- Наверное, ты просто не можешь по-другому.
- Мне осточертели твои парадоксы. Все дело в возрасте. Все-то ты изведал и познал. Наверное, мне давно пора тебя отпустить.
- Отпустить? Но куда? Я, кажется, уже везде побывал. И поверь мне, - он нежно обнял возлюбленную, - ты ничего не теряешь. Для наших чувств так в сотню раз лучше. Идем...
Кадис подвел Мазарин к фонарю.
- Встань под ним.
Мазарин подчинилась, принимая правила игры. Из-за исходившего от фонаря жара у нее мгновенно пересохло во рту. Теперь их с Кадисом соединяла широкая полоса света.
- Ты чувствуешь мой поцелуй?
- Да, - улыбнулась Мазарин.
- Это наш эксклюзивный, уникальный поцелуй. Только мы можем так целоваться.
- Но я хочу большего.
Кадис приблизился к девушке вплотную, почти коснувшись губами ее губ.
- Пойдем со мной. - Он протянул ей руку.
Рука об руку они поднялись по ступенькам, ведущим к арке. Наверху не было ни одного туриста.
Влюбленных охватило радостное волнение. С высоты жизнь казалась такой, как им хотелось бы. То был миг их торжества, один на двоих. Они очутились в самом центре сияющей звезды, площади Этуаль, от которой, словно лучи, расходились улицы города. Вокруг площади скользили в причудливом танце машины. Светофоры пропускали и останавливали, запрещали и разрешали. Никто не смел их ослушаться. Люди, давно примирившиеся с жизнью, и не помышляли о мятеже. И никто из них не смотрел вверх.
Никогда еще Кадис не чувствовал себя таким молодым. Весь мир лежал у его ног.
Снег шел все сильнее. Вокруг художника и девушки повис непроницаемый ледяной занавес. Кадис не мог отвести глаз от белых ступней своей ученицы на белом снегу.
- Можно я их поцелую? - попросил он.
И, не дожидаясь ответа, набросился на ноги Мазарин, как ребенок на любимое лакомство. Кадис целовал их медленно, облизывая каждый пальчик, проникая языком в складки между ними, легонько покусывая кожу. Не пропуская ни сантиметра. Его страсть разгоралась все сильнее. Мазарин чувствовала исходящий от учителя жар. Неужели это случится теперь?
Девушка расстегнула пальто. Под ним ничего не было. Она подставила нагое тело снегопаду. Снежинки падали ей на плечи, скользили по жаркой груди, таяли на завитках внизу живота. Крупные капли падали на лицо Кадиса, который глядел ей в глаза снизу вверх.
Устоять было невозможно.
Он видел, рисовал, писал и ласкал десятки тел, но ни одно не вызывало в нем такого желания. Кадис сорвал с Мазарин пальто, грубо повалил ее на снег. Зрелище нагого тела на белом покрове и серебряного медальона на груди сводило его с ума. Он потерял голову. Он был влюблен. Сердце Мазарин готово было выпрыгнуть из груди, сердце Кадиса трепетало на кончиках пальцев.
Рука профессора скользнула по ноге ученицы. Мазарин сладко застонала. Там ее еще никто не трогал.
- Я не могу! - прорычал Кадис.
Он не мог. На художника разом навалились все тревоги: предстоящая выставка, публика, картины, пресса, честолюбие, гнев, возраст, отсутствие вдохновения, импотенция... Сара. Страх потерять все сковал его. Сладкий миг торжества, когда Кадису казалось, будто он властелин мира, прошел, и теперь он чувствовал себя обессиленным, растерянным, уязвимым. Наваждение рассеялось. Распростертая на снегу, разгоряченная Мазарин глядела на него не понимая.
- Прости, девочка. Мне правда очень жаль. - Кадис набросил на нее пальто.
Мутноглазый, не оставлявший надежду напасть на след Святой, наблюдал за этой сценой с последней ступеньки, ведущей к арке.
