Все в парикмахерской обернулись и смотрели. И Бенни вдруг сделалось так стыдно - будто это он со своей буйной шевелюрой во всем виноват, - что с того дня он начал брызгать себе под мышки инсектицид, и брызгал до сих пор, каждое утро, и еще на всякий случай держал баллончик в офисе, хоть это и чистой воды шиза, Бенни сам это прекрасно понимал. Пока они с Крисом шли к вешалке и натягивали на себя куртки, вся парикмахерская таращилась им вслед. Лицо у Бенни пылало. Черт, ему даже сейчас было больно об этом думать - больно физически, будто воспоминание вспороло его снизу доверху, оставив длинную зияющую рану. Бенни закрыл лицо руками - а хотелось закрыться совсем, заткнуть уши, не слышать какофонию сестер. Попытался сосредоточиться на Саше, которая по-прежнему стояла от него справа, источая сладкий горький аромат; но оказалось, что он уже вспоминает девушку, к которой он клеился на какой-то тусовке сто лет назад, когда еще только приехал в Нью-Йорк и продавал пластинки в Нижнем Ист-Сайде. Миловидная блондинка - как ее звали, Абби? Обхаживая Абби, Бенни успел вынюхать несколько дорожек кокаина, но потом у него скрутило живот и понадобилось немедленно облегчиться. Он уже отыскал сортир, и уселся на унитаз, и начал, и мерзкая невыносимая вонь (мучительнейшая часть воспоминания!) расплылась во все стороны, когда незапирающаяся, как выяснилось, дверь туалета рывком распахнулась - и Абби, глядя на него сверху вниз, застыла на пороге. В следующую страшную, бездонную секунду их глаза встретились; потом она захлопнула дверь.
Бенни ушел тогда с тусовки с другой девушкой - они всегда находились, другие девушки, - и ночь удовольствий (мысль об удовольствиях слегка утешала) стерла из памяти последнюю встречу с Абби. Но вот теперь выяснилось, что не стерла - воспоминание вернулось, взметнув новую волну унижения, которая тут же поглотила целые куски его жизни - все успехи, все, чем он гордился, - все слизнула, словно и не было ничего, ноль, и сам он - ноль, сидит на толчке и пялится в брезгливо скривившееся лицо той, которую он собирался обольстить.
Бенни вскочил со стула, ковбелл под его ботинком хрустнул и расплющился. Глаза щипало от пота. Наэлектризовавшиеся волосы цеплялись за оранжевый ворс потолка.
- Что? - забеспокоилась Саша. - Что-то не так?
- Простите. - Задыхаясь, Бенни вытер испарину со лба. - Простите меня. Простите.
Стоя на крыльце, Бенни судорожно втягивал в себя свежий воздух. Сестры и дочь Stop/Go обступили его с трех сторон, извинялись за то, что в студии душно: отец никак не наладит нормальную вентиляцию. Перебивая друг друга, они оживленно вспоминали, когда и кому из них вот так же поплохело во время записи.
- Мы вам сейчас так всё напоем, - сказали они и тут же запели, все трое, вместе с Оливией. Их отчаянно улыбающиеся лица маячили у Бенни перед глазами. Серая кошка выписывала восьмерки вокруг его ног, упоенно терлась тощей мордой о его штаны. Только в машине он наконец-то вздохнул свободно.
Договорились, что он отвезет Сашу в город, но сначала они закинут Криса домой, к матери. Сын сидел на заднем сиденье сгорбившись, смотрел в открытое окно. Идея совместного времяпрепровождения отца и сына с треском провалилась. Сашину грудь Бенни пока игнорировал, держал себя в руках: надо сперва успокоиться, восстановить душевное равновесие, потом уже проверять. Лишь остановившись на светофоре, он разрешил себе скосить глаза в ее сторону. Сначала просто скользнул взглядом, будто случайно, потом повернул голову и уставился во все глаза. Ничего. Эта новая потеря так его потрясла, что пришлось сцепить зубы, чтобы не завыть. Ведь было же, было! Куда ушло?
- Пап, зеленый, - сказал Крис.
