И понеслось. Сначала проверили всех родственников по всем базам данных. Не судимы ли? Не состояли ли? Не числились ли? В оккупации не были ли? Не алкоголики ли? Дошло аж до дедушек с бабушками.
И его самого как рентгеном просветили. Соседей по общаге и то вызывали. Спрашивали о нем. Каков в быту? С кем дружит? С кем не дружит? По учетам пробили. Привлекался ли? Задерживался?
А сколько он сам бумаг назаполнял! Страшно вспомнить! Особенно анкет и тестов. Такие огромные бумажные портянки. И на каждой сотни вопросов. Сначала он пугался всего. А вдруг не так ответишь? Ошибешься? Позднее уловил некоторые закономерности этих вопросников. Когда один и тот же вопрос по-разному задается. Раз десять.
И где тут ловушка?
Ну а после теста иногда что-то всплывет. Анатолий вспомнил разговор с женщиной-психологом. Милая такая, румяная, домашняя тетка в своем белом халатике. Она его тогда огорошила новостью.
– Да вы, молодой человек, – отмечая что-то в блокнотике карандашом, ласково сказала она ему, – по складу характера разумный авантюрист. Любите спонтанные действия. И в то же время вы очень, очень осторожный человек. Редкий набор качеств…
Были и нерешаемые тесты. Их давали специально. Чтобы посмотреть, как человек реагирует на провал. Но это он узнал намного позже.
Н-да! Так вот потестировали-потестировали, порешали задачки, а к третьему курсу заговорили: "Вася, пойдешь следователем!". Или: "Петя, будешь готовиться в контрразведку!". Это если в ходе обучения выявится у тебя склонность к иностранным языкам. Ну а если такой склонности не обнаружится, тогда, как говорится, все дороги перед тобой открыты. В пятое управление – на идеологию. Бороться с сектантами, диссидентами и всякими другими врагами народа. Скучать не придется. Чтоб какого-нибудь главу "Свидетелей Иеговы" или "Адвентистов седьмого дня" прищемить, и в сортир его заглянешь, и в постель залезешь. Работенка еще та!
Если совсем к этому не тянет, можно пойти в шестое управление. Разбираться с экономическими проблемами. Отчего да почему на фабрике по производству презервативов, то бишь изделий номер два, производительность труда не растет. И качество изделий низкое. В поисках ответов сам не одну сотню перемеряешь. Ну, это так, шутка. Кергуду, одним словом. А на самом деле велся набор специалистов всех отраслей народного хозяйства.
Можно и в седьмое попасть. Эти наружкой занимаются. Следят. За кем только не следят! Кого только не прослушивают! Над ними подшучивают: "Их поставили подглядывать, а они подслушивают!".
В девятом охраняют государственных мужей. И их жен. Ну и попутно опять же следят. Хотя это официально запрещено партией. Однако, к примеру, шофера к большому боссу на работу без благословения конторы не возьмут. А благословение дают только тем, кто соглашается потихоньку стучать.
В общем, "в нашей избушке есть разные игрушки".
Но такой карьерный путь – для сотрудников так называемой третьей категории. Здесь в основном молодняк. После школы.
Можно было проучиться пять лет в институте по специальности. А уже потом перейти в комитет. Такие специалисты тоже нужны. Но он не хотел тратить время на сопроматы, квантовую механику, физическую химию и прочие скучные материи. Хотелось действовать. Так что пошел в общем потоке.
Позднее он узнал, что есть и другие привилегированные пути. Те, кто двигается по ним, и будут сразу начальниками. Руководителями районных и прочих отделов. Это партийные и советские работники. Их набирают на двухгодичные курсы.
Через них осуществляется так называемый партийный догляд. Чтобы органы не отрывались от партии, не становились над партией. Чтобы партия знала изнутри положение дел в ВЧК – КГБ.