Они простились у Вечного огня, молча обменявшись взглядами. Пламя у монумента было слишком слабым, чтобы отогреть обоих. Он зашагал по проспекту Фош, воровато подняв воротник плаща, словно стыдился самого себя. Она застыла у огня, раскинув руки, словно крылья бронзовой птицы, которая никогда не взлетит.
Мазарин хотелось оскорбить учителя, высказать ему все, что она думала и чувствовала, но Кадис выглядел таким подавленным, что ее гнев и горечь сменились жалостью. Больше у нее никого не было. Потеряв Кадиса, она потеряла бы саму себя, навсегда оставшись печальной, одинокой и опустошенной. Птенцом, который разбился раньше, чем у него выросли крылья. Гипсовым сфинксом, пустым внутри.
У Мазарин не было ни одного хорошего воспоминания о детстве и отрочестве.
От отца остался лишь смертный холод тела, лежащего в гробу, от матери - обвиняющий взгляд, приступы гнева, манера водить перед лицом дочери указательным пальцем, читая бесконечные нотации, и огромный список невыполнимых правил.
Дни и ночи были полны страхов. Ее одежда пропахла паникой. Безмолвное, безнадежное детство. Мучительная и несбыточная жажда любви. В те времена Мазарин часто пряталась в шкафу вместе со Святой и воображала, что она тоже святая. Иногда хорошая, а иногда плохая. Только забившись в темный угол, она могла получить то, в чем нуждалась. В такие моменты девочка переставала думать, что она - плод чьей-то ошибки, что ей не стоило рождаться на свет.
Что старый шкаф в полузаброшенном доме и есть самое подходящее для нее место.
Шкаф был ее святилищем, в котором могло произойти любое чудо.
Здесь она могла исчезнуть, уменьшиться до размеров невидимой пылинки, чтобы не попадаться на глаза матери. Дочь напоминала ей о пережитом бесчестье. Эти воспоминания постепенно свели ее в могилу. Даже на смертном одре мать продолжала попрекать и обвинять Мазарин. Даже на прощание у нее не нашлось для дочери теплых слов.
Мазарин пришлось самой придумывать то, что она хотела бы услышать. Это было совсем не трудно. Нежные, покаянные речи лились легко и свободно, словно река.
Мазарин разговаривала со Святой и верила, что та ей отвечает, а разговаривать означало жить.
Достаточно было закрыть глаза, чтобы вообразить себе цветную трехмерную жизнь, как в кино. В этой жизни не было недостатка ни в объятиях, ни в поцелуях. Здесь она никогда не чувствовала себя лишней. Здесь был ее дом, за порогом которого оставались все беды и тревоги. Здесь можно было гулять по чудесным садам или морскому берегу, спокойно бродить по улицам, на которых нет злобных монстров, а есть только добрые приветливые прохожие. В этом мире все было наоборот. Тьма становилась светом. Уродство красотой. Мертвое живым. Девочка куклой. Слеза улыбкой. Молчание словом.
В бесконечном сне Святой заключался магический ключ к жизни Мазарин. Потому она так сильно ее любила.
Мазарин хотелось поскорее попасть домой и достать из шкафа саркофаг Сиенны. Она, как никогда, нуждалась в утешении. Девушка смутно желала чего- то, того, что могло оказаться смертью... Или жизнью. В такие минуты это практически одно и то же.
Мазарин ускоряла шаг, кутаясь в пальто, слезы катились из ее глаз и застывали на пылающих щеках бриллиантовыми капельками. Террасы Елисейских Полей, на которых еще совсем недавно звучали веселые голоса, дымились сигареты, пахло пивом и кофе, превратились в снежное царство. Мазарин дошла до площади Конкорд и спустилась в метро.
28
Проснувшись наутро, Паскаль обнаружил, что в малейших подробностях помнит свой сон: ему снилась босая девчонка в черном, которую он повстречал накануне на Елисейских Полях. Полы ее широкого пальто то и дело распахивались, открывая длиннющие ноги. Босоногий ангел, заблудившийся на земле. Неужели она ему не почудилась?