Бенни нажал на газ. Проехав еще немного, заставил себя заговорить с сыном.
- Ну что, босс? Как впечатления?
Крис не ответил: то ли не слышал - ветер из окна прямо в уши, - то ли притворился.
Бенни повернулся к Саше.
- А ты что скажешь?
- А что тут скажешь? - Саша пожала плечами. - Просто жуть.
Бенни вздрогнул от неожиданности, в нем вскипела злость. Какого черта?! Но через несколько секунд злость прошла, и стало легче. Да, конечно. Жуть. В этом все дело.
- Их же невозможно слушать, - продолжала Саша. - Неудивительно, что тебя чуть не хватил сердечный приступ.
- Не понимаю, - пробормотал Бенни.
- Ты о чем?
- Два года назад они звучали… по-другому.
Саша смотрела на него как-то странно.
- Не два, - сказала она. - Пять.
- Ты уверена?
- Да. Прошлый раз я ехала к ним прямо из ВТЦ. У меня была встреча в ресторане наверху.
- Понятно, - сказал Бенни, помедлив. - Это было… за сколько до того как?..
- За четыре дня.
- А-аа… Ты мне не говорила. - Он помолчал немного, потом продолжил: - Хотя какая разница, два года, пять лет…
- И от кого я это слышу? - вскинулась Саша. - От Бенни Салазара! В музыкальном бизнесе пять лет идут за пятьсот - разве не твои слова?
Бенни не ответил. Он подъезжал к своему бывшему дому. Мысленно он всегда теперь называл его так: бывший дом. Хотя дом, разумеется, был не бывший, а настоящий, притом купленный на его деньги. Его бывший дом, мерцающе-белый, выстроенный в колониальном стиле, стоял чуть в стороне от дороги, как бы на зеленом холме. Сердце Бенни наполнялось благоговением всякий раз, когда он вытаскивал из кармана ключ, чтобы отпереть дверь. Только теперь он ее уже не отпирал. Бенни заглушил двигатель у обочины, не смог заставить себя свернуть на подъездную дорогу и подкатить прямо к крыльцу.
Крис, как выяснилось, сидел наклонившись вперед, его голова торчала посередине между Бенни и Сашей. А может, он уже давно так сидел, просто Бенни не видел.
- Пап, - сказал он, - по-моему, тебе надо принять твое лекарство.
- Хорошая мысль. - Бенни похлопал себя по карманам, но его красной шкатулки нигде не было.
- Держи, - сказала Саша. - Ты уронил, когда рванул из студии наверх.
В последнее время это случалось все чаще: Саша постоянно собирала за ним какие-то вещи, которые он то ронял, то клал не туда, - иногда он даже не успевал заметить пропажу. От этого его зависимость от нее, и так почти магическая, еще усиливалась.
- Спасибо, Саш, - сказал он.
Золото, как всегда в первую секунду, ослепило его своим блеском. Оно не тускнеет, вот в чем штука. И через пять лет золотые хлопья будут сиять точно так же, как сейчас.
- Что, предлагаешь положить прямо на язык? - спросил он сына.
- Ага. Только чур я тоже!
Бенни обернулся к Саше.
- А ты? Попробуешь моего лекарства?
- Запросто, - сказала Саша. - А от чего оно?
- От всяких проблем, - ответил Бенни. - В общем, от головной боли. Хотя у тебя ее вроде не бывает.
- Никогда, - с улыбкой подтвердила Саша.
Каждый взял по щепотке золотых хлопьев - на язык. Бенни старался не подсчитывать, сколько это будет в долларах, а сосредоточился на вкусовых ощущениях: правда металлический привкус или просто чудится, потому что Крис так сказал? Или кофе? Или это во рту послевкусие от последней чашки? Он языком скатал золото в шарик и стал высасывать сок - кисловатый. Или горький? Или сладкий? Секунду Бенни казалось, что скорее первое, потом второе, потом третье, но в конце ощущение уже было как от обычного камешка. Или даже от комочка земли. А потом комочек растаял.
- Пап, мне пора, - сказал Крис.