Учат хорошо. Толково. В первую очередь, конечно, марксизму-ленинизму. Это святое. Конспекты первоисточников у него оформлены высокохудожественно. Почерк округлый, читаемый. Он даже умудрился кое-что запомнить из классиков. Например, ленинскую работу "О государстве". Очень хорошо там обо всем сказано. Для чего существует "аппарат принуждения". Какие задачи стоят перед советским государством.
Естественно, всем курсантам дают стопроцентное юридическое образование. Это основа основ. Особенно его впечатлили тома учебников по западноевропейскому праву. Вот уж писали, не ленились. И чего там только нет! Все зарегламентировали. На каждый чих – закон. А основы заложили еще в Древнем Риме. Оттуда все и пошло. Вплоть до презумпции невиновности.
Пришлось попотеть над первоисточниками.
Ну и, конечно, психология. Куда же без нее?
Изучали методы работы и структуру спецслужб других стран. Американского ЦРУ, английской Ми-6, израильского "Моссада".
На старших курсах знакомились с историей разведки. И даже кое-какие конкретные операции разбирали. Странное дело. До школы работа "рыцарей плаща и кинжала" казалась ему сплошным приключением, в котором участвуют благородные тайные агенты наподобие Джеймса Бонда или полковника Абеля. Но когда они стали конкретно разбирать ситуации, его сознание больно царапали реальные обстоятельства. Этот предал, тот продался за деньги, эта шпионила за собственным мужем. Там убили, здесь просто украли документы, где-то оболгали человека. И занимались таким ремеслом все – от лакеев до министров. Оказалось, что разведка всеядна – использует как лучшие человеческие качества, так и самые гнусные. Особенно видно это на методах вербовки агентов. Ловили их как на женщинах, так и на педофилии, педерастии, а еще жадности, злобе, ненависти. Идейных мало. Поэтому таких ценили особо.
Ну и, соответственно, наставники, понимая, что их подопечных будут "пробовать на зуб" по таким же параметрам, тщательно следили за ними, выявляя склонности и изъяны.
Постепенно, шаг за шагом, привлекали к профессии. Он прекрасно помнит свое первое индивидуальное задание. Преподаватель основ криминалистики дал ему фото. Причем самое интересное, что это был портрет их же курсанта. А еще точнее – сидящего сейчас в соседнем кресле его друга Алексея Пономарева. И поставил ему задачу:
– Ищи! Выясняй! Куда ходит? С кем встречается? Максимум информации о склонностях, привычках.
Тогда он с ним и познакомился. Отрабатывая задание на наблюдательность. Наверняка такую же дружескую проверку устраивали и ему самому. То-то ему пришлось попотеть, когда он обнаружил, что за ним как привязанный ходит молодой человек с соседнего потока.
Вспомнив тот эпизод, Анатолий, до сего момента подремывавший в неудобном, неоткидывающемся кресле одиннадцатого ряда, усмехается.
Пришлось ему тогда гримироваться, менять внешность, переодеваться. Даже сбрил усы (как-никак лишняя примета). А ушел он от хвоста простенько. Стал на аэровокзале в очередь на автобус-экспресс. Ехать не собирался. Просто решил провериться. Заметил, что хвост приклеился за ним через три человека. В последний момент перед дверью Анатолий садиться не стал, а взял и вышел из очереди. Курсант и заметался. Выйти тоже – значит засветиться. Не выйти, сесть в экспресс – Казаков уйдет.
Анатолий до сих пор помнит его смущенное, растерянное лицо: "Что, голубчик? Упустишь – получишь вздрючку от куратора".
А оторвался он от него уже в метро. Зашел вместе со всею толпой и сопящим, недовольным хвостом в одну дверь и быстро, перед самым троганием выскочил на платформу через другую. Да еще и ручкой помахал: "Большой привет!".
Труднее всего после студенческой вольницы было привыкнуть к новому строгому порядку. Жили в общежитии. По двое в комнате. Пришел – отметился. Ушел – отметился. На окнах, дверях стоят так называемые закрытые технические средства. По-простому – сигнализация.