Паскаль нещадно корил себя за то, что не решился подойти к печальной незнакомке. Но девушка казалась слишком глубоко погруженной в свои невеселые мысли.
За свою жизнь Паскаль повидал немало слез, но почти никогда не догадывался об их причинах.
Совсем недавно он с отличием окончил Гарвард, получив диплом психолога, и теперь ему предстояло заново привыкать к парижской жизни.
Стоя под душем, Паскаль снова подумал о девушке. Кому в здравом уме придет в голову расхаживать по снегу босиком? Лишь тому, кто привык существовать сам по себе, вне контекста, не придавая значения смене времен года.
Конечно, он видел босые ноги на песке тропических пляжей, но они никогда не производили на Паскаля особого впечатления. Никогда прежде пара изящных ступней не вторгалась в его сон.
К тридцати годам человеческая психика оставалась для Паскаля безбрежным океаном, полным тайн. Отчаявшись понять самого себя после бесчисленных сеансов психоанализа, он решил сделать психологию своей профессией. Паскаль надеялся, что, копаясь в чужом сознании, он постепенно сумеет постичь свое. Пациенты были его зеркалами. Они приходили на прием, чтобы им помогли разобраться в себе, и даже не подозревали, что доктор ждет от них того же.
Исследование человеческой природы умножало печали Паскаля. Его подопечные по большей части требовали от жизни всего и сразу, упорно не желая работать.
Чем больше Паскаль узнавал о человеке, тем меньше он понимал. И чем меньше понимал, тем сильнее чувствовал отчуждение от себе подобных. Откровенно говоря, молодой психолог был всего-навсего очередной жертвой этого мира. Вместо того чтобы изменить действительность, ему приходилось уживаться с ней. И можно не сомневаться - товарищей по несчастью у него хватало.
Натянув потертые джинсы и кожаную куртку, Паскаль вышел из дома. Приближалось Рождество, а он еще не купил подарки. Пришлось выделить целое утро на поход по антикварным лавкам. Где-то непременно должна была отыскаться достойная вещь, с помощью которой можно было бы сказать родителям: как бы то ни было, я вас люблю.
Разобравшись с покупками, Паскаль поймал такси и отправился в бар на улице Робера Линде, чтобы устроить отцу сюрприз.
Расположившись за стойкой, он принялся следить зa входом, время от времени отвлекаясь на помятого субъекта, с остервенением дергавшего ручку игрального автомата. Еще один отравленный одиночеством в погоне за кратким мигом сомнительной радости.
Железный козырек над подъездом задребезжал от ветра, осыпав снежными хлопьями проходившую мимо женщину в черном пальто. Паскаль невольно бросил взгляд на ступни незнакомки: она была босой. Молодой человек вскочил на ноги. Он узнал девушку. Та самая таинственная красавица с Елисейских Полей, из-за которой он провел ночь без сна. Паскаль поглядел вслед девушке, удалявшейся в сторону Данцигского пассажа, и решил ее догнать. Через пару минут он настиг ее на углу.
- Ты почему вчера плакала? Я не знаю, кто тебя обидел, но твоих слез он недостоин.
Вздрогнув, Мазарин подняла глаза: незнакомец показался ей вполне безобидным, даже симпатичным.
- Оставь меня, - бросила она резче, чем собиралась, и двинулась прочь.
- Извини, я просто не знал, как завязать разговор. Я видел тебя вчера на Елисейских Полях; ты была такой грустной.
- Это ты извини. Я не привыкла знакомиться на улице.
- Что же мне сделать, чтобы заслужить твое доверие?
- Оставить меня в покое.
- А что, если меня тебе кто-нибудь представит? Кто-нибудь надежный и вполне заслуживающий доверия.
Мазарин оглядела молодого человека с головы до ног и кивнула. Тут Паскаль разыграл целую сценку. Он бросился к девушке с распростертыми объятиями, улыбаясь, как старой знакомой.