Бенни вышел, открыл заднюю дверцу, на прощание крепко прижал сына к себе. Крис, как всегда, стоял в отцовских объятиях не шелохнувшись: то ли упивался, то ли ждал, когда кончится, - не поймешь.
Отстранившись, Бенни оглядел сына. Малыш, которого они со Стефани когда-то обцеловывали и терлись о него носами, - и это колючее непонятное существо? Не укладывалось в голове. Бенни подмывало сказать "Не говори матери про лекарство" - как-нибудь закрепить связь с сыном, пока он еще здесь. Но он сдержался, сначала задал себе вопрос, как учил доктор Бит: а разве похоже, что Крис тут же выложит Стефани про золото и про все-все? Нет, не похоже. Значит, опять тяга к объединяющему предательству. И Бенни промолчал.
Он вернулся за руль, но не включал зажигание, смотрел, как его сын идет к бывшему дому. Лужайка полого уходила вверх. Трава флуоресцировала. Крис горбился под тяжестью школьного рюкзака - черт, кирпичи там у него, что ли? Не всякий фотограф-профи столько таскает! Ближе к дому Крис стал понемногу расплываться - а может, это в глазах у Бенни что-то расплывалось. Смотреть, как сын удаляется к крыльцу, каждый раз было мучительно. Бенни боялся, что Саша сейчас что-нибудь скажет - "Отличный парень" или "Неплохо покатались" - и ему придется оборачиваться к ней и что-то отвечать. Но Саша все же кое-что понимала; точнее, Саша все понимала. Она сидела рядом с Бенни и молча смотрела, как Крис взбирается по ярко-зеленому склону к белому крыльцу, толкает дверь и не оглядываясь входит в дом.
Так же молча они проехали Гудзон-парквэй, свернули на Вестсайдское шоссе и направились в Нижний Манхэттен. Бенни крутил ранние записи The Who и The Stooges - групп, которые он слушал, когда еще по малолетству не ходил на концерты. Потом переключился на Flipper, The Mutants и Eye Protection: под их песни они с друзьями слэмились в "Мабухай Гарденс" (семидесятые, Сан-Франциско) - в те вечера, когда не было репетиций их собственной группы, "Дилды в огне". Из которой, впрочем, ничего интересного так и не получилось.
Саша слушала так внимательно, что Бенни даже начал прикидывать - забавы ради, - не открыть ли ей свою тайну: как он ненавидит дело, которому посвятил жизнь. Он представил, как прокручивает Саше свои записи, старые и новые, комментируя каждую из песен: рваную поэзию Патти Смит (эх, зря она тогда бросила писать!), жесткий хардкор The Circle Jerks и The Stranglers, потом сменившую их альтернативу - убийственный компромисс! - и дальше, дальше - до тех синглов, которые он сам впаривает радиостанциям сегодня и в которых от музыки не осталось ни шиша - одни пустые оболочки, холодные и безжизненные, как квадраты офисного света, впечатанные в голубоватые сумерки.
- Ничего не осталось, - сказала Саша. - Просто не верится.
Бенни изумленно повернулся к ней. Она что, подслушала его внутренний монолог и подводит под ним мрачную черту? Но Саша задумчиво смотрела вперед, в пустоту, на месте которой раньше высились башни-близнецы.
- Все-таки тут должно что-то быть, - сказала она, не глядя на Бенни. - Какой-то след, контур, отзвук, не знаю.
Бенни выдохнул.
- Возведут что-нибудь, подожди. Сперва только догрызутся между собой.
Саша кивнула, но ее взгляд по-прежнему упирался в пустоту, будто у нее в голове крутилась задачка и она ее решала и все не могла решить.
Ну, пусть решает. Бенни вспомнилось, как в девяносто каком-то году Лу Клайн, его тогдашний учитель и наставник, объяснял, что вершина рок-н-ролла - это Монтерей шестьдесят седьмого, дальше уже не интересно. Разговор происходил в Лос-Анджелесе, в доме у Лу - с водопадами, с красивыми девочками, которыми Лу всегда себя окружал, с коллекцией авто перед парадным. Бенни глядел тогда в лицо своего кумира и думал: все, Лу, ты кончился. Потому что ностальгия - это конец, все это знают. Лу умер три месяца назад, прожив много лет послеинсультным паралитиком.