Надо взять какую-нибудь книгу в библиотеке – пиши рапорт начальству. "Хочу взять такую-то книгу по специальности, к примеру, "Криминалистика". Преподаватель накладывает резолюцию: "Выдать". Книгу библиотекарь отметит в реестре: взял тогда-то, вернул тогда-то. Социализм – это учет и контроль.
Очень много спорта. В основном ребята налегали на единоборства. Но в зачет шло и плавание, баскетбол, волейбол…
В начале восьмидесятых в стране как прорвало – все полюбили каратэ. В школе его в чистом виде не практиковали. Использовали частично при обучении самозащите. Само по себе, хотя и окутанное таинственными ритуалами и наименованиями, каратэ было не более чем одним из видов единоборств. Но в СССР оно не прижилось – неожиданно попало под запрет. Было принято специальное постановление ЦК КПСС…
Прошуршала по проходу мимо них симпатичная черноглазая улыбчивая стюардесса в форменном передничке с тележкой. Повезла обеды. Анатолий внимательно посмотрел на ее круглую попку. И вздохнул. Леха-друг перехватил его взгляд и засмеялся.
– Чего ржешь-то? – обиделся Казаков.
– Эх, были бы мы свободные людя… – многозначительно произнес Пономарев и потянулся в кресле.
"Да, такие девчонки занимались в той секции каратэ! Мягкие, дебелые. Если бы их тогда не закрыли, не пришлось бы мне вздыхать и охать сейчас. И все это постановление. Как там было сказано? "В секциях каратэ готовят бандитов и хулиганов".
На самом деле все было не так. По сводкам комитета, в стране занималось каратэ более пятисот тысяч человек. Сложилась организованная сила, выпавшая из поля видения комсомола и прочих официальных органов. А тут как раз начались волнения в Польше. Во время митингов и демонстраций профсоюз "Солидарность" выставлял против полиции тысячи спортсменов-каратистов. И они буквально сметали полицию во время шествий. Вот в ЦК и подумали: "А вдруг у нас что-нибудь подобное случится?". И издали постановление.
Он тогда ходил выявлял подпольные секции в школах, профтехучилищах. Под видом желающего постичь тайны единоборств записывался в них, а потом в рапорте указывал точное место, время занятий, фамилию тренера, методы, количество занимающихся.
А затем в один прекрасный день как гром среди ясного неба в спортзале появлялись оперативники с постановлением в руках.
Так что каратэ, что в переводе значит "пустая рука", и его сторонники оказывались на улице. А сэнсэй-учитель мог попасть и в другое место.
Когда умер Брежнев, для них кончилось тихое, спокойное время, названное кем-то застоем. К власти пришел их шеф Андропов. И начал закручивать гайки. Их тогда тоже привлекали на разные мероприятия по наведению порядка. Он до сих пор испытывает чувство какой-то неловкости, когда вспоминает облавы по магазинам и кинотеатрам. Видно, до конца еще не проникся осознанием своей высокой миссии. Или, проще говоря, несмотря на все усилия пропаганды, все еще совестился.
Залетали они тогда в магазины, закрывали двери и начинали выяснять личности всех, кто в рабочее время отоваривался здесь. Особенно много в таких случаях попадалось женщин. Оно и понятно. С утра она идет на работу, а вечером ей надо как-то кормить семью, мужа. Вот они и срываются от станка на час-другой в лавку, в очередь. А органы тут как тут. Бывали и слезы, и истерики, когда какая-нибудь толстая, как холодильник, тетка с огромными авоськами попадала под протокол. Сначала она принималась орать: "Сволочи! Держиморды!". А потом, когда ее прищучивали, мол, сейчас тебя оформим в "обезьянник", испуганно замолкала и только лупала глазами, прижимая к себе сумки с "Докторской колбасой" и кефиром.
Но и то время прошло.
Один раз сбоку припека ему довелось поучаствовать в серьезной работе. Как говорится, руку приложил. Следил за домом, в котором жил "объект". Черноволосый мужчина из НИИ радиостроения с характерным подбородком.