На светофоре Бенни вспомнил про свой список, достал парковочный талон и вписал туда еще несколько слов.
- Что ты там все время строчишь? - спросила Саша.
Бенни не глядя сунул ей список и лишь секунду спустя понял, как ему этого не хотелось. К его ужасу, Саша зачитала весь список вслух:
- "Поцеловал настоятельницу, похотливая фантазия, колтун, маковые зерна, на толчке".
Бенни замер. Он был уверен, что вслед за этими словами непременно разразится какая-то страшная катастрофа. Но оказалось наоборот: когда Саша их прочла - негромко, с легкой хрипотцой, - они словно утратили свою власть над ним.
- Неплохо, - сказала она. - Это названия альбомов?
- Ага. Прочти-ка еще раз.
Саша прочла, и стало ясно: да, это названия альбомов. И он успокоился, словно очистился.
- "Поцеловал настоятельницу" - мой фаворит! - объявила Саша. - Постараемся пристроить его в дело.
Они остановились перед ее домом на Форсайт-стрит. Не здесь бы ей жить, подумал Бенни, не на этой темной, глухой улице. Саша потянула с пола свою вечную бесформенную черную сумку - волшебный мешок с подарками, из которого она вот уже двенадцать лет извлекала то, что ровно в этот момент требовалось Бенни позарез: папку с документами, телефонный номер, клочок бумаги. Бенни перехватил ее руку, сжал тонкие белые пальцы.
- Саша, - сказал он. - Саша, послушай.
Она подняла глаза. У Бенни не было сейчас никаких плотских желаний, старый пес спал. Бенни не желал Сашу, он ее любил, наслаждался рядом с ней чувством близости и безопасности; так когда-то было у него со Стефани - до того, как он предавал и предавал ее столько раз, что Стефани уже не могла прощать.
- Саша, - сказал он. - Я без ума от тебя. Саша.
- Ну что ты, Бенни, - ответила она мягко, словно журила ребенка. - Ну что ты.
Он не отпускал, обеими руками сжимал ее пальцы - они были холодные и чуть-чуть дрожали. Другой рукой она уже взялась за дверцу.
- Подожди, - попросил Бенни. - Пожалуйста.
Саша обернулась. Ее лицо было серьезно.
- Нет, Бенни, - сказала она. - Мы нужны друг другу.
Он продолжал смотреть на нее. В сумерках на Сашинах скулах едва проступали мелкие веснушки - совсем девчачьи, подумал Бенни. Но на самом деле она уже давно повзрослела, а он и не заметил.
Саша наклонилась и поцеловала его в щеку: целомудренный поцелуй, сестринский или даже материнский - он успел уловить лишь мимолетную теплоту ее кожи и дыхания. Выбравшись из машины, она помахала ему рукой и сказала что-то, но он не расслышал. Он передвинулся на другой конец сиденья, приблизил лицо к стеклу, и она повторила еще раз - Бенни опять не разобрал. Он уже потянулся к дверце, но Саша повторила снова, артикулируя медленно и старательно:
- До завт-ра!
Глава 3
Да плевать
Ночью, когда пойти уже больше некуда, мы залезаем в пикап Скотти и гоним к Алисе. Скотти за рулем, двое с ним на сиденье, крутят бутлеги - The Stranglers, The Nuns, Negative Trend, еще двое в кузове, хотя там в любое время года можно задубеть, а на спусках-подъемах трясет, того и гляди вылетишь за борт. Но по мне, в кузове даже лучше, если на пару с Бенни, потому что для тепла я прижимаюсь к его плечу, а когда машина подпрыгивает, могу ухватиться за него обеими руками.