Конечно, он знать не знал о совещании, которое состоялось до этого на Лубянке. И о том, что на нем был поставлен аналитиками из контрразведки вопрос об утечке секретной информации о системе опознавания самолетов и кораблей "свой – чужой". Не знал он и о том, как вычислили через первый секретный отдел НИИ радиостроения этого сотрудника. Не знал и фамилию "объекта". Он просто сидел в машине. Отмечал, когда он приходил на обед и уходил с обеда. Только по окончании этого нашумевшего в узких кругах дела Адольфа Толмачева Казаков понял, что участвовал в разоблачении настоящего шпиона. Шпиона, которого взяли с поличным, со всем его инвентарем, как-то: инструкциями ЦРУ, шифроблокнотами, деньгами, схемами встреч, средствами тайнописи, мини-фотоаппаратами.
И домой шпион приезжал не обедать, а переснимать на микропленки секретные документы.
Анатолий гордился.
Так что теперь, подлетая к Алма-Ате, он слегка волновался: "А вдруг удастся на этой выставке отличиться? Найти что-то такое, такое…".
***
В мирно спящей Алма-Ате было раннее туманное утро, когда при посадке их "тушка" плюхнулась сразу всеми колесами на полосу. Анатолий копчиком прочувствовал ошибку пилота и даже выругался про себя: "Вот черт!".
Все остальное было прекрасно. Девчонка-стюардесса наградила его на выходе ослепительной улыбкой. Местные чекисты встретили их с микроавтобусом прямо у трапа. А город, по которому они мчались в сторону гор, – утренней тишиной, чистотой и прохладным ветерком.
Поселились они всей командой в лесном тихом и как будто пустом комитетском санатории, где в скудно обставленной комнате каждая вещь была снабжена инвентарным номером.
Едва они с приятелем кинули вещи и слегка умылись, как в дверь комнаты постучали. Надо было идти на завтрак, а потом на инструктаж.
После завтрака расселись в остекленном холле санатория. Из окон видны сосны, ели. Мягкие голубые кресла как-то не располагали к серьезному настроению. Рыжий с конопушками Алексей Пономарев шутил по поводу санаторных порядков:
– А сейчас нам, ребята, выдадут инвентарные номера. Пришьем их на видном месте, гм, чтобы не выпадать из общей гармонии учета.
Но когда в холл зашел вместе с их худощавым, подтянутым старшим какой-то помятый, полный, губастый мужик с круглым багровым лицом забубенного пьяницы, умолкли.
Старший представил:
– Майор Котов. Он будет заниматься с нами!
Майор достал список, разложил его на журнальном столике. Познакомился с курсантами. Потом начал ставить задачи:
– Выставка называется "Фотография в США". Размещается она во Дворце шпорта. Идет неделю, но очередь не уменьшается.
По тому, как Котов интересно проговаривал букву "Ш", Анатолий понял, что родом он откуда-то из Белоруссии. "А как он сюда попал, интересно?"
Словно услышав эту его мысль, Леха тихонько потянулся к его уху и ехидно шепнул:
– Наверняка этот майор лет двадцать просидел где-то под крышей нашего посольства в Африке или в Азии, а потом его за пьянку бросили сюда на наружку. Перед пенсией.
– Вы будете работать на выставке под видом охранников, обслуживающего персонала, всяких там электромонтеров, шантехников, водопроводчиков. Наблюдать за контактами американцев. Задача ошложняется тем, што они свободно перемещаются по городу. Без ограничений…
"Нет, мне такая судьба, как у этого майора, не нужна, – неожиданно подумал Казаков. – Закончить карьеру в наружке топтуном… Я против".
– Ошобое внимание надо обратить на некоторых шотрудников выставки, – майор толстыми пальцами достал несколько фотографий. – Мы тошно знаем, што они являются кадровыми работниками ЦРУ и прибыли сюда с определенными задачами. Вот этот – Дэвид Кларк. Он часто выезжает в город. Бродит по магазинам. Видимо, изучает обштановку…
"Што ш вы его не шхватите?" – Казаков тихонько для себя передразнил Котова.
***
Вечер был свободным, и Анатолий Казаков решил позвонить друзьям. Только он вышел в просторный холл, где стоял телефон-автомат, как вспомнил, что у него задание и на выставке он работает под прикрытием. Надо было как-то обосновать свое появление в городе. И так объяснить, чтобы это выглядело правдоподобно. Он не знал, хорошо или плохо то, что работа его требовала скрытности. Но то, что она уже накладывала определенный отпечаток на его характер, было очевидно. Давно уже он научился быть начеку, чтобы ненароком не ляпнуть лишнего. Давно понял, что в его конторе откровенность не приветствуется.
"Так, что они знают обо мне на сегодняшний день? – спросил он себя и сам ответил: – То, что я учусь где-то в военном училище. Так я говорил о себе в Жемчужном. Здесь, в Алма-Ате, расположен штаб пограничного округа. Пусть будет так. Я приехал сюда на соревнования. Например, на закрытое первенство погранвойск по троеборью".
Этой легенды он и решил придерживаться.
Звонок. Еще звонок. Длинные гудки. И наконец на том конце провода берут трубку. Приятный женский голос отвечает:
– Але!
– Здравствуйте! Я могу услышать Амантая?
– А кто его спрашивает? – живо поинтересовалась девушка.
– Это друг его. Из Москвы. Казаков.
– Минуточку, – и потом, видимо прикрыв трубку ладошкой, в сторону: – Аманчик, тебя!
"Интересно, кто же это его Аманчиком зовет?"
– Здравствуй, дорогой! – раздался в трубке голос друга. – Ты откуда?
"Какой-то он напряженный. Может, я не вовремя? Ну да ладно, я же не каждый день звоню".
– Здорово! Я здесь, в Алма-Ате. Приехал на соревнования.
– Ой, бай! Рад тебя слышать! – как-то уныло проговорил Амантай.
– Встретиться бы надо. Сто лет вас, чертей, не видел. Вы ж теперь все здесь. Я знаю. Шурка учится на журналиста. Вовуля поступил на биологический. Давай соберем всех до кучи. Посидим! – захлебнулся радостью Казаков.
Сам Амантай Турекулов, конечно, знал об этом. Он уже полгода как является освобожденным секретарем комитета комсомола университета. У него даже имеется свой, пусть небольшой, кабинет в отделанном мрамором шикарном административном здании в Казгуграде. С шестнадцатого этажа – высоты птичьего полета – открывается красивый вид не только на белые горы и зеленый город, но и на карьерные перспективы. Поэтому он не торопится бросаться в объятия старого друга. И пока идет такой ни к чему не обязывающий разговор, он мысленно прикидывает: а надо ли ему встречаться? Может быть, стоит уклониться от объятий? Как-никак он уже фигура в свои двадцать с небольшим.
А они? Амантай поморщился.
С Дубравиным они недавно виделись. Шурка – он такой. Конфликтный, слишком принципиальный. Его выбрали секретарем комсомольской организации группы, а он уже поссорился с секретарем комитета комсомола факультета. Тот на него жаловался Амантаю.
Амантай прикинул плюсы и минусы. И решил, что плюсов больше. Надо встретиться. Да и хотелось похвастаться перед ребятами, чего достиг, показать.
Понятное дело, что, как в прошлый раз, к "Мертвяку" они больше не пойдут. Разговор он закончил просто, но твердо:
– Анатолий! Ты ни о чем не переживай. Собери ребят. И в среду я все вопросы порешаю, а в четверг встречаемся. Позвони мне.
Амантай вырос в казахской семье, где гостеприимство было не то чтобы нормой, оно было святой обязанностью. И хотя он уже усвоил сословно-иерархические, а также бюрократические тонкости приема гостей, все-таки простая благодарная память и чувство дружбы взяли в этот раз верх над вырабатывающейся чванливостью.