Когда мы впервые прикатили в Си-Клифф - это пригород, где живет Алисина семья, - Алиса показала на холм с эвкалиптами, к ним как раз подбирался туман: там наверху школа для девочек, раньше она сама в ней училась, теперь две ее сестренки. До шестого класса там положено носить зеленый клетчатый сарафан и коричневые туфли, дальше синюю юбку с белой матроской, а туфли кто какие хочет. Тут Скотти говорит: посмотреть хоть на них можно? Алиса: на туфли, что ли? А Скотти: ну ты даешь, на туфли. На сестренок.
Алиса поднимается по лестнице, Бенни и Скотти за ней, не отстают ни на шаг. Они вообще таскаются за ней как приклеенные, но по-настоящему в нее влюблен только Бенни. А она, естественно, в Скотти.
Бенни разулся на крыльце, его коричневые пятки тонут в белом ковре, ворс такой толстый, что глушит шаги намертво, будто нас тут нет. Мы с Джослин плетемся в хвосте. Она наклоняется к моему уху, дышит вишневой жвачкой - классная жвачка, сквозь нее даже несколько пачек сигарет не пробиваются, и даже джин, а мы его неслабо глотнули за вечер. Джин всегда можно надыбать у моего папаши в загашнике, только мы переливаем его в банки из-под колы, чтобы пить на улице.
Рея, шепчет мне Джослин, спорим, обе ее сестренки будут светленькие.
Я: с чего это?
Она: с витаминов, вот с чего. У богатых дети всегда светленькие, точно знаю.
Ага, знает она, как же. Просто языком треплет. Если б она знала, то и я бы знала. Я знаю все, что знает Джослин.
В детской темно, горит один розовый ночничок. Бенни тормозит в дверях, я тоже, но остальные вваливаются прямо в комнату. Обе Алисины сестренки спят на боку, одеяла аккуратно подоткнуты. У одной волосы волнистые и светлые, как у Алисы, у второй - черные, как у Джослин. Черт, думаю, проснутся - перепугаются насмерть, мы же все в шипастых ошейниках, булавках и искромсанных футболках, какого нас вообще сюда понесло? И Алиса хороша: Скотти, может, просто так брякнул про сестренок, а она тут же согласилась. Хотя она всегда соглашается, когда Скотти ее о чем-то просит. Мне ужасно хочется завалиться на какую-нибудь из этих двух кроватей и уснуть.
Мы наконец убираемся из детской. Эй, шепчу я Джослин, а у второй-то волосы черные.
Ну и что, шепчет она в ответ, в семье не без урода.
Слава богу, семидесятые заканчиваются. Хиппи постарели и попрошайничают теперь в Сан-Франциско на каждом углу: глаза выцветшие, патлы спутанные, мозги ссохлись от кислоты. И подошвы на босых ногах - как на ботинках, такие же черные и толстые. Смотреть противно.
В школе мы каждую свободную минуту проводим в Яме. То есть это, конечно, никакая не яма, просто полоска тротуара за спортплощадкой. Она досталась нам в наследство от прошлогодних выпускников, так что мы имеем на нее полное право. Но все равно входим туда с опаской, если там уже торчит кто-то из постоянных: Татум, которая носит лосины "данскин", каждый день нового цвета, или Уэйн, который выращивает травку прямо у себя дома в стенном шкафу, или Бумер, который лезет со всеми обниматься - с тех пор как прошел вместе с родителями психотренинг у какого-то Эрхарда. Лично я вхожу без опаски только вместе с Джослин, а Джослин - со мной. Мы с ней две половинки.
В теплые дни Скотти притаскивает с собой гитару. Не электро - та у него специально для наших концертов, - а слайд-гитару: он держит ее на коленях, а на палец надевает такую стальную штуку, которая скользит по струнам. Эту гитару он сделал сам. Без дураков сам: выпиливал, гнул, клеил, лакировал. И все сползаются послушать - а что им еще остается, когда Скотти играет. Один раз парни на спортплощадке бросили свой сокер и вскарабкались всей командой на забор. Картинка: сидят на заборе в формах, в красных гетрах, озираются, не могут понять, как их сюда занесло. А так и занесло: когда Скотти играет, это как магнит. И я, между прочим, в него не влюблена, мне можно верить.